Не гламур. Страсти по Маргарите - Константинов Андрей Дмитриевич

Андрей Константинов

Не гламур. Страсти по Маргарите

Рассказ Риты

Маргарита Альбертовна Лаппа

(она же – Рита, она же – Марго).

Феминистка. 170 см, 32 года.

Бывший следователь следственного управления РУВД.

Волевая, целеустремленная.

Считает, что женщины способны на большее, чем мужчины.

Водит машину, стреляет, прыгает с парашютом.

Играет на гитаре.

Имеет затянувшийся, вялотекущий роман с опером угро.

Дружит с Пчелкиной. Редактор журнала. Не замужем.

Девиз: «То, что женщине хорошо, мужчине – смерть».

– Дай пять!

Хриплый голос донесся откуда-то сбоку, от темных, раздавленных февральским снегом-дождем кустов спиреи. Весной, в конце мая, они покроются веселыми розовыми свечками соцветий, пушистыми и душистыми, как сахарная вата на палочках от горластых цыганок у метро из детства. Сейчас же спирея неряшливо топорщилась хлипкими голыми ветками, слезилась крупными холодными каплями; в общем, до весны было далеко.

Я прищурилась (утренняя мгла не способствовала остроте зрения): возле кустов шевелилось что-то низкое и темное.

– Дай… пять! – настойчиво прошипел тот же голос. Это он меня, что ли, просит? Чего – «пять»? Пять – чего?

Я неуверенно шагнула с тропинки.

– Дай… ик… на счастье лап-пу мне!..

У меня противно засосало под ложечкой. Нечто подобное испытываешь, когда изредка, дабы пустить пыль в глаза министерскому начальству, из личного состава нашего ГУВД собирают команду и заставляют (нет, просят, конечно) показательно прыгнуть с парашютом. Лично у меня за спиной уже семнадцать прыжков, мне, как считают многие в нашем следственном управлении, все до фени, поэтому я вечно оказываюсь в списках парашютистов. Мне всегда стыдно признаться в том, что внутренности сводит противной судорогой когда подходишь к открытому люку самолета, а внизу – далекая земля. Поэтому я прыгаю. Мне так легче.

Вот и на этот раз у меня точно так же вдруг подвело живот. Рука инстинктивно потянулась к кобуре.

– Дай лап-пу… на счастье – лап-пу!..

– Лежать! Руки!..

Я пулей выскочила из кустов. ПМ в этот день у меня с собой не было, но я вытянула вперед руку, точь-в-точь как в американских боевиках.

В двух метрах от кустов взору открылась живописная картина. Зачумленный бомж, пережевывая часть надкушенной сосиски чуть ли не единственным на весь рот зубом, вторую часть пытался засунуть в пасть похожему на него же щенку-бомжу. Но стоило голодному кутенку броситься навстречу лакомому кусочку, мужик отдергивал руку и, изрядно икая, требовал, выставив вперед грязную растопыренную пятерню:

– Дай пять! Дай лап-пу!

Заслышав мое «Руки!», оборванец оторопело моргнул конъюнктивитными глазами и как-то даже по-детски попытался оправдаться:

– Да я вот – дресс…срю…срю…рюю… Прикинь, не хочет дать пять. Лап-пу… не хочет… на счастье.

Щенок жалобно заскулил. Это мужик снова отдернул руку с сосиской.

Заср…ср… сранец! Чем больше я понимаю собак, тем больше ненавижу мужиков.

Я уронила «взведенную» руку. Живот отпустило. Дыхание восстановилось. Я развернулась на тропинке, собираясь завершить путь к рабочему кабинету.

– А ты, что ли, мент? Баба – мент? – похмельно закашлялся «синяк». – Во дела! Ая, – передразнил он себя: – «Дай лап-пу, дай лап-пу!» – И уже, видно, обращаясь к щенку: – Какая лап-па, когда баба – мент! – и он недоуменно засмеялся-закашлял.

Злясь на себя за малодушие, я вывернула на тускло освещенную дорожку. За спиной затихало: «Какая лап-па? Какая лап-па! Ты, что ли, мент?»

Да, я – мент! И я – баба! И я – Лаппа! Я – майор милиции Маргарита Альбертовна Лаппа. Как бы ни было смешно этому засранному бомжу.

– Здравствуй, Риточка, здравствуй, фенимисточка наша! – тетя Наталья распрямила натруженную спину и отодвинула швабру.

– Феминисточка, – автоматически поправила я. – Доброе утро.

– И я говорю – майор-Лаппушка, – согласилась наша уборщица.

