Алчность - Дмитрий Иванович Живодворов

Дмитрий Живодворов

Алчность

АЛЧНОСТЬ

“Таковы пути всякого, кто алчет чужого добра; оно отнимает жизни у завладевшего им.”

Притчи 1:19

1

– Павел Сергеевич Шкуро, – именно так представился в приемной человек в классическом английском костюме и южным говором. Это был не обычный посетитель для приемной генерала Фельдъегерского корпуса города – Льва Петровича Одинцова. Все посетители данной приемной были практически одинаковы. Одни мундиры сливались с другими, золотые погоны меняли ведомственные нашивки. Что было одинаковым у всех посетителей этой приемной – это бакенбарды фельдъегерского ведомства. Пышные и внушительные. Тут были бакенбарды римско–ампирской формы, английские бачки и конечно, а–ля Франц Иосиф. На всю стену красивым наборным шрифтом был выведен девиз корпуса «Промедлить – значит потерять честь!» Только одно гладко выбритое лицо выделялось в этом ведомственном разнообразном однообразии.

Я Ваш новый начальник, – тихо, но достаточно твердо сказал этот человек адьютанту. – Сообщите господину Одинцову – кабинет мне нужен к 15 часам! В 15–20 я жду всех руководителей по ведомственным отделам с отчетами по работе за период этого года. В 16–00 пригласите начальника кадровой канцелярии со всеми учетными личными делами руководителей отделов. Изучу, что за люди. Пожалуй, всё.

После этого гладко выбритый господин, сказал: – Это мои формуляры и приказ за высочайшим повелением. Передайте в кадровую канцелярию!

Сказав это человек, больше похожий на банковского служащего, чем на генерала Фельдъегерского корпуса положил папку с документами на стол. Адъютант, рослый офицер, даже не посмел взглянуть на документы, вскочил, вытянулся по привычке в струну и замер. Бритый человек застегнул кожаный кейс и вышел, кивнув окружающим.

Тишина после его ухода была такая гнетущая, что всем свидетелям этой сцены стало не по себе. Все старались спрятать взгляд друг от друга. Видано ли, чтобы генерала смещали таковым манером? Без почестей и орденов ни один руководитель корпуса в отставку не выходил. Всем стало ясно, что здесь произошло что–то весьма неординарное. Один адъютант довольно быстро пришел в себя и, взяв папку для документов, твердым шагом проследовал к дверям в кабинет генерала Одинцова. Сделал два удара, выждал 2 секунды и быстро исчез внутри кабинета. Часы пробили 10 утра. Через 3 минуты адъютант вышел и с невозмутимым видом сел за стол и принялся что–то писать. Все внимательно смотрели за спокойными записями молодого офицера. Недоумение – это именно то, что витало в воздухе приемной генерала Одинцова.

Дверь кабинета отворилась, и вышел сам Лев Петрович. Его огромная, будто вытесанная из дуба фигура заполнила весь дверной проем. Он осмотрел всех посетителей, извинился, что приема сегодня не будет. Был Лев Петрович спокоен, даже не спокоен, а умиротворен. Это то– состояние, когда человек, долго противостоящий чему либо, решает примириться с обстоятельствами и дать волю судьбе решать за него.

Назначение нового управляющего вместо него означало, что его репутация уничтожена и его покровитель устал от всех событий, которые были связаны с его персоной.

Он вызвал адъютанта и приказал соединить его с монахом Сергием из Святейшего Правительствующего Синода. Долго никто не отвечал, наконец, трубку взяли. Генерал Одинцов спросил монаха, в ответ он услышал такое, отчего он побледнел. Дослушав, он сказал: – Это не главное. – Еще через время сказал: – Дождусь, теперь непременно дождусь! – и положил трубку.

Достал сигару, со вкусом затянулся. Встал у окна. Он прищурился от луча отраженного солнца ослепившей его от проезжающей кареты. – Пора – сказал он вслух. Положил сигару на стол. Сел, пододвинул лист бумаги. Взял перьевую ручку FAIRCHILD с позолоченным сменным пером Karl Kuhn Wien вставленным в деревянное основание обтянутое крокодиловой кожей, с металлическим, покрытым золотом держателем.

Начал писать. Перо пронзительно заскрипело. Недовольный скрипом он перевернул ручку и пристально посмотрел на причину скрипа – тонкую нить, застрявшую на острие пера. Несколько мгновений он смотрел на нить, а потом резко сжал ручку в кулаке, опер кулак о стол и махом воткнул ручку в глаз с такой силой, что ручка прошла насквозь и вышла за ухом. С тонкой стали немецкого пера стекала бардовая кровь. Тонкая нить отсутствовала. Лев Петрович забрал ее с собой.

2

Судьба довольно странная штука, думал, идя по направлению в один из лучших ресторанов города, мещанин Никита Селиванович Бруслов.

Еще пару месяцев назад он был практически разорен и с весьма плачевной перспективой. Две деревни были перезаложены, об этом узнали кредиторы, разгорелся скандал. Его должны были посадить в долговую тюрьму, о чём ему – не без удовольствия заявлял следователь 3–го сыскного управления Звягин. Чем было вызвано это удовольствие следователя от положения Бруслова, сам Никита Селиванович объяснить не мог. Звягина он ранее не знал, ничем насолить ему не мог, на допросах вел себя выдержанно и почтительно. И, тем не менее, этот служитель закона получал наслаждение от тяжелой ситуации Бруслова. Хотя и предвзятым назвать его было нельзя. Все по протоколу, все вроде правильно, но глаза – в них читался исследовательский интерес к эмоциям Бруслова. Ему нравилось реакция на ущемленное самолюбие ранее достойного человека. Так видимо зоологи исследуют действие тока на мышах. Они ведь не получают удовольствие от страданий животного, нет – им интересен результат. Не более того. Вот такой мышью чувствовал себя Никита Селиванович.

И тут – произошло ЧУДО! Никак по–иному назвать далее описанные события нельзя. Но по порядку……

В связи со скудностью средств наш герой был вынужден жить в съемном углу в доходном доме Ипатова. Место хоть не привлекательное с точки зрения чистоты и порядка, но удобное с точки зрения расположения. И снимал он целых 5 метров квадратных. Хотя квадратными их нельзя было назвать. Комнатка была огорожена сбитыми досками и образовывала подобие треугольника. Единственной отрадой этого угла был кусок печи нарядным айсбергом выступающий в хороводе сбитых досок. Сам дом состоял из четырех этажей. Был он хоть и запущен, но отстроен добротно. Ни одной трещины не пошло по кладке за несколько столетий, которые дом стоял на этом месте. Видно, было что род Ипатовых был, в свои времена богатым и родовитым. Дом был старый, надежный, крепкий и ничем бы не выделялся из соседствующих домов ежелиб не маленькая, но удивительная особенность. В фасаде здания над входом был вмурован