Дон Кихот - Мигель Сервантес

Все рассказанное священником было очень внимательно выслушано капитаном, наблюдавшим за всеми движениями своего брата. Последний же, увидав, что священник окончил свою историю, глубоко вздохнул и воскликнул с влажными от слез глазами:

– О, господин, если бы вы знали, кому вы рассказали эти новости, какие нежные струны моего сердца затронули вы! Несмотря на всю мою сдержанность и мое благоразумие, ваш рассказ вызвал эти слезы на мои глаза. Этот мужественный капитан – мой старший брат; он, как одаренный более сильной душой, чем я и другой мой брат, и возвышенными мыслями, выбрал славную военную службу из тех трех поприщ, которые предложил нам наш отец. Да, это было действительно так, как рассказывал вам ваш товарищ, рассказ которого вам показался похожим на сказку. Я выбрал дорогу письменной деятельности, на ней Бог и мое прилежание помогли мне достигнуть той должности, которую, как видите, я занимаю теперь. Мой младший брат теперь в Перу; он так богат, что не только прислал обратно мне и моему отцу ту часть состояния, которая ему досталась, но даже дал моему отцу средства не стеснять своей природной щедрости, и я сам, благодаря ему, мог продолжать свое учение, живя в более приличной обстановке, и легче достигнуть моего теперешнего положения. Мой отец жив еще, но умирает от желания узнать, что сталось с его старшим сыном, и в постоянных молитвах просит Бога, чтобы смерть не закрыла его глаз прежде, чем он увидит глаза своего сына. Но меня удивляет то, что мой всегда такой благоразумный брат не подумал во все время своих скитаний, горьких и счастливых событий послать о себе весть своему семейству. Нет сомнения, что если бы мой отец или кто-нибудь из нас знал об его судьбе, то ему не пришлось бы ожидать чудесной тростниковой палки, чтобы получить выкуп. Теперь же меня тревожит мысль о том, что сделали с ним французы, выпустили ли они его на свободу или предали смерти, чтобы скрыть свой грабеж. Оттого-то мое путешествие, начатое мною с такою радостью, будет с этой поры полно грусти и тоски. О, мой милый брат, если бы кто сказал мне, где ты теперь, чтобы я мог отправиться и освободить тебя от мучений, хотя бы мне пришлось взять их на себя! О, если бы кто принес моему старому отцу весть о том, что ты еще жив, хотя бы ты был в подземной темнице, более глубокой, чем берберийские тюрьмы! Все его богатства, богатства мои и моего брата сумели бы извлечь тебя оттуда. И ты, прекрасная и великодушная Зораида, зачем не могу вознаградить тебя за добро, которое ты сделала моему брату? Зачем я не могу присутствовать при возрождении твоей души, при твоей свадьбе, которая завершила бы наше счастье!

В таких и других подобных словах изливал аудитор свои чувства, растревоженные в нем известием о своем брате, и трогательная нежность его выражений возбудила во всех слушателях сочувствие к его горю. Священник, увидав, что его хитрость и желания капитана имели счастливый успех, не захотел больше оставлять аудитора в печали. Он встал из-за стола, вошел в комнату, где была Зораида и, взяв за руку, повел ее в сопровождении Люсинды, Доротеи и дочери аудитора. Капитан ожидал, что будет делать священник дальше. Этот же взял его другой рукой и, ведя их обоих рядом с собою, возвратился в комнату, где находились аудитор и другие путешественники.

– Осушите ваши слезы, – сказал он ему, – и да исполнятся ваше желание. Пред вами ваш достойный брат и ваша милая невестка. Вот – капитан Виедма, а вот прекрасная мавританка, оказавшая ему столько благодеяний; французские пираты, о которых я вам рассказывал, довели их до такой бедности, очевидно, с тою целью, чтобы вы могли обнаружить перед ними все великодушие вашего благородного сердца.

Капитан бросился сейчас же обнять своего брата, который в удивлении положил обе руки к нему на грудь, чтобы рассмотреть его на некотором расстоянии, и, окончательно убедившись, что это – его брат, крепко сжал его в своих объятиях, проливая слезы любви и радости. Все присутствующие при виде этой сцены тоже не могли удержаться от слез. Невозможно, по моему мнению, не только передать, а даже выдумать все сказанные обоими братьями слова и всю силу их взволнованных чувств. Они то коротко рассказывали свои приключения, то снова отдавались излияниям братской дружбы. Аудитор обнимал Зораиду, предлагал ей свое состояние, заставлял свою дочь обнимать ее, и прелестная христианка и прекрасная мавританка знаками своей любви снова вызывали слезы на глаза всех присутствовавших. Молча и внимательно смотрел Дон-Кихот на эти необыкновенные события, которые он все причислял к бредням своего странствующего рыцарства. Между тем было решено, что капитан и Зораида возвратятся с своим братом в Севилью и известить их отца об освобождении и прибытии его сына, чтобы и он, если сможет, приехал на свадьбу и на крестины Зораиды. Аудитору нельзя было ни переменить дороги, ни отложить путешествия; он узнал, что через месяц из Севилья отправляется флот в Новую Испанию, и ему не хотелось упустить этот случай.

