Семейная тайна - Тери Дж. Браун

Тери Дж. Браун

СЕМЕЙНАЯ ТАЙНА

Я посвящаю эту книгу отцу.

Он родился в 1916-м, во время Первой мировой войны, и многое пережил. При его жизни человек высадился на Луне, появилась Всемирная паутина, а его непослушная младшая дочь стала писательницей. Не знаю, что поразило его больше.

Я люблю тебя, папа.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Пруденс Тэйт задержалась перед арочным входом, чтобы Виктория успела собраться с духом. Внутри церкви виднелось такое множество шляп с черными перьями, что казалось, туда слетелась стая ворон. Из помещения плыл запах ладана, увядших цветов и древних молитв, но Пруденс едва ли замечала такие вещи.

Хрупкая Виктория содрогалась от горя и усталости.

— Неужели я должна туда идти? — чуть слышно выдохнула она.

Виктория родилась раньше срока, и роды стоили матери жизни. Девочка всегда была хрупкой, но живой темперамент с лихвой восполнял недостаток здоровья, и лишь недавняя смерть отца сумела погасить живой блеск небесно-голубых глаз.

— Мы обязаны.

Пруденс ласково приобняла девушку за плечи. По лицу Виктории катились слезы, и Пруденс опасалась, что та расклеится прежде, чем они дойдут до алтаря.

Похороны всегда следовали заведенному порядку, не менее строгому, чем коронации. Семейный обычай требовал, чтобы в церкви процессия выстраивалась в порядке родства. Ровена, старшая дочь сэра Филипа Бакстона, стояла впереди под руку с дядей и, несомненно, ждала, когда Виктория займет свое место рядом с ней. Позади выстроились друзья Филипа Бакстона, в основном мужчины в дорогих черных пальто. Они, переминаясь с ноги на ногу, ожидали очереди войти внутрь и смотрели на что угодно, только не на двух девушек.

Согласно традиции, Пруденс, дочери гувернантки, полагалось находиться в хвосте процессии, вместе с прислугой, но богемным домочадцам сэра Филипа не было дела до традиций.

При взгляде на Викторию у Пруденс так защемило сердце, что стало трудно дышать. Последние недели сильно сказались на Виктории; шерстяное, отделанное траурным крепом платье подгоняли на днях, но оно уже болталось на ней, как на бесплотном призраке. Викторию нельзя было назвать красавицей: узкое личико и огромные глаза не соответствовали общепринятым понятиям о красоте, однако свойственная девушке жизнерадостность позволяла ей выделяться из толпы, даже несмотря на тихий голос и слабые легкие. Сегодня этот яркий свет угас, а вокруг глаз залегли тени.

Пруденс крепко сжала руку Виктории:

— Пойдем. Нас ждут.

Виктория ответила дрожащей улыбкой. Они ступили под арку и направились к Ровене и дяде сестер, графу Саммерсету.

Когда Пруденс поравнялась со скамьей, граф посмотрел на нее так высокомерно, что она чуть не споткнулась, и при этом презрительно сморщился, будто учуял ирландскую крестьянку в заляпанных навозом башмаках.

Перед кончиной мать осторожно предупредила Пруденс, что, хотя сэр Филип и вырастил ее как родную дочь, всегда найдутся люди, которые будут видеть в ней лишь нахальную, зазнавшуюся прислугу. Похоже, граф Саммерсет был из таких.

Рядом с дядей блистала красотой Ровена в черном шелковом платье, доходившем до лодыжек. На забранных кверху темных волосах сидел изящный маленький ток,[1] на шее была цепочка с золотым медальоном. Ровена протянула руку, и Пруденс с облегчением сжала ее. Держась за руки, Виктория с Пруденс проскользнули мимо графа и встали рядом с Ровеной.

Процессия торжественно двигалась по церкви, люди занимали свои места, но Пруденс ни на кого не обращала внимания, радуясь тому, что стоит между теми, кто был ей дорог больше всего на свете.

При виде гроба, изысканно украшенного, утопающего в лилиях, гвоздиках и пальмовых ветвях, к ее горлу подкатил ком. Если бы не душевная щедрость покойного, она сейчас не стояла бы рука об руку с Ровеной и Викторией, осталась бы позади, среди слуг. Мать Пруденс, служившая горничной в поместье сэра Филипа, по смерти мужа была приставлена ухаживать за немощной хозяйской супругой. Когда жена сэра Филипа скончалась, тот попросил верную служанку помочь в воспитании дочерей. И Пруденс, которая по возрасту находилась как раз между Викторией и Ровеной, стала частью семьи. А поскольку дочь гувернантки часто помогала в городских приютах для бедных, она прекрасно знала, что случается с одинокими юными девушками. Пруденс никогда не устанет благодарить сэра Филипа за то, что спас ее от подобной участи.

Она сморгнула слезы и стала разглядывать собравшихся. Знакомых лиц было мало. Вот Руперт Брук, восторженный красивый молодой человек, пишущий стихи; вот профсоюзный лидер Бен Тиллетт с чугунной челюстью; вот скандально известный художник Роджер Фрай, который несколько лет назад шокировал лондонскую публику картинами постимпрессионистов. Все они входили в круг друзей Бакстонов — разношерстную компанию художников, интеллектуалов и неприкаянных чудаков.

Поскольку похороны готовил граф, он пригласил людей своего круга, тех, кто принадлежал к сливкам лондонского общества и заседал в палате лордов.

Сэр Филип такого на дух не выносил.

Прекрасные золоченые арки и полированный мрамор церкви Святой Бригитты сияли, как и всегда, когда семейству случалось бывать в храме. Сэр Филип выбрал этот приход, потому что, как он частенько любил говорить, «сэр Кристофер Рен строил церкви, куда Бог заглядывает с удовольствием».

Через некоторое время Пруденс заметила, что ее разглядывает молодой человек, сидящий с другой стороны прохода. Она скользнула по нему взглядом. Через несколько секунд не выдержала и глянула вновь. Молодой человек по-прежнему смотрел на нее. Пруденс вспыхнула, слегка повернулась и уставилась на бронзовый канделябр, стоявший слева от него.

Виктория позади нее подалась к Ровене:

— Гляди, лорд Биллингсли приметил нашу Пруденс.

— Я все слышу, — шепотом отозвалась Пруденс и стиснула им руки для пущей убедительности.

Больше на молодого человека она не смотрела.

Началась служба, и Пруденс погрузилась в скорбь, грозившую затопить ее. Горе накатывало волнами, накрывало с головой, так что все расплывалось перед глазами. Сердце разбилось, обильно излив печаль. С одного бока тихо всхлипывала Виктория, с другого — словно статуя, сидела Ровена. Пруденс держала их за руки в течение всей заупокойной службы.

Так они досидели до конца, пока не пришла пора рассаживаться по черным с золотом экипажам, которые должны были доставить их на поминки домой, в Мейфэр. За экипажами вереницей выстроились автомобили. Большинство богатых жителей Лондона давно сменили конные экипажи на удобные и быстрые машины. У дяди их было несколько, да и у сэра Филипа томился в каретном сарае элегантный голубой «белсайз», но граф настоял на традиционных конных экипажах.