Белый амариллис - Алина Горделли

Алина Горделли

Белый амариллис

Нелли осторожно опустилась в ароматную голубоватую пену, вытянулась и блаженно замерла. Каждая связка, каждая клеточка ее тела изнывала от уже почти забытого восторга соприкосновения с чистой, ласково-теплой водой в большой удобной ванне. Да что там удобной! Шикарной, розового цвета, инкрустированной в стиле ро-ко-ко и упористо стоящей на вычурных ножках посреди облицованной таким же розовым мрамором огромной «комнаты отдыха», принадлежавшей княжеским аппартаментам. Или, как их принято называть на британском корабле — принсэсс аппартаментам.

Нелли совсем чуть-чуть шевельнула ладонями рук, и вода с готовностью ответила нежной рябью, заигрывая с голубоватыми пузырьками жидкого ароматного мыла. Девушка блаженно вздохнула. Сегодня она снова звалась Нелли, как в той туманной далекой жизни, которая жестоко и внезапно закончилась несколько месяцев назад, а может это было несколько лет назад? А может быть этой жизни и вовсе не было никогда, а просто померещилось, привиделось княжне Мещерской — Елене, Алёне, Леле, Ленке — как ее только не называли за этот бесконечный год! Нелли, на английский манер, в отличие от французской поднадоевшей «Элен», ее назвали в честь отцовской тети Нелли — Елены Волконской, любимой дочери того самого декабриста. «Доигрались!» — поджимала губы мама во время февральской революции, при упоминании имени Сергея Волконского, хотя со времени декабрьского восстания 1825 года прошел почти что целый век. Но Волконские всегда фрондировали, вот и внук декабриста, тоже князь Сергей Волконский, давеча заявился в гости к кузену князю Владимиру Мещерскому с красным бантом в петлице в знак поддержки демократической революции. Отец отмалчивался, но мать, урожденная графиня Толстая, свое негодование не скрывала, с презрением называя отрекшегося от престола государя «Ники». «Погубите ведь державу!» — вещала мама заигравшимся в демократию аристократам, — и как в воду глядела: не прошло и нескольких месяцев, как грянул октябрьский переворот.

Нелли содрогнулась и судорожно всхлипнула. От тепла, сытости, давно забытого комфорта, ужасные картины недавнего прошлого, которые ей удалось на время забыть, отодвинуть в далекие уголки памяти, нахлынули с мстительной неистовостью. Жизнь в Петербурге перевернулась в одночасье. Внезапно исчезло все — электричество, продукты, керосин. Через месяц в столице царили голод, холод, болезни, угрюмые отряды вооруженных, неизвестно кем и с какой целью, лиц, и — слякотная промозглая сырость, словно весь мир погрузился в мрачную, большевистскую беспощадность.

Брат Николя сбежал в армию Колчака, и известий от него не было, да и быть не могло. Серж Волконский уехал в имение спасать сожженную восставшими вандалами уникальную библиотеку с рукописями того самого декабриста. Прислуга разбежалась по деревням — спасаться от голода. Отца застрелили прямо на улице за попытку обменять из-под полы золотую цепочку от часов на батон черного черствого хлеба, чтобы хоть как-то встретить новый, 1918 год. Через два месяца от тифа умерла сестренка Мари. Мать слегла от горя, а может быть тоже от тифа. Врача привести Нелли не удалось: на улице вовсю стреляли, и никто не желал выходить из дому, с клятвой ли Гиппократа или без нее. Телефоны не работали, так что знакомым дозвониться было невозможно, да и были ли они в живых? Извозчики исчезли, коней, наверняка, уже съели давно. Маму, как и отца, пришлось похоронить во дворе их холодного, темного, опустевшего особняка. Нелли, от отчаяния, что погребать придется без отпевания, набралась мужества и ночью, перебежками, добралась таки до соседней церкви. Священник с семьей жили в небольшом домике рядом с церковью. Обессилев от страха и голода, Нелли два раза стукнула в дверь худеньким кулаком и опустилась на землю.

Но ей повезло. Батюшка оказался дома, без уговоров собрался и отказался от платы. Единственные оставшиеся в живых сын и дочь священника, почти что ровесники Нелли, а значит и ровесники оголтелого века, вызвались помочь. После обряда, запивая осколки сахара прикрашенным щепоткой чая кипятком, они вспоминали исчезнувшую жизнь, ушедших близких. Вспоминали тихо, благоговейно, с нежностью: плакать сил не было.

Вот тогда-то и поведали Нелли молодой попович с сестрой, что «отчаяные люди» установили нелегальную переправу беженцев из обеих столиц к Черному морю, где их подберут союзнические корабли. Путь этот состоит из нескольких этапов, партию беженцев будут передавать с рук на руки, от одного проводника к другому, до самой Одессы. Дорога будет очень опасной, так как по всей стране идет гражданская война, и маршрут может меняться, равно как и проводники. Каждому проводнику надо будет платить в отдельности натурой — как то золотое кольцо, браслет, серебрянная ложка и так далее: бумажные деньги, керенки или даже иностранная валюта, в этой стране никому не нужны. Говорили, что платить за билет на пароход не придется: в третьем классе союзники перевезут беженцев бесплатно в Александрию, Шербур или Ливерпуль, хотя и морской путь все еще опасен — идет война. Еще поговаривали, что весь процесс этапирования был установлен и проплачен союзниками с помощью местной агентуры, но «отчаяные люди» взымали с беженцев двойную плату.

Сперва Нелли передернуло даже от мысли о таком безумном предприятии, но сын и дочь священника твердо решили бежать. Оставаться в столице означало подписать себе смертный приговор. Сам батюшка не мог бросить старых родителей, но детей в путь-дорогу благословил.

Когда священник с детьми засобирались домой, Нелли охватила паника — остаться совершенно одной в огромном пустом доме и враждебном городе, который и назывался теперь по-иному — Петроградом! Она уговорила гостей повременить, за пару часов собрала все необходимое в маленький саквояж, а кожаный мешочек с драгоценностями и безделушками привязала себе на пояс. В саквояж же она бережно упаковала свои бумаги и связку родительской переписки, в том числе и с маминой сестрой графиней Загряжской, давно обосновавшейся во Франции. Надев старенький тулуп (чтобы не позарились, объяснил батюшка), валенки и варежки и зажав в ладони миниатюрную икону Пресвятой Богородицы, Нелли поклонилась могилам родителей. Заперев парадную дверь на ключ, она вручила его батюшке и, скользя по ночной, мокрой от слякоти мостовой, маленькая процессия двинулась в обратный путь.

***

В промозглой от холода комнатушке в двумя подслеповатыми окнами Нелли и дочь священника устроились на узкой постели, в обнимку и в верхней одежде, чтобы было потеплее. Чуть забрежжило, в окно постучали. Вместо «отчаянных людей» они увидели монашенку неопределенного возраста. Молодого поповича и девушек облекли в женскую монашескую одежду и, наскоро попрощавшись с батюшкой, молодые люди торопливо последовали за неожиданно проворной монахиней. При