В конце концов, все были обрадованы счастливым приключением пленника, и так как прошло уже почти две трети ночи, то было решено отдохнуть немного до утра. Дон-Кихот вызвался охранять замок, чтобы, как говорил он, какой-нибудь великан или другой злонамеренный негодяй, соблазненный сокровищами красоты, заключающимися в этом замке, не осмелился их потревожить. Знакомые уже с рыцарем поблагодарили его за предложение и сообщили об его странном помешательстве аудитору, чем сильно удивили последнего. Один только Санчо Панса приходил в отчаяние от того, что ему приходится не спать до такой поздней поры; однако он устроился на ночь лучше всех прочих, улегшись на сбрую своего осла, которая впоследствии так дорого обошлась ему, как увидит потом. Дамы вошли в свою комнату; мужчины тоже постарались устроиться с наименьшим неудобством. А Дон-Кихот, выйдя с постоялого двора, стал на часы для охраны замка.

Но едва только занялась заря, как до слуха дам донесся какой-то чрезвычайно приятный голос, заставивший их внимательно прислушаться. Доротея проснулась первой; между тем, как донья Клара де-Виедма, дочь аудитора, продолжала спать рядом с ней. Никто из них не мог догадаться, кто это так хорошо поет; слышался один голос, не аккомпонируемый никаким инструментом. Казалось, что песнь раздавалась то на дворе, то в конюшне. В то время, как они были всецело погружены во внимание и удивление, к двери их помещения подошел Карденио и сказал:

– Если вы еще не спите, то послушайте пение молодого погонщика, который не поет, а чарует.

– Мы и так слушаем его, – ответила Доротея, и Карденио ушел. Тогда Доротея, напрягая все более и более свое внимание, услышала пение следующих стихов:

ГЛАВА XLIII

В которой рассказывается: трогательная история молодого погонщика и другие необыкновенные события, случившиеся на постоялом дворе

Я пловцом любви зовуся,По ее плыву я волнам,Не надеяся достигнутьНикогда спокойной бухты.

В небе звездочку я вижу;Путь она мой направляет —Палипуру[61] не случалосьВидеть той звезде подобной.

Долго как в пучине бурнойМне носиться, я не знаю;Лишь на ней мой взгляд горячий,Беспокойный отдыхает.

Недоступность через меру,Добродетель без сравненья —Вот те тучи, что от взоровСтрастных звездочку скрывают.

О, звезда! сияньем полнымОсветить меня должна ты;Если ж ты совсем исчезнешь,Умереть я должен буду.

Когда певец допел до этого места, Доротее пришла мысль, что было бы жаль, если бы Клара лишилась удовольствия послушать такое прекрасное пенье. Она слегка потолкала ее и сказала, когда та проснулась:

– Извини, милая, что я тебя бужу, но мне хотелось бы доставить тебе удовольствие послушать очаровательнейший голос, какой ты только слышала, может быть, во всю свою жизнь.

Еще несовсем проснувшаяся Клара протерла себе глаза и, не поняв с первого раза слов Доротеи, попросила ее повторить их. Та повторила, и Клара стала внимательно прислушиваться, но едва только она услыхала два или три стиха, которые продолжал распевать юноша, как все ее тело охватила сильная дрожь, точно с ней приключился припадок жесточайшей лихорадки; и, бросившись на шею Доротеи, она воскликнула:

– Ах, госпожа души моей и жизни, зачем ты меня разбудила? Судьба оказала бы мне величайшее благо, если бы закрыла мне глаза и уши, чтобы я не могла ни видеть, ни слышать этого несчастного певца.

– Что ты говоришь, милая девочка? – возразила Доротея, – подумай, ведь этот певец, говорят, простой погонщик мулов.

– Он господин земель и душ, – ответила Клара, – в том числе и моей души, которая будет принадлежать ему вечно, если он сам не оттолкнет ее.

Доротея была сильно удивлена такими страстными речами, находя их несоответствующими возрасту и развитию молодой девушки.