Сказания о людях тайги: Хмель. Конь Рыжий. Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пантелей побежал.
Григорий и Андрей прошли под навес, заглянули в конюшню рядом с коровником. Под навесом стояли две кошевки: одна без оглоблей и другая, обитая медвежьими шкурами, вместительная, с пялами у задка; на середине ограды – тарантас на железном ходу. В конюшне пара лошадей, а поодаль – сытый мерин в яблоко.
– Не иначе из Минусинска прикатили, – проговорил Андрей, разглядывая тарантас с железными подкрылками.
– Это мы сейчас узнаем…
Долго стучались в сенную дверь. Окликнул мужской голос:
– Кто там?
– Казаки. Открывай! Живо!.. – Григорий вытащил пистолет.
Открыл Крачковский.
Григорий вошел в избу первым. Выглянула старенькая Варварушка из боковушки и тут же спряталась.
– Дарьи Елизаровны тут нет? – спросил Григорий.
Крачковский ответил:
– Нет Дарьи Елизаровны.
– Загляни-ка в горницу, Андрей, – отослал брата Григорий.
– Я же сказал: у нас нет Дарьи Елизаровны, – напомнил Крачковский.
– Помолчите пока, «политик»!.. Я еще спрошу, кто у вас в доме и что здесь происходит.
За столом поднялся незнакомый с черной бородкой.
– По какому праву, позвольте узнать…
Григорий хищно раздул ноздри.
– Это вы сейчас узнаете по какому. Предупреждаю: сидеть всем на своих местах. Без разговоров!
– Расщепай меня на лучину! – вскочил человек в кожанке. – Вы что, в конюшню ввалились или в казарму! Судя по вашим погонам, вы есаул?
– Ма-алчать! – вскипел Григорий, наставляя на него пистолет. – Ни с места, говорю.
– Это же произвол… – сказал Крачковский.
Андрей вернулся из горницы, повел плечами: нет, дескать.
– Найдется! – буркнул Григорий и, продолжая держать пистолет, вытянул той же рукой шашку из ножен, передал брату. – Садись у двери. В случае чего – рубить гадов!
– Прошу прощения, – иронически поклонился человек в кожанке, рабочих приискательских сапогах с высокими голенищами, – соображение ваше ниже конских копыт.
– Учтем, вожак, учтем, – пригрозил есаул, опускаясь на стул возле кровати. – Расколем от макушки до пяток. А ты, Крачковский, и ты, Петержинский, загремите из Белой Елани! Ко всем чертям. Подпольные сходки устраиваете?
Петержинский начал было объяснять – по поводу чего чаепитие, но тут вмешалась вдовушка Ольга, кареглазая приисковая красавица:
– Што с ним говорить-то, с лещом эдаким! – и устремилась к Григорию. – Ну, стреляй, лещ при погонах!
Андрей вскинул шашку.
– Предупреждаю! – снова погрозил Григорий. – Стрелять буду без предупреждения. Ясно?
Вскоре пожаловали атаман Енисейского казачьего войска Сотников, приехавший в Белую Елань на медвежью охоту, Пантелей при шашке и староста Лалетин с берданкой. Григорий заявил, что подпольщики читали недозволенное и что готовы были совершить нападение, чтобы замести следы.
– Особенно вот этот хлюст, – указал он на кожанку.
– Тэк-с, – пронзительно уставился атаман на незнакомца. – Паз-вольте документы!
Тот предъявил паспорт, выданный министерством внутренних дел для поездки в Англию.
– Гавриил Иванович Грива?
– Так точно, ваше превосходительство.
– М-да, – зло уставился атаман на Гриву. – Паспорт выдан вам для поездки в Англию?
– Так точно, ваше превосходительство.
– Довольно! Не навеличивайте с ехидством. Мне ясно, что вы имеете в виду.
– Нижайшее почтение! – поклонился Грива.
– Дворянин? – спросил атаман.
– Из дворян. Горный инженер.
– Что за забота в Англии? Связь с преступными элементами?
– Никак нет, еду на один из заводов компании…
– Работаете на приисках Иваницкого?
– Да.
– Политссыльный доктор Грива – ваш родственник?
– Отец.
– Па-анятно. Садитесь! Паспорт пока оставлю. Позвольте ваши документы! – обратился атаман к господину с черной бородкой.
Тот предъявил ссыльнопоселенческий вид на жительство.
– Тэк-с. Вейнбаум?
– Григорий Спиридонович.
– Петербургский уроженец?
– Так точно. Тысяча восемьсот девяносто первого года.
– Жид?
– Еврей.
– Ссыльнопоселенец?
– Да. С апреля тысяча девятьсот десятого года. Определен в ссылку в деревню Подгорную Яланской волости Енисейской губернии. С разрешения губернского жандармского управления переехал в Минусинск к жене, – кивнул на молодую женщину с орехово-желтыми волосами.
– Тэк-с. – Атаман прочитал бумагу жандармского управления. – В Минусинск дозволено?
– Дозволено.
– А где находитесь, спрашиваю? – вскипел атаман. – Тайную сходку проводите? Спрашиваю!
– Никаких сходок, господин атаман. Приехал в гости к Исааку Львовичу Крачковскому. И… никаких сходок.
