PR-проект «Пророк» - Павел Минайлов

Александр Проханов. «Матрица» Павла Минайлова

Это роман о «Матрице». О том, как в России, в студне, оставшемся от разгромленного СССР, возникают кристаллики новой реальности. Офисы, где работают менеджеры. Пиар-компании, где священнодействуют имиджмейкеры. Политологические клубы, где заседают спичрайтеры. Рекламные бюро, где преуспевают дилеры. Торговые центры, где царят дистрибьюторы.

Этих кристалликов множество. Они соединяются плоскостями и гранями, переливаются, как голографическая картинка, складываются в систему, охватывающую все пространство жизни. Эта система напоминает электронную плату для суперкомпьютера. В ней движутся энергии, передается информация, она воспроизводит себя, защищается от опасностей, агрессивна, вездесущна. Основанная на кремнии и аммиачных соединениях, кристаллическая, стойкая, вытесняет реликтовые формы жизни, основанной на старомодных углеводородах.

В этой «Матрице» можно разглядеть людей, но они сконструированы и двумерны, как электронные тени экрана. Люди общаются, но мерой общения являются не старомодные вера, любовь, ненависть, стремление к благу, а деньги, абстрактный аналог явлений, легко передающийся от кристаллика к кристаллику, сообщающий «Матрице» нерасчленимость и структурную целостность. Деньги в этой системе — род энергии, подобной свету, теплу, радиации.

Люди, заключенные в кристаллические ячейки, охвачены этой энергией, организованы ею, сотворяют ее из своих жизней, верят в ее магическое таинство, как язычники верили в магическое таинство крови. Религиозное отношение к деньгам рождает Мессию Денег, Избранника Денег, Верховное Божество Денег, окруженных ритуалом поклонения и жертвоприношения. «Матрица» становится храмом, вместилищем Бога. Этот Бог великолепен, как огненная реклама всемирного «казино», как летящая в мироздании вывеска ночного клуба, как исполинский танцор в дискотеке. И если приглядеться к танцору, среди его сверкающих черных кудрей проглядывают алмазные, вырастающие изо лба зубцы.

Люди, захваченные в эту «Матрицу», ведут себя по-разному. Одни смирились и служат ей, как рабы, покорно питают ее своими подневольными жизнями. Другие борются с ней, отстаивая «права человека», «гуманитарные ценности», стремясь очеловечить, одухотворить кристалл, но кончают в психушке, в реанимации, раздавленные и расплющенные системой. Третьи хотят от нее убежать — в дикие леса и пустыни, в пьянство, в наркотики, и мы видим вереницы этих бледных безумцев на улицах ночных городов. Четвертые объявляют «Матрице» тотальную войну, хотят ее взорвать, уничтожить — кидают в нее помидором, кульком гексогена, атомной бомбой. Пятые стараются ею овладеть, стать хозяевами «Матрицы» — новоявленные Наполеоны, Гитлеры, Сталины.

И лишь редкие люди спасаются от этой всеобъемлющей и неистребимой системы — художники, которые находят ей образ, изображают ее и тем самым оказываются сильнее ее. К числу их принадлежал и автор этого необычного романа-сатиры о реалиях нашей действительности Павел Минайлов — несомненно, наблюдательный, даровитый, с острым словом публицист, психолог, философ, к сожалению, безвременно ушедший из жизни в расцвете лет и таланта.

Суди. Потому как судим будешь.

И воздастся тебе по судам твоим.

I. Кремлевский дворец (апрель)

Президент Российской Федерации молча стоял на трибуне перед огромной аудиторией Дворца съездов. Пауза была эффектной. Президент с победным видом оглядывал ряды ошарашенных слушателей: депутатов, министров, предпринимателей — тех, кого принято называть элитой общества.

Хлопок прозвучал слишком тихо. Он потерялся в огромном зале. Это был выстрел. За ним последовал еще один, несоразмерный с колоссальным пространством дворца, как несоразмерна была с ним и черная железка — пистолет, из которого был произведен этот выстрел.

Президент покачнулся и начал падать, пытаясь удержаться за трибуну. Его хрип был тысячекратно усилен микрофонами. Заблистали вспышки фотокамер, с противоположных сторон сцены одновременно рванулись к трибуне две фигурки охранников, на передних рядах слушатели, пригибаясь, начали сползать с кресел.

