Белые башни родины - Владислав Крапивин

Владислав Крапивин

Белые башни родины

* * *

Какое-то время назад среди писателей, живущих в славном городе Екатеринбурге, где я сейчас обитаю, родилась идея: хорошо бы, братцы, написать коллективную книжку, в которой каждый из нас что-нибудь расскажет о себе. Или свою биографию, или про какой-нибудь случай из жизни, или о своих мыслях по поводу нелегкой писательской доли и творческих терзаний. Почти всем идея пришлась по душе. Надо сказать, здешний писательский народ живет более или менее мирно – в отличие от наших коллег во многих других городах и в матушке столице, где братья по перу, оказавшиеся волею судьбы и политики в разных творческих союзах, активно «выясняют отношения». У нас выяснения случаются редко, делить нечего, и, мне кажется, далеко не все и не всегда помнят, в каком именно союзе кто состоит. В праздники сходимся за одним столом, напитки пьем одни и те же. И успехам друг друга радуемся независимо от «творческой принадлежности». И многие литературные дела решаем вместе. Вот и за книжку взялись дружно.

Мой друг Александр Кердан предложил назвать книжку «Автограф».

Книжка получилась интересная, живая такая. И красиво была издана. Один недостаток – уж больно маленький тираж. Так сказать, для внутреннего пользования. Может, когда-нибудь переиздадут. Например к празднованию столетия со дня создания Ассоциации писателей Урала, объединившей наконец многие союзы литераторов (в том числе и тюменских).

Для «Автографа» каждый писал кому что хотелось. Многие отдали дань автобиографическому жанру. Мне пересказывать десятый раз историю своего грешного бытия было лень, и я решил отделаться слегка дурашливым рассказом, взяв за основу недавнее предутреннее сновидение.

Сел, написал. Назвал этот скороспелый творческий продукт «Белые башни города». Отдал в книжку. Знатоки литературной теории сказали, что это «эссе» (вот словечко-то!). Ну и ладно. Главное. Что оно (эссе то есть) сгодилось для общего дела.

А недавно, вернувшись в Екатеринбург из родного города Тюмени и взявшись за очередные мемуары (каковыми в последние годы грешу все чаще), я подумал, что этот отрывок из «Автогрофа» вполне годится для начала предисловия к ожидаемому трехтомнику автобиографических повестей. Главное, не надо ломать голову – запустил уже готовую пластинку, а дальше мысли, цепляясь друг за дружку, куда-нибудь вывезут. Называется такой метод умным термином «литературные ассоциации» (не путайте с Ассоциацией писателей Урала – она не метод, а общественная организация).

Впрочем, хватит "предисловий к предисловию". Вот он тот самый рассказ-эссе.

«Недавно я видел славный сон. Будто в каком-то кабачке на улице Малышева встретил одного знаменитого (очень знаменитого!) поэта. Как он оказался в Екатеринбурге и почему один, не знаю. Мы сидим за пластмассовым столиком, пьем не водку, а томатный сок (сон же!) и заедаем удивительно аппетитными шашлыками – таких наяву я не ел уже лет двадцать…

До этого мы с Поэтом встречались всего несколько раз, в Москве – то по делам, то за общим ресторанным столом. Он, конечно меня не помнит. Мало ли с кем он встречался, поездив по всему белу свету! Но делает вид, что помнит. С помощью окольных вопросов выяснил, как меня зовут, и теперь ведет очень дружескую беседу. Я чувствую, что ему в самом деле хорошо со мной. Тем более, что я оказал ему немалую услугу. При каких-то странных обстоятельствах Поэт «посеял» свою обувь и теперь стыдливо шевелит под столом ступнями в белых носках с дырками. Иногда вздыхает по этому поводу. И я говорю:

– Слышь, Жень, забирай мои башмаки. У нас, вроде бы, один размер.

– Да ну, что ты! А как же ты?

– Я у себя дома. Как-нибудь извернусь…

– Ну, старик, ты меня спас! Я тебе по гроб жизни… Но все-таки как ты будешь босой-то?

Я смеюсь. Я в глубине души понимаю, что это сон. А во сне я умею в один миг превращаться в пацана. Мальчишкам же, как известно, гулять босиком не возбраняется. Особенно после такого ливня, который сейчас утробно гудит за окнами кабачка, обещая громадные лужи и прохладу.

Чтобы убедиться в истинности своего убеждения, в ту же минуту я перескакиваю на новую ступеньку сна и вижу себя десятилетним. На краю родного города Тюмени, на мокром после недавнего дождя асфальте, под серым, но ласковым, с отдаленными проблесками солнца, небом.

С обочин пахнет мокрой полынью и лопухами.

Я стою на длинном пустом шоссе. Кажется, это наш пригородный Червишевский тракт. Но в то же время я знаю, что он ведет в подмосковный городок Дмитров, чьи крыши и колокольни, я вижу впереди во влажном воздухе. Мне туда и надо.

