Не поверивший никому - Тайэрэ

Тайэрэ

Не поверивший никому

Тайэре (Нина Новакович)

Не поверивший никому

Ночью он без сна метался по широкой постели, сминая ее так, словно с ним ночевало еще несколько хорошеньких девушек.

Подходил к окну, из которого был виден только горизонт. В окно заглядывал сверху серебристый отсвет - наверху были покои _Того_, всего этажом выше - двадцать четыре шага по узкой витой лестнице со ступенями из идеально гладкого черного камня. Вниз вел куда более долгий путь пятьдесят раз по двадцать четыре ступеньки, скользкие, словно нарочно бросающиеся под ноги ступеньки. Эти всегда приводили в одно и то же место вниз, во двор крепости. А те, что вели вверх - никогда не приводили только к одной цели: дверям покоев Владыки Тьмы. Приводили то к его собственным дверям, то на смотровую площадку, то вопреки всем законам все в тот же двор. А сверху лился серебристый свет - совсем близко, маняще... и совершенно недоступно.

Днем он бесцельно слонялся по Твердыне, делая вид, что ищет себе занятие, а на самом деле - ища какое-нибудь доказательство, что все, окружающее его - простое наваждение. В каждой порции, щедро накладываемой в его тарелку улыбчиво-презрительными поварихами видел не аппетитное мясо, тушенное с травами и орехами - тухлую орчатину, нарочно прикрытую иллюзией. Но - ел, не есть не мог: умирать с голоду не хотелось. Ходил к кузнецам, помогал иногда. Чаще просто сидел в углу, наблюдая за работой кузнецов Твердыни - непривычно изящно сложенных, с по-девичьи хрупкими руками и спинами, шутя ворочавших молотами такого веса, что у него начинало тянуть вокруг пупка, когда он прикидывал на себя их приемы. Ему все казалось, что если долго, до тех пор, пока от усталости глаза не выплеснут на веки слезу, смотреть на человека - наваждение спадет, и он увидит истинное - омерзительного орка с горящими глазами и желтыми кривыми клыками.

Эта уверенность заставляла его сидеть сутками в своей комнате, прислушиваясь к каждому шороху за дверью и стискивая рукоять собственноручно откованного кинжала - и резать потихоньку себе кожу на большом пальце: все казалось, что нож - просто деревянная детская игрушка, очередное издевательское наваждение.

После пары дней такого добровольного заключения он вдруг вылетал из комнаты и неистовым бегом бросался вверх по лестнице. К покоям _Того_ увидеть, высказать свою ненависть, проклясть страшными проклятиями, заготовленными за долгие ночи у окна, залитого лунным сиянием. Взглянуть в трижды ненавистные колдовские глаза ПроклЯтого и ПрОклятого лжеца, так отвратительно надругавшегося над ним. Взглянуть - и выдержать этот прозрачный бездонный взгляд; взглянуть - и ударить своим, словно клинком, пронзить эти глаза - насмешливые и презрительные. Развеять силой своей воли то проклятое темное волшебство, что тогда, год назад, когда его доставили к ПрОклятому Владыке, заставили увидеть - вместо мрачного, овеянного зловонным дымом подземного укрепления - гордую и легко взметнувшуюся к самым облакам строгую крепость, вместо страшных тварей людей, красивых и гордых, творивших, любивших и умиравших - на границах своей земли от рук его соплеменников.

Нарочно _он_ выбрал из всех эпизодов или самые красивые, щемящие сердце, или самые горькие, заставляющие стон вырываться из груди через сомкнутые намертво губы.

... Юный стройный мальчик, едва только получивший на черную куртку нашивку пограничника: оскаленную волчью морду; с еще по-детски узкими плечами и гладкими щеками - со зверски вывернутыми за спину руками, стянутыми тонкой серебристой веревкой так, что кисти опухли и почернели. И - кулак в латной перчатке из сказочно дорогого _митрила_, разбивающий ему в кровь скулу; да искаженное злобой и злой радостью прекрасное лицо эльфа, сейчас отвратительное, словно орочья рожа...

... Девушка в черном платье - узкий лиф, широкая юбка с разрезами до середины бедра, склонившаяся над покрытыми росой, блестящей, словно адамант, темно-зелеными листьями какой-то травы. Глаза - озеро в густых зарослях: голубизна неба - а вокруг зелень трав; тонкие, неправдоподобно прекрасные черты юного лица...

Та же девушка - но уже в мужской одежде, с растрепавшейся косой и серым лицом, покрытым бисеринами пота, волокущая на спине здоровенного воина-пограничника через лес, бурелом. Закушенная губа - только струйка крови стекает по подбородку; а из груди воина торчит обломанная над наконечником стрела; и он хрипит, стараясь выдохнуть розовую пену, и никак не может выдохнуть ее до конца... За спинами пылает деревня, столб дыма возносится к небу - и в воинах с факелами, методично поджигающих дом за домом, он видит своих соплеменников; а вот его двоюродный брат выезжает на лошади навстречу спасающимся - и стрела пронзает тонкое горло девушки, не прикрытое ни бармицей, ни кольчужным шарфом - насквозь, и она падает беззвучно, только последним движением находя руку того, кого несла на себе...

