Избранные произведения в двух томах. Том 2 - Александр Рекемчук

Вновь очутившись на площади, Иван никого уж не стал расспрашивать, а просто пошел, куда шли другие, подчинись общему движению, выбрав из круговорота людских потоков самый густой и стремительный, не без оснований надеясь, что именно этот поток вынесет его туда, куда нужно, к той цели, которую он для себя наметил.

Так Иван обогнул шумную вокзальную площадь, пересек улицу, оглушенную трамвайными звонками, миновал то высоченное здание, которое он было принял за кремлевскую башню, а на самом деле оказалось, что это гостиница, свернул в переулок — и тут в глаза ему бросилась вывеска магазина «Одежда».

Он вдруг вспомнил внимательный взгляд милиционера, которым тот обласкал его, и к тому же подумал, что на Красную площадь ему надо бы явиться при полном параде, а не в затрапезе, надетой в дорогу, и вообще Иван имел намерение обновить в столице свой гардероб, — поэтому вывеска оказалась весьма кстати, и он решительно свернул к двери магазина.

— Прошу вас. — Продавец, старикашка, пахан со щетинкой на темени, отстегнул перед ним плюшевую колбасу, перекрывавшую вход за прилавок. — Что желаете?

— Мне костюм, — сказал Иван.

— Пятьдесят, пятый рост, — безошибочно определил пахан его габариты и повел Ивана к вешалке, на которой висели костюмы.

— Вот, пожалуйста. Импортный костюм, только что получен.

Иван помял в пальцах матерьяльчик, из которого был сшит этот костюм, сжал его в кулаке, распрямил, разгладил — матерьяльчик ему показался жидковат. Да и рисунок больно пестр.

— Понимаю вас, — согласился продавец, хотя Иван еще и не успел поделиться с ним своими сомнениями. — Прошу, вот другой костюм. Очень модный покрой.

Этот уже выглядел посолидней, но, отогнув полу пиджака, Иван обнаружил, что брюки, состоявшие при этом пиджаке, были безобразно узки, дудочки, от долгов бегать, — а у него, слава богу, не было долгов, и щеголять в таких дудочках Иван ни за что бы не согласился.

— Нет, не то… — огорченно вздохнул Иван.

— Понимаю вас, — сочувственно закивал пахан и, приблизясь к Иванову уху, сообщил ему доверительно: — Могу вам устроить костюмчик со склада. Именно то, что вам нужно… Надеюсь, вы меня поблагодарите?

— Само собой, — сказал Иван. Ему было даже неудобно, что он тут так долго копается, привередничает, причиняет этому старикашке столько лишних хлопот.

Через минуту пахан поманил его пальцем из темного чулана за вешалкой.

— Вот, — сказал он, поворачивая перед ним так и сяк заветную обнову. — Отечественный товар, трико «ударник», последний костюм — больше нету. И сшито прямо на вас…

Да, это был товар. И на вид, и на ощупь. Но все же для полной уверенности Иван потянул с изнанки нитку, скрутил ее фитильком, чиркнул спичкой, зажег — нитка сразу скукожилась, завоняла и погасла. Чистая шерсть, без обмана.

— Желаете примерить?

— Давайте.

Старикашка распахнул перед Иваном кабину.

Костюм был великолепен. Темно-синий, в серебристую полоску. Два борта о шести пуговицах, могучие плечи, широкие лацканы вразлет, просторные, играющие волной штаны. В этом костюме Иван едва узнавал себя в зеркале: он как-то вмиг преобразился лицом и статью, приобрел значительность и вес, у него сделался очень авторитетный и даже начальственный вид. Иван едва сумел подавить нехорошую самодовольную и чванную улыбку, которая отразилась в зеркале.

— Беру, — сказал он.

— Вот видите, — обрадовался пахан. — Я же знал, что вы меня поблагодарите… Завернуть?

— Заверните старый, — распорядился Иван. — Я в этом останусь. — Он уплатил деньги кассирше, отдал чек, взял перевязанный бечевой сверток.

И, памятуя о благодарности, крепко пожал пахану руку.

А через дом от этого магазина Ивана подстерегала вывеска «Обувь», и она тоже оказалась весьма кстати, потому что к новому костюму следовало купить новые башмаки, и он зашел в этот магазин, долго там присматривался да приценялся и в конце концов купил себе желтые шевровые сандалии со множеством ремешков и пряжек: ведь здесь, в Москве, уже было настоящее лето, а ему предстояло охать еще южнее. Потом ему повстречался магазин головных уборов, и он там обзавелся зеленой велюровой шляпой — у них, на Севере, такие шляпы как раз входили в моду, и Иван Еремеев не видел причин, отчего ему быть хуже других. Еще он завернул в ювелирный магазин и купил там самозаводящиеся ручные часы, непроницаемые для влаги и показывающие кроме часов и минут еще какое сегодня число.

