Остров Тамбукту - Марко Марчевский

Марко Марчевский

Остров Тамбукту

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Трактир «Китайские фонарики». Мехмед-ага и мистер Смит.

I

Я случайно попал в «Китайские фонарики». Я думал, что переулок приведет меня в порт, а он уперся как раз в двери трактира. Я вошел и заказал себе стакан шербета. Смуглый слуга, прислонившийся к стойке, не двинулся с места. Когда я повторил заказ, он холодно пробормотал: «Нет шербета». — «Хорошо, дайте тогда лимонаду». Но и лимонада не оказалось. Только пиво и виски.

— Стакан воды! — сказал я и сел за столик. Я был очень утомлен и измучен зноем.

Слуга смотрел на меня равнодушно. Он, наверно, догадался, что я безработный иностранец, а в Александрии безработных больше, чем в любом другом портовом городе и, так же, как всюду, здесь их не считают за людей. Эти горемыки прибывают с четырех сторон света — разочарованные романтики и обезверившиеся мечтатели, прожженные авантюристы и воры, — скитаются по узким уличкам старого города или толпами ждут на набережной прибытия какого-нибудь парохода, чтобы осадить его как крепость в надежде получить работу; если им удается заработать несколько грошей и заморить червячка любым способом, они чувствуют себя самыми счастливыми людьми на земле. Египтяне их не презирают, но и не восхищаются ими — только безразличие можно прочесть в их глазах при встрече с ними.

— Вы что, не слышите! — сердито окрикнул я слугу. — А, может, и воды нет?

Он принес мне воду. Его пальцы оставили грязные следы на стакане. Я вышел, не прикоснувшись к нему, и выругал его на моем родном языке. Слуга — сохранил невозмутимое спокойствие. Я уже успел выйти на улицу, когда он быстро меня нагнал и попросил вернуться.

— Хозяин вас зовет, — сказал он учтиво и посмотрел на меня, как собака, которая боится быть побитой.

Я вошел за решетчатую перегородку трактира. На широкой тахте, покрытой тигровой шкурой, лежал белобородый старик с продолговатым лицом. Он курил наргиле, перебирая пальцами янтарные четки. Большие, круглые бусины поблескивали и тяжело постукивали. Лицо старика обрамляла длинная, посеребренная временем борода. Из-под фески, обмотанной белым платком, выбивалась поредевшая прядь седых как снег волос. На старческих губах сияла приветливая улыбка. Старик посмотрел на меня кроткими, мечтательными глазами и по-болгарски попросил присесть. Затем, затянувшись из наргиле, спросил, откуда я знаю болгарский язык. Я ответил, что я болгарин.

— Что? Болгарин? Из Болгарии? — старик уронил свои четки.

— Что в этом удивительного? — спросил я.

— Ничего удивительного, конечно... — ответил взволнованно старец. — Но дело в том, что и я из Болгарии... Я турок, но родился в Болгарии.

— Неужели? — в свою очередь удивился я.

Хозяин «Китайских фонариков» закрыл глаза и продолжал голосом, слегка дрожавшим от волнения:

— Помню город, в котором родился... Грязь и лужи по улицам, низкие хибарки, заиндевевшие стекла на окнах... Зимой — снег, холод, ветер свистит, воет... А летом — зелень, солнце, красота! Помню и страшную стрельбу из пушек — стекла трясутся и дребезжат. На площади скрипят семь виселиц, висят семь трупов, аскеры таскают хлеб и гранаты к укреплениям, днем и ночью тарахтят телеги по булыжнику, скачут в галоп турецкие офицеры, а между ними сам Осман-паша-гази, непобедимый, с золотой саблей на поясе...

Я с изумлением посмотрел на старца и спросил:

— Это ты не о Плевне говоришь?

Белобородый турок кивнул головой:

— Да, о Плевне, о Русско-турецкой войне. Тогда я был ребенком, но все помню. Русские войска геройски дрались, день и ночь нападали на укрепления около города, пушки не умолкали, но и паши здорово держались, не отступали. Но наступил голод — страшный, неумолимый — и пришлось отступить. Да, голод сильнее самой сильной крепости. Ока хлеба стоила ока золота. Тогда Осман-паша решил прорвать русскую осаду и уйти. Однажды ночью войска вышли из окопов и тронулись на запад. За ними двинулось и все турецкое население. Город уподобился разоренному муравейнику. Отец запряг лошадей, мы с матерью сели в телегу и тронулись в темноту. Впереди нас и за нами шли сотни людей — мужчины, женщины, дети. Телеги зловеще тарахтели в ночи. А когда мы приблизились к реке, русские пушки так начали стрелять, что земля тряслась; гранаты разрывались и все уничтожали. Вдруг что-то блеснуло над моей головой, ударил гром, телега подскочила, и я взлетел на воздух...

Старик замолчал и медленно затянулся наргиле. Взгляд его затуманился. Он вздохнул и тихо продолжил:

— Опомнился я в госпитале. Как сегодня помню: над моей койкой склонился мужчина с русой бородой, в белом халате — смотрит на меня и улыбается. Он перевязал мою рану, и мне стало легче. Принесли чай и сухари. Теперь я знаю жизнь и людей, пережил много радостей и горестей, но никогда не забуду сладкого чая, вкусных сухарей и улыбающегося русского. Когда я выздоровел, взял меня к себе наш сосед, дядя Рангел. От него узнал, что отец и мать были убиты гранатой, а я отделался легким ранением в голову. Время шло, я подрос. Тогда продал все, что осталось от отца и переселился в Константинополь. Но жизнь играет нами, как волны — ракушками. В Константинополе мне не повезло, дела пошли плохо. Переехал в Александрию. Тут счастье мне улыбнулось. На моих глазах много людей разорилось и многие достигли благосостояния. Слава аллаху — мне не плохо, но умру огорченный, что больше не довелось мне увидеть родного города. Смутно его помню, но стоит мне закрыть глаза, вижу и покривившиеся домики, и кривые улички, и зеленое поле, и синие горы на горизонте. Человек рождается, не желая этого, и умирает против своей воли, но когда он вдали от своей родины, в последний час своей жизни, он вспоминает то место, где родился. Человек подобен ласточке — никогда не забывает старого своего гнезда. Смерть влечет человека в родные места...

«Не смерть, а жизнь», — подумал я, но не возразил старику.

Хозяин «Китайских фонариков» смотрел сосредоточенно перед собой. Мне показалось, что его лицо потемнело, словно нечто его угнетало. «Правда, что тяжело быть вдали от родины, но еще тяжелее быть без родины, как этот человек», — мелькнуло у меня в голове.

— Ищешь работу? — спросил он, посмотрев на меня своими светлыми, добрыми глазами.

Я утвердительно кивнул головой.

— До сих пор что делал?

— Что попадется, — неохотно ответил я. — Разгружал пароходы в порту, таскал по складам тюки с хлопком...

— Понимаю. — Старец сочувственно кивнул головой. — Но ты не похож на грузчика. Спина у тебя недостаточно широка для тяжелых мешков, да и руки не годятся для грубой работы.