Он видит это все - все смерти, все бесконечные стычки; море крови и боли, смерти и страха. А голос в ушах неумолимо шепчет - "Это _вы_ делаете с нами!". Тогда, на вершине башни, он падал ниц и хотел вырвать себе глаза - не видеть ничего из наваждений, лживых и злых. А сила черной магии Проклятого лжеца отнимала его руки от лица, распинала его на каменном полу - и била вновь в вновь лживыми и страшными видениями, и он плакал и стонал, и молил избавить его от этого, и был готов на что угодно, лишь бы его перестали мучить. Он чувствовал себя - всей Ардой, он чувствовал себя всей равниной Белерианда, каждым деревом, каждым листом травы, каждым жителем Твердыни - и любил, болел, и умирал за каждого, любил за каждого, просто - был Всем.

И когда он спросил - выкрикнул в болезненном недоумении и страхе - "Что это? Что ты делаешь со мной?!" - услышал в ответ:

"Ты - это я. Моими глазами видишь ты, моими ушами слышишь...". И вздрогнул, на миг забыв о себе, о том, что это все - ложь и морок: "Да как же _он_ выносит это все - боль, ужас, страх всех этих людей и тварей?!" И ненависть на миг смешалась с жалостью - и он запутался в этих липких сетях, словно в патоке - навек, навек...

А теперь он был свободен - почти, связанный лишь клятвой десять лет не покидать Твердыни, волен делать что угодно.

Обманутый, в сетях морока - ему так казалось, но вольный ходить и наблюдать, и сомневаться, и искать следы той правды, которой ему хотелось бы увидеть. Лишь одного ему было не дано - вновь взглянуть в прозрачные глаза Владыки Тьмы, глаза, ни цвета, ни формы которых нельзя было понять и запомнить...

А кузнецы работали. Начинали на рассвете, затемно - и он привык пробуждаться так же рано, как и они, плескать в лицо ледяной водой из кувшина, стоявшего на каменном подоконнике - ночью на поверхности воды застывала тонкая корка льда. Спускался по скользким ступеням - на диво, ни разу не упав - в столовые залы, получал щедрую порцию еды, садился в стороне ото всех, брал ложку - и замирал... К горлу подкатывал липкий комок отвращения: а вдруг эта ароматная каша из злаков, щедро сдобренная сушеными фруктами - на самом деле похлебка из человечины?

Шел в кузницы - и работал; он не был особо умелым кузнецом - меч был привычнее его рукам, но это было единственное, что он умел помимо ремесла воина. Его помощи спокойно радовались, помогали и ему, отвечали на вопросы, легко посвящали в тайны, что у него в племени передавались от отца к сыну в глубокой тайне.

Девушки ему улыбались, дети иногда задавали вопросы - о быте Трех племен, об истории их. Его никто не выделял - а ему почему-то казалось, что на нем позорное рубище и кандалы, и лицо обезображено уродством, и каждый смотрит на него с отвращением и ненавистью.

Он делал зарубки на спинке кровати - отмечал месяцы. Их было слишком мало - столько лет еще впереди, и он стискивал зубы, чтобы не застонать. Он не вспоминал о своих родных, загонял воспоминания вглубь - боялся дать Врагу еще одну карту в руки, еще один повод слепить наваждение. Знал - что в любой момент поднимись на башню, пожелай узнать, и узнаешь. Но _этими_ глазами видеть он ничего не хотел - лучше уж мрак неизвестности...

На седьмой год в его жизнь вошла женщина - дочь Наместника, и он с трудом давил в себе мысли о том, что она на самом деле - нелюдь, кровожадный монстр, и двое рожденных детей-погодков, сыновья - вызывали в нем то родительскую любовь, то страх. И все высекал, высекал зарубки - и все так же мечтал встретиться с ПрОклятым еще раз. Время шло мимо - а он не менялся. Подруга - женой она быть не хотела, ничуть не сомневаясь, что он уйдет едва минет срок клятвы - не стремилась влезть ему в душу; она была горстью огня и теплом угольев, могла согреть бы кого угодно огнем своей души - но относилась к нему слишком хорошо, чтобы проявлять насилие. Он не говорил ни ласковых слов, ни признаний в любви - просто ночами иногда тесно прижимался к ней, стискивал игрушечно-тонкие запястья и замирал, на минуту уверяясь, что это не наваждение, а счастливая истина. Но наступало утро, и убивало эту веру.