Так было. Размышления о минувшем - Анастас Микоян

У меня создалось впечатление, что он находится в полной прострации. Я увидел его таким жалким, ничтожным, что был ошарашен, особенно потому, что я видел на примере Северного Кавказа, как успешно развивается страна экономически и политически, как растет влияние партии в Советах, в народе, как крепнет Советское государство.

Беседа продолжалась чуть более получаса. Говорил все время он, я все слушал, пораженный. В конце только коротко сказал о моем полном несогласии с ним, о том, что должен приступить к работе и не имею сейчас времени спорить с ним, да и нужды в этом сейчас нет. Мне стало яснее, чем раньше, как далеко он отошел от партийной линии, как глубоки наши разногласия как с точки зрения теоретической, так и политической, как он оторвался от жизни и потерял веру в силы партии и пролетариата.

Эти его откровенные высказывания произвели на меня такое сильное впечатление, что, как только он ушел, я сразу записал в блокноте на одной странице синим карандашом главные тезисы его высказываний. Эта запись сохранилась, и я привожу ее без всяких поправок.

«26 г. 17. VIII. Москва, т. Каменев в беседе со мной при сдаче дел.

1. Вы получаете формальную рухлядь.

2. Комиссариат без идеологии и без перспектив.

3. Продукция страны растет, а экспорт сокращается.

4. Причины – потребление в стране растет настолько быстро, что не дает возможности усилить экспорт.

5. Положение настолько безвыходное, что здесь требуются меры, которые не зависят от Наркомторга, которые можно принять за ответственностью всей верхушки партии.

6. Объединение частных торговцев-розничников не представляет никакой опасности. Разговоры о политической опасности от этого – сущие пустяки.

7. Комиссариат не имеет никакого авторитета, его третируют всюду. Отсюда отсутствие уверенности и растерянность работников Комиссариата.

8. Материальное положение Комиссариата катастрофическое.

1. Мы идем к катастрофической развязке революции.

2. По всем законам марксизма на девятом году революции не может дело обойтись без глубокого кризиса.

3. Правда, этот кризис в партии наступает раньше, чем в стране. Необходимо дать выход пролетарским тенденциям, надо дать легальную оппозицию».

Никогда и никто из членов политбюро так просто и открыто не говорил о полном политическом падении. Каменев вбил себе в голову мысль о неизбежности кризиса всякой революции, кризиса, конечно, того типа, который пережила Французская революция, то есть термидорианское перерождение. (В этой беседе и, кажется, до этого он о перерождении нашей революции не говорил. О буржуазном перерождении нашей революции он стал говорить позднее.) Но то, что Каменев говорил, как говорится, от души, а не для того, чтобы меня убедить или спорить со мной, было поразительным. Как такой человек мог дойти до этого?! Как, наконец, он мог допустить создание оппозиционной «пролетарской» партии? То есть надо было понять так, что он уже покидает ряды нашей партии, организует другую партию, называя ее «пролетарской», считая нас буржуазными перерожденцами.

Мне стало ясно, что это уже совсем чужой человек. Тем более что он и его друзья-оппозиционеры, к сожалению, своей деятельностью подтвердили опасения Ленина в предоктябрьские дни…

Итак, с чего-то нужно было начинать, и я пригласил руководящих работников наркомата, представился им. Сказал, что ЦК хорошего мнения о руководящих кадрах наркомата и я надеюсь на их поддержку в работе. Закончил я так: «Конечно, это дело я не знаю, оно для меня новое. Я буду учиться, набираться опыта и знаний у вас. Когда мне будет что-либо неясно, я не буду стесняться и прямо буду у вас спрашивать. Я полагаю, что это не должно компрометировать мой авторитет в ваших глазах, потому что лучше сказать открыто, что не знаешь, и спросить совета, чем оставаться в невежестве. И вас также прошу, когда вы не сможете дать точного ответа в решении вопроса, то прямо так и скажите и постарайтесь потом узнать и сказать. Я буду вызывать вас к себе группами или в отдельности и принимать вас тогда, когда вы захотите иметь встречу со мной как наркомом. В своей работе я буду руководствоваться линией нашей партии и решениями Центрального Комитета и правительства и буду от вас требовать того же. Я надеюсь на поддержку не только коммунистов, но и беспартийных».

Вскоре мне пришлось на день-два вернуться в Ростов, чтобы формально сдать дела. Ашхен увидеть не удалось, она находилась в горном курорте Кабардинка уже с тремя детьми. Из Ростова я ей написал следующее письмо:

«7/IX

Дорогая, милая Ашхен!

Я съездил в Москву, чтобы отбиться от назначения в Наркомторг. ЦК заставил немедленно приступить к делу. Я уже неделю работаю в Москве. Адски тяжелая работа. Я потерял в весе 10 фунтов – теперь вешу три пуда 20 фунтов (ок. 58 кг. – С. М.). Чувствую себя усталым, но некуда деться. Надо работать. Имел в виду заехать к тебе, но в четверг и пятницу меня обязали быть в Москве – там в правительстве стоят мои доклады. Так что никак не мог заехать к тебе.

Квартиру в Москве обещали 15–20 сентября. Я думаю, что ты останешься в Кабардинке до 15 сентября. Тебе помогут переехать в Ростов. Неделю здесь пробудешь, а потом приедешь в Москву.

Надо, чтобы к 15 сентября Маня приехала бы в Ростов, ибо без нее трудно будет собрать библиотеку (правда, я уже ящики приготовил).

Обо всем этом я тебе еще напишу и денег пришлю.

Мой адрес в Москве: Москва, Варварка, Наркомторг, Народному Комиссару лично.

Да, Гайка не приняли в Воен. Академию, из-за слабой груди, и не допустили к экзаменам.

Напиши мне, пожалуйста, обо всем свои соображения.

Через два или три месяца парторганизация предложила мне выступить на партийном собрании с докладом о работе наркомата и задачах, стоящих перед ним. Дело в том, что я в Москве, как и в Ростове и в Нижнем Новгороде, на партийном учете состоял не в учреждении, где работал, а в заводских предприятиях. В Москве я состоял на партучете на заводе «Красный пролетарий», где состою на учете и до сих пор.

Я был молодым наркомом – мне был всего 31 год. На этом собрании было много сторонников Каменева и Зиновьева, настроенных оппозиционно к новому наркому. В зале раздавались выкрики, реплики с мест с целью сорвать мое выступление. В связи с этим вспоминаются два эпизода.

Некий Зингер, коммунист, ответственный работник, человек горячий, экспансивный, во время моего выступления все время вскакивал с места, кричал, подавал реплики. Мне трудно было понять, о чем он кричит. Я пропускал мимо ушей все его реплики, чтобы толково закончить доклад, потому что тогда доклады не читали, выступали без текста. Когда же он совсем уже надоел своими частыми репликами, я обратился к нему с вопросом: «Товарищ, что вы кричите беспрерывно? Ничего нельзя понять, что вы хотите сказать, о чем вы просите. Вы ведете себя не как коммунист, а как маленький ребенок, который кричит, а раз кричит, то у него есть на это основание. Но из крика нельзя понять, что у него болит. Советую вам подождать до конца моего выступления, а затем выступить. И не как ребенок, а как взрослый ответственный человек, и высказать свои претензии».