Тетя Наташа, не старая еще женщина, выглядела абсолютной бабулей. Про ее личную жизнь ходили всяческие легенды: начиная с того, что ее сын – большой человек в бизнесе, но несогласная с его жизнью мать порвала с ним и назло живет на нищенскую зарплату уборщицы; и кончая тем, что никакой личной жизни у нее нет вообще, а есть вечная любовь к кому-то, кто погиб при исполнении (вроде как из нашего ведомства), из-за чего она тут и околачивается – в память о большой любви. И то, и то – романтично. Мы теть Наташу не выспрашиваем, а сама она не делится. Нас любит, но критикует изрядно.

– Видано ли: женщина – милиционер, – вздыхает традиционно уборщица, подталкивая меня на чистую часть коридора, предварительно бросив под ноги мокрую тряпку. – Три-три, дома, небось, полы не моешь…

– Ну, да, дома у меня – три горничные, – хихикаю я, не обижаясь.

– Вот-вот, «три горничные»… – дразнится тетя Наташа. – Кто ж тебя, такую, замуж возьмет?..

Они что – все с утра решили мне настроение портить? Сначала этот – «хочу Лапушку», или – как он там?.. Теперь эта – «замуж не возьмут». Как будто все дело в замужестве!

Я открыла ключом дверь и раздраженно вошла в кабинет. Скинула мокрую дубленку и встала со щеткой у зеркала. На меня глянули огромные, влажные от злости глаза. Я провела рукой по голове. Волосы, освобожденные из-под вязаной шапочки, тугими струями упали на плечи. Верхняя пуговица кителя сама грозила выскользнуть из петли, и я дала ей свободу, оправив рубашку, под которой вздымались эти знаменитые женские два холма…

Тьфу, дура! Кто бы меня сейчас увидел! Еще бы юбку задрала, проверяя, насколько стройны ноги. Стройны. Стройнее не бывает!

«А что толку? – снова противно напомнил о себе внутренний голос. – И кто последний раз, вспомни, целовал эти колени? И кому ты такая раскрасавица нужна? Кто тебя замуж возьмет? А годков, между прочим, уже тридцать два».

Внутренний голос очень смахивал на голос тети Наташи, и от этого стало еще тоскливее.

Я не к тому, что очень хочу замуж. Я, если совсем уж честно, об этом почти и не думаю. Но ведь помимо замужества есть элементарная бабская жизнь. Истории. Интрижки. Любовники, в конце концов. Вот даже про сгорбленную седую уборщицу нашего следственного управления и то ходят какие-то романтические легенды. А какие легенды про меня? Ритуся – хороший парень. Ритку можно послать прыгнуть с парашютом. Она не промахнется в тире по мишеням. Не запыхается в кроссе. Споет на День милиции. Спляшет на 8 марта. Ее не стыдно послать с рапортом к начальству. С ней надежно при «усилении». Не страшно в разведке… Что еще? Ах, да, главное: Ритку можно попытаться потискать по пьянке – а вдруг что выгорит? Все! Вот и все твои, Маргоша, истории – и героические, и романтические.

Я не по-утреннему устало опустилась на стул. Вся моя жизнь – как на ладони. Мне и самой-то от себя скрывать нечего. Ну не Кирилла же Сергеевича прятать в памяти. Ну, того самого, что проходил свидетелем в деле о мошенничестве одной риэлторской фирмы. Проходил… Он со второго раза явился на допрос с охапками роз, пронзительно смотрел в мои глаза, закатывал собственные, а однажды, в конце следствия, пригласил в ресторан – вечером, со свечами. Тихо лилась латиноамериканская музыка, шипели свиные ребрышки на досках, медленно отпотевала бутылка водки…

А утром он положил на журнальный столик в моей квартире конверт – в благодарность за честное ведение дела, за мой профессионализм, помогший спасти ему бизнес…

Нет, были, конечно, и не такие грустные истории. И не так быстро заканчивающиеся. Был, например, терапевт Лева из нашей районной поликлиники. Его больше всего поразила не моя двусторонняя ангина, не «экзотическая» профессия (я, кажется, скоро свыкнусь с тем, что «баба-мент» – это убойно), а моя редкая фамилия. «В этом, Риточка, есть что-то аристократическое», – грассировал Лева. – «Да ничего аристократического, – отмахивалась я. – Мой прадед – из поморов. Только его соседи рыбу ловили на Белом море, а мой – дома рубил; и не просто – венцы крестом на углах, а с врезом на стыках, в лапу, чтобы потом бревенчатый сруб тесом легко было обшивать. Отсюда и прозвище у деда было – Лапа. А уж откуда вторая „п“ в фамилии появилась – одним сельсоветовским грамотеям и известно». Левушка полгода слушал эту историю, а потом, смущаясь, сознался, что мама ему невесту подобрала – учительницу из музыкальной школы. Он так убивался…