– А это кто – родственники? – ткнул атаман на Головню, Зыряна и Петержинского.
– Ссыльнопоселенцы.
Есаул напомнил атаману, что на сходке, как он своими ушами слышал, читалась крамольная книжица, которую успели запрятать.
– Поищем… Ну а ваши документы? – прицелился атаман на жену Вейнбаума. – Тоже ссыльнопоселенческий вид? Великолепно! Ада Павловна Лебедева? Жидовка?
– Не смейте! – вспыхнула она.
– Позвольте сметь! – И, взглянув исподлобья на мужа, скрипнул: – Какая она вам жена? – И потряс документом. – Или у жидов так: ночь – жена, вечером – девица гулящая?
– Я попрошу вас…
– Ма-алчать! Или предъявите брачное свидетельство. В каком соборе вас повенчали? С попом, раввином или сам черт венчал и на руках качал?
– Господин атаман…
– Ма-алчать! Тут вам не жандармское управление – казачья земля, предупреждаю. И если вы явились с подрывными целями, я сумею справиться и без жандармов. Либеральничать со всякой сволочью… Казаки! Обыскать дом! Староста, помогай! Ну а эти кто? – кивнул на сидящих в углу и отдельно на Ольгу Федорову.
Григорий пояснил: Мамонт Головня – здешний политссыльный, которому бы давно пора катать тачки; Зырян – из каторжных, а вот Федорова, вдовушка, не из ссыльных, но, как есаулу доподлинно известно, принимала активное участие в бунте приискателей в Бодайбо в 1912 году, и ее муж расстрелян во время восстания, и сама она достойна отменной порки.
– Прошу именно ее задержать и обыскать, ваше высокоблагородие, – торопился Григорий. – Подозреваю, что книжка или прокламация спрятана под платьем.
– Тэк-с. – Атаман расправил пшеничные усики и, кивнув на дверь, скомандовал Головне, Петержинскому и Зыряну: – А ну метитесь! Я еще вами займусь!
Воспользовавшись моментом, Ольга убежала к Варварушке. Слышно было, как щелкнул крючок.
– Выбить дверь!
Григорий попробовал плечом, но не сорвал с крючка.
– Погибели на вас нету, окаянных! – послышался голос старухи.
Григорий позвал братьев, те приналегли. В ту же секунду, как только распахнулась дверь, Пантелей получил удар деревянным вальком.
– Взять ее! – притопнул атаман.
Андрей со старостою нырнули в комнатушку и в темноте схватились с Ольгой. Выкрики, ругань, грохот… Ольга выскочила, толкнула Григория к двери.
– Поганцы! Стервятники! – В руках ее сверкнул нож.
– Взять! Взять! – гремел атаман.
Ольга отпрянула в куть, и кто знает, как получилось бы дальше, если бы в эту минуту…
– Здра-авству-уйте-е, – раздался удивительно спокойный, умиротворяющий голос.
Все оглянулись.
У порога стояла женщина. Босые маленькие ноги по колено в грязи, как в шерстяных чулках; черное платье с кружевным воротничком прилипло к телу; лицо неестественно белое; округлые блестящие глаза.
– Что вы так кричали и шумели? – И, увидев Ольгу с ножом, усмехнулась: – Что это? На кого ты, ан гро, анфан тэррибль? – И так же спокойно, улыбаясь, направилась к Ольге в куть. Ольга опустила руку, пятясь в угол, к печи. – Мы еще не ответили на вопрос древних греков – что для нас главное: энтелехия или энделехия, а вы тут шумите. Это же очень важно! Что для нас важнее: реальность или действительность – или тяготение к бытию? Брр, как холодно!.. Я вся иззябла.
– Дарья Елизаровна… – пришел в себя Григорий.
– Милая ты моя, разнесчастная головушка! – залилась Варварушка. – Што они с тобой поделали, изгои, жестокосердные ироды!
Дарьюшка узнала ее по холщовой длинной рубахе и передернула плечами.
– Иззябла я, Варварушка, иззябла…
– Ах, кабы бабушка Ефимия была дома! Не дала бы тебя в обиду, не дала. Изверг отец твой, мучитель. И старый хрыч тоже. За что они тебя под замком-то держали, окаянные?
– Иззябла я, Варварушка. И дождь. И снег. Небо розовое, как кровью умытое. И свет красный-красный… Мне надо еще многое успеть, Варварушка. «Я на темном глухом перелоге буду сеять цветы и растить. Буду сеять цветы у дороги, на морозе слезами поить…» – Дарьюшка приложила ладонь к глазам, как бы что-то припоминая. – Они меня испугать хотели – мою живую и вечную душу. Ха-ха-ха!..
Дарьюшка пронзительно взглянула на атамана, на братьев Потылицыных, которых узнала.
– А… а! Есауловы сваты! Они меня сватали, мою живую душу. За кого? А… а… И он здесь. Ух, какой он гадкий! Вечно гадкий. Мой жених, нареченный папашей. Ему разве я нужна? «Все ладно, если деньги есть и переполнена мошна…» У моего папаши переполнена мошна. Ему нужен свой человек. Но… смотрите! –
