Золотая хозяйка Липовой горы - Дмитрий Сергеевич Сивков

«Золотая хозяйка Липовой горы»

(Записки пропавшего журналиста)

Исходный материал:

– тетрадь №1. «Общая», ученическая, в клетку (96 листов. Обложка черная, клеенчатая. На форзаце – перечеркнутое слово «Роман». Исписана полностью);

– тетрадь №2. «Общая», ученическая, в клетку (96 листов. Обложка темно-синяя, ламинированный картон, без подписи. Исписана на 3/4);

– ксерокопия газетной публикации от 16 июня 2017 года;

– фотографии с подписями на обратной стороне (размер 9х12 см, 10 шт);

– сопроводительное письмо.

Тетрадь №1

Записи двух видов: одни производят впечатление дневниковых, другие – художественный текст (в процессе набора он помечен курсивом).

3 августа 2017 года

– Чемодан! Ни хрена себе! Да чтоб я сдох!

Слышишь такое – и солнечный променад Пионерского курорта, изогнувшегося янтарной россыпью вдоль балтийского берега, начинает превращаться в подворотню за уральским сельским продмагом, окропленную креплёным вином вперемешку с пивом. Это сон? Если да, то нужно срочно проснуться, стать Георгием Петровичем, который вдохновенно посвящает спутницу в суровые условия жизни за Полярным кругом, перемежая повествование декламацией «Северной надбавки» Евтушенко.

Но голос Егора раздавался в самой что ни на есть яви.

– Чемодан, аллё! Георгий Петрович, он же Гога, он же Гоша, он же Жора… Ты что, оглох? Кричу ему, кричу… – мощная лапа легла на моё плечо, как фельдмаршальский эполет.

– Александр… Борисович! Какими судьбами здесь?

– Да ты чё, Чемодан, какой на хрен Бо-ри-со-вич?! Это же я – Егор, Санёк Егоров! Неделю тут в ведомственном санатории. Сам-то давно из Ебурга?!

С этими словами старый друг схватил меня и приобнял. Со стороны это могло выглядеть как схватка сумоиста с тщедушным раздатчиком флаеров. Насытившись моментом, Егор ослабил хватку и, всё ещё не отпуская добычи, сделал пол-оборота в сторону моей спутницы. Та отпрянула.

На эту особу я уже часа полтора старался произвести впечатление. Одинокая, моложавая, она с интересом наблюдала, как курортники на пирсе кормят летящих чаек, подкидывая куски хлеба. Как пройдёшь мимо? Я заглянул в закуток шашлычной, у златозубого оптимиста обменял на сотню четверть буханки, разломал её на крупные куски и молча поднёс в пригоршнях даме.

Если кто-то подумает, что мы просто кидали в небо горбушку серого, то он мало что вообще смыслит в этой жизни. Мы вместе кормили птиц.

Я представился – сам не знаю почему – по фамилии, имени, отчеству. Она, помедлив, ограничилась именем. Оставалось закрепить успех рассказами о суровых буднях за шестьдесят девятой параллелью (не зря в молодости несколько лет отбатрачил в Мурманском траловом флоте):

За что эта северная надбавка!

За —

вдавливаемые

вьюгой

внутрь

глаза,

за —

морозы такие,

что кожа на лицах,

как будто кирза…

Уже казалось, что моя нечаянная спутница не прочь завести необременительные отношения с общительным и с виду интеллигентным мужчиной. Но теперь её мимика отражала целый калейдоскоп чувств: превращение Георгия Петровича в Жору Чемодана резко поменяло планы. Женщина что-то придумала про забытый в номере телефон и поспешно скрылась.

– Ну извини, дружище… – по моему взгляду Александр Борисович обо всём догадался.

– Вот что, дедушка, неплохо бы вина выпить, – первое, что пришло мне на ум, когда Татьяна растворилась в толпе курортников.

– Узнаю! Узнаю брата Колю!

– Называйте меня ситуайен, что по-французски означает «гражданин», – я завершил обмен фразами из «Золотого телёнка», словно паролями из молодости, и добавил уже от себя: – Тем более что тебе, менту, к такому обращению не привыкать.

Ну вот что я за человек? Вроде решил писать дневник, а вместо этого вспомнил про Александра Борисовича. Ныне заместитель начальника областного полицейского главка весом далеко за центнер, а в нашей прошлой жизни – стройняга Саня Егоров, или просто Егор, – появился в повествовании будто специально, чтобы представить меня. Да, всё так: я – Георгий Петрович по прозвищу Чемодан. И это прозвище досталось мне в наследство от всех мужчин трех поколений рода Кирилловых: от прадеда Василия Ивановича к деду Григорию Васильевичу, от него – к отцу Петру Григорьевичу, а от него ко мне, Георгию Петровичу.

В начале двадцатого века на месте нынешнего посёлка Визь в Шаринском районе, на одном из ответвлений знаменитого Сибирского тракта, располагалась почтовая станция. На ней-то и промышлял извозом Василий Кириллов. Семейная легенда гласит, что в каждый приезд на железоделательный завод, расположенный неподалёку, Василия неизменно нанимала одна барыня. Ямщик был видный, ездил расторопно, лошадей и экипаж содержал как следует. Тем и приглянулся, несмотря на один изъян – матерился без удержу. Но клиентка нашла способ отучить ямщика через слово вставлять мать-перемать.

– Всем ты хорош, Василий Иванович, ничего не скажу. Иначе бы чего ради только тебя, да ещё и с приплатой, нанимала? Но терпежу моего уже не стаёт, придётся нам с тобой расставаться, – решилась как-то прояснить отношения барыня.

– Чё же так? Аль чем не угодил?

– Уж больно ты сквернословить горазд – через слово… Не для моих ушей всё это…

– Да как же, барыня, со скотинкой иначе управишься? Она же по-хорошему-то не понимает.

– Так и не давай ей спуску, только не сквернословь. А уж не в мочь – то хоть заменяй бранные слова на какие другие.

– Скажете тоже… Какое же другое может подойти?

– Да хоть… – взгляд её упал на облучок, к которому была приторочена поклажа, – на «чемодан»!

– Можно и попробовать, – согласился возница и, привстав, стеганул вожжами и разродился в адрес лошадей обширной тирадой, обильно пересыпанной словосочетанием «чемодан, ити мать».

Одним словом – исправился. И понеслось! Потом прижилось. И даже когда Василий Иванович лишился своего ремесла (ветвь Сибирского тракта, разрезанная «железкой» Транссиба, умерла, словно обескровленный организм), его не перестали звать Чемоданом. А за ним – его детей и внуков. Кличка переходила из поколения в поколение по мужской линии наравне с фамилией. И если где за пределами малой родины, куда не долетала визявская молва, Кирилловым удавалось отцепить не особо лестное прозвище, то по возвращении в родные края вместе с привычными видами уральской тайги, вплотную подступавшей к Транссибу и околице, ждало и неотлипчивое «Чемодан!».

Первоначальный смысл прозвища канул в Лету вместе с Василием Ивановичем. Насколько и в чём ему соответствовали остальные «Чемоданы», мне ничего известно не было. А вот мой отец отличался тягой к перемене мест: немало поколесил по Стране Советов. На каждом новом месте батя брался за постройку дома: всего их было пять. Но каждый раз, едва обустроившись и наладив жизнь, он – по ему одному известным причинам – срывался с места.