Мидлмарч: Картины провинциальной жизни - Джордж Элиот

– А, это все Кэк… безграмотный невежда, знаете ли. Ретроград! Послушайте, это же превосходно! Вместо «радикал». Они ведь хотят представить меня радикалом, знаете ли, – парировал мистер Брук с бодрой самоуверенностью, которая черпает поддержку в невежестве противника.

– Нет, мне кажется, он понимает, что пишет. И наносит довольно чувствительные удары. Вот например: «Если бы нам пришлось описывать ретрограда в самом дурном смысле этого слова, то мы бы сказали: это человек, который провозглашает себя сторонником реформ, в то время как все, о чем он непосредственно обязан заботиться, приходит в запустение; это филантроп, который вопиет, когда вешают одного негодяя, и равнодушно взирает на то, как голодают пять его честных арендаторов; человек, который кричит о коррупции и взимает за свою землю грабительскую плату; до хрипоты обличает гнилые местечки и палец о палец не ударит, чтобы починить хотя бы одни гнилые ворота на своих полях; человек, который радеет о Лидсе и Манчестере и готов назначить любое число представителей, которые будут оплачивать свое место в парламенте из собственного кармана, но не желает употребить хотя бы малую частицу арендной платы на то, чтобы помочь своему арендатору с покупкой скота, или на то, чтобы починить прохудившуюся крышу его сарая, или на то, чтобы его жилище меньше походило на лачугу ирландского издольщика. Но нам всем известен остроумный ответ на вопрос, что есть филантроп: «Это человек, чье милосердие увеличивается прямо пропорционально квадрату расстояния». И дальше в том же духе. Рассуждения о том, какого рода законодатель может выйти из филантропа, – заключил мистер Кэдуолледер, бросая газету. Он заложил руки за голову и посмотрел на мистера Брука смеющимися глазами.

– Послушайте, это же прелестно! – сказал мистер Брук, беря газету и стараясь притвориться равнодушным. Однако он покраснел и улыбка у него получилась несколько вымученной. – Вот это – «до хрипоты обличает гнилые местечки». Я не произнес ни одной речи против гнилых местечек. А что до хрипоты, так эти люди не понимают настоящей сатиры. Сатира, знаете ли, должна до определенного предела соответствовать истине. Помнится, кто-то писал об этом в «Эдинбургском обозрении»[138]: «Сатира должна до определенного предела соответствовать истине».

– Но про ворота сказано не без меткости, – мягко возразил сэр Джеймс, стараясь направить разговор в нужное русло. – На днях Дэгли жаловался мне, что у него на ферме все ворота никуда не годны. Гарт придумал новую навеску ворот, вы бы испробовали ее. На что же и употреблять свой лес, как не на это.

– Четтем, вы, знаете ли, увлекаетесь всякими новинками в ведении хозяйства, – ответил мистер Брук, водя глазами по столбцам «Рупора». – Это ваш конек, и вы не считаетесь с расходами.

– А по-моему, самый дорогой конек – это выставлять кандидатуру в парламент, – вмешалась миссис Кэдуолледер. – Говорят, последний провалившийся в Мидлмарче кандидат – как бишь его фамилия? А, Джайлс! – потратил на подкупы десять тысяч фунтов и потерпел неудачу, потому что этого оказалось мало. Локти, наверное, себе кусал от досады.

– Кто-то мне говорил, – смеясь, добавил ее муж, – что в смысле подкупов Ист-Ретфорду до Мидлмарча ох как далеко!

– Ничего подобного! – возразил мистер Брук. – Тори, те подкупают. Хоули и его компания подкупают даровым угощением – горячая треска, ну и так далее, и тащат избирателей к урнам мертвецки пьяными. Но в будущем они уже не смогут поставить на своем – в будущем, знаете ли. Мидлмарч несколько отсталый город, я не спорю, с отсталыми избирателями. Но мы разовьем их, мы поведем их вперед. На нашей стороне все лучшие люди.

– Хоули говорит, что на вашей стороне такие люди, от которых вам будет только вред, – сказал сэр Джеймс. – Он говорит, что от этого банкира Булстрода вам будет только вред.

– И если вас забросают тухлыми яйцами, – вставила миссис Кэдуолледер, – то добрая половина их будет предназначена главе вашего комитета. Боже великий! Вы представьте себе, каково это: выдерживать град тухлых яиц во имя неверных идей. И помнится, что-то рассказывали о том, как одного кандидата торжественно понесли в кресле, да и вывалили нарочно в мусорную яму.

– Тухлые яйца – пустяки в сравнении с тем, как они выискивают каждую прореху в наших ризах, – заметил мистер Кэдуолледер. – Признаюсь, я бы трусил, если бы нам, духовным лицам, приходилось ораторствовать на собраниях, чтобы получить приход. А ну как они перечислят все дни, когда я удил рыбу! Честное слово, по-моему, истина бьет больнее, чем даже камни.

– Короче говоря, – подхватил сэр Джеймс, – тот, кто намерен заняться политикой, должен быть готов нести последствия. И должен поставить себя выше клеветы и злословия.

– Дорогой Четтем, все это очень мило, знаете ли, – сказал мистер Брук. – Но как можно поставить себя выше клеветы? Почитайте в истории про остракизм, преследования, мученичество, ну и так далее. Они неизбежно выпадали на долю самых лучших людей, знаете ли. Но как говорит Гораций? Fiat justitia, ruat…[139] Что-то в этом духе.