Это было покушение на президента. Он был убит или ранен. Шустер, сидевший прямо перед трибуной, вместе с соседями упал в проход. В бок давила одна из стоек, державших ряд, перед глазами было испуганное лицо соседа. «Александр Яковлевич, — говорило лицо испуганно и робко, — Александр Яковлевич…»

— Александр Яковлевич, приехали! — раздался голос водителя.

Шустер открыл глаза. Он сидел в машине, в бок упирался дипломат.

— Вздремнули маленько, — спросил или констатировал водитель. — Приехали уже.

Весной этого года Александр Яковлевич вошел в новую фазу своей карьеры. Точкой отсчета можно было считать то яркое апрельское утро, когда он вышел из служебной машины, оставшейся на стоянке у Манежа, и направился к Кутафьей башне, чтобы через нее пройти в Кремль — во Дворец съездов. Это было утро первого по-настоящему весеннего дня. Во всяком случае таковым оно было для Александра Яковлевича, с утра до вечера просиживавшего в кабинете и добиравшегося на службу и домой в служебном автомобиле.

Солнце сверкало и даже грело, предвещая начало новой жизни. Свежий легкий ветерок обдувал лицо — и для Александра Яковлевича это был ветер перемен и в работе, и в жизни.

Мероприятие, на которое он был приглашен, называлось «Совещание по вопросам развития страны». Название ни о чем не говорило. Но приглашение пришло из администрации президента, и было известно, что выступят президент и премьер. Его старый приятель, которому он позвонил, чтобы выяснить, что да как, сказал, что это будет совещание по идеологии. За прошедшие лет десять это словосочетание успело стать непривычным и показалось странным Александру Яковлевичу.

Перед входом во Дворец он еще раз предъявил уже надорванный на входе в Кремль билет и направился в гардероб. До начала совещания оставалось двадцать минут, и он начал присматриваться к публике в холле первого этажа. В толпе часто попадались знакомые лица, известные по телеэкрану и фотографиям в газетах, и просто старые знакомые. Некоторых он знал по фамилиям, с другими где-то встречался.

Зал Кремлевского дворца съездов вызывал у него смешанное чувство. Скованность, которую он испытывал во время первых посещений Дворца много лет назад, осталась в далеком прошлом. Потом ее сменили ощущение торжественности огромного пространства и готовность куда-то стремиться — все здесь казалось выполнимым и достижимым. Но и это осталось в прошлом. Сейчас было утро в преддверии выходного дня. Он знал, что до вечера его не будут беспокоить звонки, не будет болеть голова о каких-то делах, обещаниях, телефонных переговорах. Но ко всем этим ощущениям добавлялось и какое-то неуютное чувство, навеянное недавним сном.

— Александр Яковлевич! — раздалось совсем рядом.

Шустер оглянулся и встретился глазами с высоким черноволосым человеком.

— И вы здесь?

Шустер вспомнил его. Это был журналист, теперь уже, наверное, именовавшийся политологом. Одно время, когда Шустер частенько бывал на различных приемах, они встречались, правда, всегда случайно.

— Что вы думаете по поводу сегодняшнего совещания? — Журналист спрашивал так, будто лишь им двоим было известно то, чего не знал никто из собравшихся здесь, но знали там, на самом верху. Тем самым он подчеркивал, что Шустер стоит особняком по отношению ко всей окружающей толпе и либо причастен к государственной кухне, либо значительно умнее большинства присутствующих, поэтому ему интересно именно его мнение. В то же время журналист демонстрировал всем своим видом, что и сам не лыком шит — уж он-то знает, что все не просто так.

— Собственно, а что вы имеете в виду? — Шустер принял правила игры журналиста и решил не показывать вида, что не в курсе предстоящего заседания.

«Как же его зовут?» — пытался вспомнить он.

— Это же очевидно, что сегодняшнее совещание — начало переворота. Или — Новый курс Рузвельта.

— Почему вы так считаете? — спросил Шустер, припоминая, что его собеседник каждый раз предрекал как минимум переворот, который должен вот-вот разразиться.

— Это достаточно прозрачно. Президент слишком долго ждал. После последних перемещений в силовых ведомствах все стало ясно. Ему нужен был прочный тыл, чтобы начать проводить свою линию, и не только во внешней политике. Его интересует экономика.

— И что будет сегодня?

— Поверьте, сегодня будет что-то очень интересное! — Журналист, кажется, понял, что ничего нового из Шустера ему выудить не удастся, и откланялся: