Можно ли стяжать любовь не веря в Святую Троицу? - Антоний (Храповицкий)

Антоний (Храповицкий)

Можно ли стяжать любовь не веря в Святую Троицу?

Ред. Golden-Ship.ru 2014

Содержание

ВВЕДЕНИЕ

НЕПОСТИЖИМОСТЬ УЧЕНИЯ О СВ. ТРОИЦЕ

ЕВАНГЕЛЬСКОЕ ПОДОБИЕ БОЖЕСКОГО ТРИЕДИНСТВА

ОБЪЯСНЕНИЕ СЛОВ ХРИСТОВЫХ ПРИМЕРАМИ ИЗ ЖИЗНИ

ОПРЕДЕЛЕНИЕ НРАВСТВЕННОЙ ИДЕИ ПРАВОСЛАВНОГО ДОГМАТА О ТРОИЦЕ

ДОГМАТ ЦЕРКВИ И СОВРЕМЕННАЯ МОРАЛЬ

ВВЕДЕНИЕ

1

Кто не слыхал, если и сам не произносил таких или подобных слов: "Какая разница — веровать так или иначе, лишь бы быть хорошим человеком"? На такие вопросы далеко не все могут дать правильный ответ: "Невозможно быть хорошим человеком без христианской веры, если, конечно, не довольствоваться в своих нравственных требованиях одной лишь гражданской честностью и человечностью, но стремиться к совершенной добродетели через подавление страстей и гордости, через возращение любви ко всем и совершенного целомудрия".

Но и на такой ответ находится у совопросников возражение: "Признаю нравственную ценность Евангельских повествований и Посланий апостольских, но какая будет польза для моей души от веры в Троицу, от признания Иисуса Христа Богом, Богочеловеком?" Давно звучит этот вопрос в образованных кругах русского общества. В последние годы в нем все яснее и яснее слышатся оттенки глухого ропота, разразившегося, наконец, жестокими богохульствами в общеизвестной заграничной "Критике догматического богословия" и плохо скрываемыми насмешками в религиозно-народных брошюрах (!), где добродетель человеколюбия некоторых древних христиан противопоставляется будто бы праздному, богословствованию вселенских учителей, пытавшихся "согласить то, что несогласимо" и ради этого пренебрегавших обязанностями христианина. Проповедники штундизма 2 издеваются над Православием, будто бы забывшим евангельские заповеди ради догматических тонкостей, и изображают из себя восстановителей истинного христианства после многовекового его затемнения отвлеченным и ложным догматизмом.

Противопоставление добродетели догматам и мнимая безотносительность к нравственности последних становится не только темой для писателей, но и предметом постоянных разговоров в обществе среди учащегося юношества и даже среди женщин, притом не в виде робкого недоумения, как прежде, а в виде дерзкого и настойчивого вопроса 3 .

С этой же недоброй мыслью стали читать Св. Писание и образованные, и простолюдины. Заимствуя распространенные штундистами выводы Тюбингенской школы 4 — Штрауса 5 и Ренана 6 , следуя известной

рукописи на русском языке, наши мыслители и немыслители" утверждают, что в Св. Писании, и особенно в Евангелии, нет учения о Пресвятой Троице и о бо-гочеловечестве Господа Иисуса Христа; во всей Библии будто бы отсутствует точное выражение этих основных догматов христианства. Они уверяют, что Библия чужда им по духу своему, что она учит нас спасаться делами любви, предпочитая кающегося невежду мытаря многознающему в догматах фарисею и возбраняя нам заниматься бесплодными "состязаниями и распрями о законе, ибо они суетны" и рождают ссоры (Тит. 3, 9).

Враги св. догматов особенно любят ссылаться на слова Христовы: Если хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди (Мф. 19, 17), а также на слова ап. Иакова: Чистое и непорочное благочестие пред Богом и Отцем есть то, чтобы призирать сирот и вдов в их скорбях, и хранить себя неоскверненным от мира (Иак. 1, 27). Они говорят: "Покажите мне, буду ли я усерднее исполнять заповеди и охранять себя от скверн мира: веруя в исхождение Св. Духа от Отца и в две воли в Иисусе Христе, или отвергая тот или другой догмат". Тщетно миссионеры стараются убедить таких совопросников, доказывая, что кроме исполнения заповедей, нужно соблюдение догматов и установлений Церкви. "Довольно для меня, если я буду иметь чистое и непорочное благочестие, по Апостолу, и открою себе вход в жизнь по словам Спасителя",— так отвечают совопросники и не слушают миссионерских увещаний.

Поэтому нам кажется несомненным, что пока мы не покажем им теснейшей связи между всеми догматическими истинами православной веры и добродетельной жизнью, пока не раскроем влияния церковных установлений на совершенствование нашего сердца, до тех пор никакими мерами нам не удержать и не возвратить в Церковь рассеивающихся чад ее.