– Совершенно верно, – ответил сэр Джеймс с редкой для себя горячностью. – Я считаю, что стоять выше клеветы – значит быть в состоянии доказать ее лживость.

– И что это за мученичество – оплачивать собственные счета! – заметила миссис Кэдуолледер.

Однако мистер Брук был особенно задет осуждением, которого не сумел скрыть сэр Джеймс.

– Знаете ли, Четтем, – сказал он вставая и, взяв цилиндр, оперся на трость, – у нас с вами разные системы. По-вашему, на фермы надо расходовать как можно больше. Я не утверждаю, что моя система самая лучшая при всех обстоятельствах. При всех обстоятельствах, знаете ли.

– Время от времени необходимо производить новую оценку, – сказал сэр Джеймс. – Отдельные починки, конечно, не мешают, но я считаю, что верная оценка важней всего. А как по-вашему, Кэдуолледер?

– Я согласен с вами. На месте Брука я, чтобы сразу заткнуть «Рупор», непременно пригласил бы Гарта для новой оценки ферм и дал бы ему полную свободу в отношении ворот и прочих починок. Таков мой взгляд на политическую ситуацию, – закончил мистер Кэдуолледер, заложил большие пальцы в прорези жилета и, посмеиваясь, посмотрел на мистера Брука.

– Я ничего не люблю делать напоказ, знаете ли, – сказал мистер Брук. – Но назовите мне другого землевладельца, который так легко мирился бы с задержками арендной платы. Я своих старых арендаторов не выгоняю. Я очень мягок, разрешите вам сказать, очень мягок. У меня свои идеи, знаете ли, и я от них не отступаю. А в таких случаях человеку непременно приписывают эксцентричность, непоследовательность, ну и так далее. Если я изменю свою систему, то только в соответствии с моими идеями.

Тут мистер Брук припомнил, что забыл отправить срочный пакет, и поспешил откланяться.

– Мне не хотелось еще больше раздражать Брука, – сказал сэр Джеймс. – Я вижу, он задет. Но то, что он говорил о своих старых арендаторах… На нынешних условиях никакой новый арендатор эти фермы не возьмет.

– Мне кажется, его мало-помалу удастся убедить, – сказал мистер Кэдуолледер. – Но ты тянула в одну сторону, Элинор, а мы в другую. Ты пугала его расходами, а мы пытались напугать его, чтобы он пошел на новые расходы. Пусть попробует добиться популярности и увидит, какой помехой явится его репутация скупого помещика. «Мидлмарчский пионер», Ладислав и речи, которые Брук намерен держать перед мидлмарчскими избирателями, – это все пустяки. Важно, чтобы моим типтоновским прихожанам жилось сносно.

– Прости, но это вы тянули не в ту сторону, – объявила миссис Кэдуолледер. – Вам надо было показать ему, сколько он теряет оттого, что не заботится об арендаторах, вот тогда бы мы объединили усилия. Если вы позволите ему оседлать политического конька, ничего хорошего не выйдет. Это вам не дома на палочках скакать и называть их идеями.

Глава XXXIX

Коль в женщине Лик чистоты,

Подобно мне, узрев,

Дерзнул любить отныне ты,

«Он» и «Она» презрев,

И от завистливых людей

Сокрыть любовь сумел.

Что насмеялись бы над ней,

То истинно ты смел.

И пред тобой бледнеет честь

Былых твоих предтеч.

Но много выше подвиг есть —

Сокрытое сберечь.

Сэр Джеймс Четтем не был особенно изобретательным, но его стремление «воздействовать на Брука» в сочетании с неизменной верой в благодетельное влияние Доротеи помогли ему измыслить небольшой план – под предлогом легкого нездоровья Селии пригласить Доротею (одну) во Фрешит-Холл, а по дороге завезти ее в Типтон-Грейндж, предварительно рассказав ей обо всем, к чему привела система мистера Брука в управлении поместьем.

И вот однажды в четыре часа, когда мистер Брук и Ладислав сидели в библиотеке, дверь отворилась и слуга доложил о миссис Кейсобон.

Уилл изнывал от скуки и, уныло помогая мистеру Бруку разбирать «документы», живописавшие повешения за кражу овец, доказывал способность нашего сознания скакать одновременно на нескольких конях: он мысленно расставался с Типтон-Грейнджем и снимал квартиру в Мидлмарче, но эти практические меры перемежались озорными замыслами эпоса, воспевающего кражу овец с гомеровской наглядностью. Услышав имя миссис Кейсобон, он вздрогнул как от удара электричеством, и у него даже закололо кончики пальцев. Цвет его щек, положение лицевых мышц и живость взгляда изменились настолько, что могло показаться, будто каждая молекула его тела получила магический сигнал. Да так оно и было. Ибо тайна магии заложена в самой Природе. Кому дано измерить неуловимую тонкость сигналов, которые говорят о свойствах не только тела, но и души, и делают страсть мужчины к одной женщине столь же непохожей на его страсть к другой, как несходны между собой благоговейный восторг перед отблесками утренней зари, играющими на водах реки, горных склонах и снежной вершине, и удовольствие от веселого сияния китайских фонариков среди зеркал? Уилла отличала редкая впечатлительность. Звук, извлеченный умелым смычком из струн скрипки, изменял для него облик мира, и его точка зрения менялась с такой же легкостью, как и настроение. И услышав имя Доротеи, он как бы вдохнул утреннюю свежесть.