Я подворачиваю выше щиколоток широкие потрепанные штаны, толкаюсь об асфальт босыми подошвами и начинаю разбег. Скорее, скорее… Встречный воздух становится плотным, как тугая вода. Я отбрасываю назад руки, ставлю под нужным углом твердые и прямые, как закрылки, ладони. Упругая сила приподнимает меня. Лечу… Теперь главное – не потерять ощущения резонанса с тонкими струнами гравитации, которые пронизывают мое тело и душу.

Вот она радость свободного полета! Ветер швыряет навстречу влажные клочья, штанины раскрутились и трепещут у ступней, словно их треплет зубами дюжина веселых щенков…

Дмитров приближается, я снижаюсь на окраине, у забора с мокрой сиренью и с калиткой, на которой витое железное кольцо. Снижаюсь не совсем. Повисаю в метре над сырой лебедой. Жду.

С минуты на минуту выйдет из калитки конопатая принцесса, девочка с волосами песочного цвета. Давняя подружка моего детства, девочка моей мечты. (Была она или не была? Сон или явь?)

Я знаю, что она не умеет летать, но думаю, что если буду крепко держать ее за руку, совместный полет получится… Да, получится! И мы полетим к моему городу, и я покажу его девочке с высоты, с волшебного отдаления. Покажу не таким, какой он на самом деле, а таким, каким он должен быть. С голубыми излучинами Туры, с белыми башнями еще не разрушенных, не взорванных церквей, с горами чистых желтых облаков над крышами. Таким, каким я видел его сам только на старинных картинах и фотоснимках…

…Кстати, совсем недавно я увидел его таким наяву. Приехал – взрослый дядька, писатель – выступать перед читателями и ахнул: высокие колокольни поднялись над старыми храмами. Такие, какими я представлял их только по давним иллюстрациям. Мне казалось, это вырастает из сказки Город моего детства.

Было удивительно, что тебя со свитой журналистов возят по улицам, где ты бегал с приятелями, спасался от шпаны, с замиранием разглядывал узоры старых особняков и гонял по чертополоху самодельный футбольный мяч. По улицам, где тебя изловил (непонятно, за что!) свирепый милиционер и поволок в детскую комнату. И где жаркими летними днями спешил к спасительной прохладе любимой до обмирания Туры… Странно было пить коньяк с директором родной школы – в кабинете, куда в прежние годы тебя только «приводили» за всякие грехи. И радостно было, что тебя по первой же просьбе везут в любые памятные места, куда только пожелаешь. Едешь, а белые башни родины плывут за окнами, как сбывшаяся сказка ребячьей жизни…

Но это будет потом, через много лет. А пока я жду свою конопатую подружку, и уже в самом этом ожидании – радость…

Однако Поэт, которому я подарил башмаки, возвращает меня в кабачок. Он считает долгом поддерживать застольную беседу. И в этой беседе двух творческих людей невозможно обойти главное:

– А как работается, старичок? Сочиняешь чегой-нибудь? Или современная действительность не располагает? Многих она повышибала из колеи…

– Сочиняю помаленьку…

– Ну и… что-то печатают?

– Помаленьку, – опять говорю я знаменитому Поэту (его-то печатают постоянно и всюду). – Недавно украинский спонсор подбросил деньжат, помог издать томик с тремя новыми повестями. – А одно московское издательство взялось выпускать собрание в тридцати томах…

– Да ну?! Ты, старик, не загибаешь?

– Вообще-то малость загибаю. – Пока речь идет о двадцати девяти книжках. Но, глядишь, наскребется и тридцатая…

– Ну, ты, брат, гигант, – говорит он, проглотив шашлык. – Я сколько ни пишу, а у меня и трети твоего не наберется.

– Так у тебя же поэзия. Там другие объемы.

– Я и прозой баловался…

– Но не много. А я этот воз тащу пятый десяток лет…

Он наклоняется поближе, смотрит по-хорошему, сочувственно.

– Слушай, тяжкое, наверно, это дело, а? Столько лет тянуть такую телегу… «Целый воз всевозможных проз»…

– Тяжкое, – признаюсь я. – Напишешь пяток страниц и встаешь из за стола с таким скрипом, будто целый день мешки таскал на пароходной пристани… – (И сразу вспоминаю старую пристань у тюменской станции Тура).

Правда, здесь я немного отхожу от истины. Если говорить честно, в последние годы я писал не за столом, а на диване. Кладешь на колени какой-нибудь альбом или фанерку, на них – тетрадь. И – поехал. Спина устает не так сильно, как на стуле. Но, впрочем, все равно нелегко… А потом приучился к компьютеру: отвалишься в кресле, клавиатуру – на колени и стучишь по кнопкам. Так вот настучал уже несколько повестей и романов. Раньше никогда не думал, что смогу такое… Но техника техникой, а от ощущения «мешков» в конце дня все равно никуда не деться…