Наблюдатели - Питер Леренджис

Питер ЛЕРЕНДЖИС

НАБЛЮДАТЕЛИ

Последняя остановка

Дело № 3583

Имя: Дэвид Мур

Возраст: 13

Первый контакт: 33.35.67

Испытание прошел:

1

Он не готов.

Вот что более всего врезалось мне в память.

Жара. Видно было, как она легким облаком поднимается над мостовой.

Влажность. Липкий пот растекался по коже, как масло на горячей сковородке.

И злость. На всё и вся. Но больше всего на моих друзей — Хитер, Макса и Кларенса. Это они подбили меня на поездку в подземке. В последний день рабочей недели, когда все служащие муниципалитета «Франклин-сити» уходят с работы раньше — одновременно с учениками средней школы.

А я ненавижу толпу. Меня в метро калачом не заманишь. Обычно в пятницу меня подвозил на патрульной машине папа. Он работал в отделе охраны общественного порядка. Правда, последние полгода меня никто не подвозил домой. Вот я и торчал на вонючей платформе «Букер-стрит», зажатый толпой со всех сторон и мокрый от пота. И вот вам еще одна причина для злости.

Мой папа. Да если уж на то пошло, он — единственное, о чем я постоянно думаю. В школе, дома, когда звонит телефон… Он всегда стоит у меня перед глазами — хоть волком вой.

Но это же нечестно, если по делу. Во-первых, он был мужик что надо. Я так любил его! Во-вторых, он умер.

Шесть месяцев назад он ушел от нас, оставил мать и меня. Утром встал, оделся, поцеловал маму и попрощался. Когда она спросила, куда он собрался, ответил: «Домой».

Больше он не возвращался. К тому времени у него уже поехала крыша. Все началось с головных болей. Потом он стал вырубаться в самые неподходящие моменты. Потом стал забывать простейшие вещи, нес какую-то чушь, как младенец. Шел на прогулку, а оказывался в чужом бассейне в соседнем городке. Врачи как только его не проверяли! Они считали, что эта болезнь у него наследственная, но папа ничего не знал о своей семье. Он был круглым сиротой и понятия не имел, кто его родители и откуда они.

Стоило папе потеряться, мама обращалась к его старым друзьям из охраны общественного порядка. Они всегда привозили его домой. Ничего не скажешь, верные друзья!

Но в тот раз охранники вернулись ни с чем. Они обзвонили все отделения в округе. Постепенно поиск охватил всю страну. Была назначена награда каждому, кто сообщит, где видел папу.

Вскоре начались передачи по радио, а потом и по телику. Объявилась уйма людей, которые считали, что видели папу: то он ловил рыбу на Пальмовых озерах, то промышлял лосося, то прятался в пещере. Но все ниточки обрывались.

Мама пыталась не терять надежды, стала посещать психоаналитика. Она и меня пыталась затащить к нему, но я сказал: «Дудки!»

Долгое время я не мог спать по ночам. Стоило мне закрыть глаза — и передо мной появлялся папа. Он входил в мою комнату, сидел в ногах на кровати и улыбался. Я открывал глаза — и он исчезал. Я всячески уверял себя, что папа жив, но от этого не становилось легче. Ведь если он жив, значит, не хотел нас видеть. Или не помнил нас.

Когда его друзья из охраны сдались, я понял, что это конец: с такой невыразимой нежностью и состраданием они на меня смотрели. Если бы отца нашли, нам бы сразу стало известно об этом — его фотографию транслировали по всей стране.

Чего я только не делал, чтобы забыть его! Пел в хоре, стал школьным активистом, помогал маме по дому — лишь бы не думать о нем.

А самое жуткое было в том, что он не попрощался со мной. И повсюду мерещился мне. Он бросил меня, но не оставлял в покое. И злость помимо моей воли охватывала меня. И росла.

Я стоял в метро, и нахлынувшие чувства переполняли меня. Пот струился по шее. Майка вся взмокла. Приду домой, и мама заставит идти в душ. Нам надо спешить на передачу на местную телестудию. Ясное дело, снова говорить о папе.

Меня тошнило от этих телешоу. Очень надо, чтоб все тебя жалели! И еще изволь отвечать на дурацкие вопросы.

А в дополнение ко всем бедам мои друзья вели себя как последние идиоты: кривлялись и хихикали как дурачки.

Я отступил на шаг и увидел справа знакомую фигуру. Человек в синей рубашке устало плелся по лестнице на перрон, уткнувшись в газету.

Папа!

Сердце у меня чуть из груди не выпрыгнуло. Я круто повернулся, чтобы рассмотреть его. Тут он опустил газету, и я увидел пепельно-серое лицо незнакомца.