Ему даже стало немного стыдно, что он покупает все для себя и для себя; но, по правде говоря, ему не для кого было покупать, кроме самого себя, ведь у него теперь не было на свете родных людей; однако, поразмыслив, он все же предположил, что как бы то ни было, а наверняка найдутся люди, которым будет приятно заполучить московский подарок, и он наведался еще в несколько магазинов, где накупил всевозможной дребедени.

Но у него уже не хватало рук нести все это.

И еще Иван понял, что опаснее всего в большом столичном городе не заблудиться, не попасть под машину, а самое опасное — это витрины, вывески магазинов, сверкающие на каждом доме и на каждом углу, завлекающие, заманивающие, сбивающие с толку и с пути, и уже ни на что не смотришь, кроме этих вывесок и витрин, и уже тебя жжет изнутри лихой зуд приобретательства, и ты даже вроде забываешь, зачем ты сюда приехал, в этот город, и ради чего пошел пешком по его незнакомым улицам.

Но, слава богу, вовремя все это осознав, Иван твердо решил не заглядывать больше ни в один магазин, просто не обращать на них никакого внимания, и с этим решением он зашагал вперед, угадывая чутьем, что идет он верным направлением, куда следует и куда ему надо.

Как в человека, которого видишь впервые, но знаешь, что он будет чем-то важен в твоей жизни и встреча с ним не последняя, поэтому надо хорошенько запомнить его лицо, — так Иван Еремеев пристально вглядывался, стараясь заучить и запомнить, в лицо этого города. Но, странное дело, чем больше он присматривался и замечал, тем все менее внятным и цельным становилось для него окружающее. Оно дробилось на отдельности, каждая из которых была сама по себе и никоим образом не вязалась со всем остальным.

Рядом с тяжелым и мрачным домом, сложенным из кирпича цвета парной говядины, сразу дающим представление о толщине этих стен, ютилась скособоченная изба, вросшая в землю по самые окна. А тотчас за дощатой калиткой этого дома начиналась ограда из чугуна столь хитрого литья, что надо полагать, этот чугун обошелся немногим дешевле золота, а там, за оградой, в глубине, стоял бирюзовый дворец, на его фронтоне был герб со щитом и львами, а чуть пониже, у входа, — табличка с серпом и молотом. Затем следовал облупленный храм, из нутра которого доносилось фырчанье грузовиков и пронзительный визг автогенной сварки, а за храмом высился многоэтажный серый дом, выставивший прямо на улицу граненые клети лифтов.

Ему встречались дома сурового казенного облика, в окнах которых висели уютные тюли, стояли горшки с геранями, сидели заспанные коты; и попадались дома безусловно житейского вида, а из них доносилась жестокая трескотня пишущих машинок и жужжанье арифмометров.

Он увидел диковинный дом, разверставшийся на целый квартал и поднявшийся ввысь на десяток этажей, с шероховатыми бетонными торцами, а меж этих торцов, будто в раму, был вправлен стеклянный фасад — одно сплошное стекло, и вся эта громадина будто парила в воздухе, касаясь земли лишь ступнями легких свай, — и Иван подумал, что дом этот, наверное, построили совсем недавно, вот только что, может, вчера, — а на самом деле этот дом был уже старым московским жителем.

И еще он увидел дом, весь, сверху донизу, облепленный каменными гирляндами, завитухами и шишаками, похожий на кремовый торт, на богатую вдовью кровать, — и он предположил, что дом этот очень старинный, что его возвели давным-давно, а в действительности его только что построили.

И чем дальше, тем удивительней делалось это смешение, это столпотворение: кусок древней стены вдруг обрывался, и за ним начиналась роскошная колоннада; нарядные церкви соседствовали с глухими лабазами; стрельчатые ворота, ведущие неизвестно куда и откуда, стояли рядом с домом, на котором цветными плитками были выложены сумрачные лебеди и печальные девы; голые по пояс бородатые мужики, с выпершими от натуги жилами, подпирали своды здания, а рядом — те же мужики, в полный рост, горделиво стояли на крыше другого дома, прислонив к ногам грозные кувалды…

Иван, совершенно обалдевший от изумления, вертел головой: он все старался, все тщился найти в этой отчаянной неразберихе что-то главное, то единственное, что было лицом. Он еще не знал и не мог знать, что это и было лицом великого города — тысячелетнего, буйного, путаного, набатного, базарного, баррикадного, святого.