Но где же можно найти указания для установления этой связи между догматами и добродетелью, если этой теме так мало уделено внимания в наших современных богословских сочинениях? Литература заграничная нам не поможет: она сама озадачена этим вопросом и ищет его разъяснения в наших же источниках. Правда, она предлагает некий путь его разрешения, мельком встретившийся нам у основателей протестантства, ныне развиваемый Ричлем 7, но такое разрешение вопроса неудовлетворительно. Оно сводит цель откровения догматических тайн к послушанию, вменяя верующему в добродетель то принуждение ума, которое он должен сделать для принятия таинственных и непонятных истин Троичности и Богочеловечества.

Конечно, послушание есть необходимый спутник всякого обучения: даже геометрическую теорему можно понять не иначе, как исполнив указание — начертив те фигуры, которые для нее требуются. Естественно поэтому, что и полноту христианских истин новопросвещенный принимает первоначально не иначе, как по сознательному и разумному доверию или к Св. Писанию (если он обратился к вере через чтение его, уразумев безусловную правоту некоторых его свидетельств и заповедей), или — к живому проповеднику религии, убедившись в его искренности и одухотворенности (как, например, слушатели ап. Петра в Пятидесятницу и исцеленный слепец, встретивший вторично Господа). Но ведь Господь и обещает за послушание вознаградить разумением: Если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики. И познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ин. 8, 31—32). Отсюда понятно, что, требуя от нас "пленения ума в послушание веры" (2 Кор. 10, 5), Господь открывает нам лишь такие свойства Своего бытия, лишь те Свои совершенства, которые могут служить нам к назиданию, ибо именно так говорит ап. Павел обо всем содержании даже ветхозаветных книг (Рим. 15, 4).

Иначе какой смысл сохраняли бы слова Христовы: Кто хочет творить волю Его, тот узнает о сем учении, от Бога ли оно, или Я Сам от Себя говорю (Ин. 7, 17)? Из этого изречения следует, что нравственный опыт может служить проверкой и подтверждением истин христианской веры: следовательно, ясно, что само содержание этих именно богооткровенных истин, по существу своему, тесно связано с добродетелью. Поэтому нас не могут удовлетворить западные богословы, утверждающие, будто цель догматических откровений сводится к упражнению христиан в добродетели послушания.

Гораздо лучше сделаем мы, если обратимся за разъяснением нравственных идей, лежащих в основании св. догматов, к Отцам Церкви, исполнявшим правило: "Я доверяю, чтобы понимать". Из самой истории Церкви и золотого века ее богословской учености хорошо известно, что лучшие богословы — вселенские учителя — были прежде всего и по преимуществу ревнителями христианской добродетели, так что только пристрастие и невежество может противопоставлять ревнителей добродетели ревнителям веры, как это делается в современных брошюрках, притязательно выдающих себя за "повествования из церковного пролога".

Кто решится отрицать нравственную чистоту, отрешенность от всего мирского и широкое человеколюбие духа Василия Великого? И, однако, этот дух готов был разлучиться со своим телом буквально за одну йоту в определении существа Христова. Очевидно, эта йота, которою определилось единосущие Сына с Отцом в противовес подобосущию (греч. омоусиос, а не омиусиос) — эта йота была не безразлична для добродетельной жизни христиан.

Далее, всем известно, что св. Григорий Богослов был прежде всего человек любвеобильнейшего сердца, аскет и религиозный поэт. Все внимание своего разума он устремлял на очищение совести от малейшего потемнения грехом и всякое изъясняемое слово Писания старался использовать с целью разъяснения пути совершенствования и побуждения восходить по нему. Душа человека, требующая попечения духовного врача,— вот что составляло его единственную заботу как пастыря и как богослова, и именно в этом смысле Церковь противопоставляет его творения схоластическому рационализму еретиков, когда воспевает ему тропарь: "Пастырская свирель богословия твоего риторов победи трубы" 8.

Между тем кто, как не он, наиболее точно и настойчиво проповедовал догматы, утверждая, что малейшее сознательное искажение истины о Св. Троице отлучает человека от спасения? Не он ли также, прощаясь в исполненных отеческой нежности словах со столичной паствой, с такой любовью прощается с проповедью Тройческого догмата, как бы с живым человеком. Не отлучаясь нигде от Пресвятой Троицы, он оплакивает прекращение своего богословствования: "Прости, Троица,— говорит он,— мое помышление и украшение! Да сохранишься Ты у сего народа моего и да сохранишь его; да возвещается мне, что Ты всегда возвышаема и прославляема у него и словами, и жизнью" 9.