Опять. Сколько раз уже так бывало? Сотню? И каждый раз боль такая же, как в самый первый раз. Слезы подступили к глазам помимо моей воли. Не хватало еще разреветься. Я поклялся, что этому не бывать. Полгода я умудрялся не нарушать клятву и держаться.

Толпа на платформе разрасталась. Послышалось отдаленное громыхание. Чуть нагнувшись к краю платформы, я разглядел два прожектора в глубине темного тоннеля.

Поезд с визгом выскочил из тьмы. Вагоны были набиты битком. Двери открылись, и сзади стали напирать.

Вспышка воспоминания. Я мчусь с папой к поезду. Мне пять лет. Папа первым подбегает, встает в дверях, расставив руки и ноги буквой Х, и держит их, чтобы не закрылись. Двери дергаются, и я кричу. Я кричу, потому что боюсь, что он умрет…

Хватит! Хватит все время думать об этом.

Хитер и Кларенс первыми вваливаются в вагон. Мы с Максом едва успеваем. Двери закрываются прямо у нас за спиной.

Хитер с трудом дотягивается до верхней перекладины. Над ней качается верзила, тыча ей газетой прямо в лицо. Кретин рядом со мной, должно быть, позавтракал червями с чесноком. От этого запаха можно одуреть.

Поезд набирает скорость, и я умудряюсь развернуться. Теперь я уперся носом в дверь. Уставившись в окно, я стараюсь не дышать. Меня вот-вот вывернет наизнанку.

И тут поезд останавливается. В тоннеле холодина. Флюоресцентные лампы над головой мигают и вырубаются. Вагон погружается в кромешную тьму. Со всех сторон раздаются мучительные стоны.

Клаустрофобия.

Я весь холодею. Я никого не вижу вокруг, но о отчетливо слышу тяжелое дыхание пассажиров. Обступили…

Где мы?

Между «Букер-стрит» и «Диэфилд-стрит».

«Гранит-стрит».

Вспомнил. Это старая, заброшенная станция где-то совсем рядом. Мы мальчишками любили глазеть на нее. Длинная платформа, освещаемая тремя голыми лампочками. Грязные кафельные плитки с названием «Гранит». Желтоватые стены, все в граффити. Платформа, словно толстым ковром, покрыта пылью.

Смотри!

Да не напрягайся… Не думай об… огнях.

Огнях?

Там, за окном.

Платформа, стены, пол. Все сияет и светится. Как на съемках кино. Верно. Здесь и в самом деле частенько снимали кино. Но не могли же они устроить все в мгновение ока. Я протер глаза, мигнул пару раз.

Клаустрофобия. Паника. Мерещится черт знает что.

Нет, не развеялось.

Со стен вопит реклама. Я о таких фильмах и не слыхивал. Странные имена. Совершенно бессмысленные фразы. И люди. Множество. На всех какие-то странные одежды. Не то чтобы безобразные, а так… прикольные. Цвет, покрой брюк, длина юбок…

Полный отпад.

На стене цветными плитками было выложено название станции: «86-стрит».

Да нет. Это же «Гранит-стрит»!

Люди на платформе задвигались, направляясь к двери в середине нашего вагона. Дети визжали, заглядывая в наш вагон.

А в вагоне стояла кромешная тьма. Я ощущал присутствие людей, я слышал их дыхание. Но никого не видел. Ни единой души. Несмотря на яркий свет за окном.

Как такое может быть?

Свет с перрона не проникал в вагон, словно вагонные стекла его одновременно поглощали и отражали.

Я открыл рот, чтобы хоть что-нибудь сказать — не важно что.

Как вдруг справа — уууф!

Дверь посередине вагона открывается. И в нее врывается…

Свет?

Не просто яркий — слепящий свет. Огромный столб света.

Наконец я смог разглядеть лица пассажиров. Я жадно впился в них, чтобы прочитать то же потрясение, подтверждение тому, что не я один вижу все это. Но ничего, кроме скуки, я не увидел. Вялое раздражение. Как если бы ничегошеньки не случилось.

Сквозь толпу пробиралась фигура. Знакомая. Я видел этого человека раньше. Еще на перроне. Такой тощий унылый фитиль, от которого за версту веет тоской и страхом. В руке он сжимал квадратик голубой визитки. Он весь так и сжался в сиянии света. Но при этом широко улыбался.

Толпа на платформе одобрительно загудела, приветствуя его. Тип с визиткой замигал, а когда глаза чуть свыклись с сиянием, он шагнул из вагона наружу. По щекам у него струились слезы.

Толпа тут же поглотила его. Все хлопали его по спине, обнимали, целовали. Он чуть не потерял шапку. Визитка, кружась в воздухе, полетела на землю.