Черчилль. Молодой титан - Майкл Шелден

Ему не составляло труда остаться в Лондоне, чтобы избежать прямого противостояния. Вопрос о гомруле не доставлял английским политикам ничего, кроме беспокойства.

Как первого лорда адмиралтейства, политические сложности внутреннего управления Черчилля не касались. Но как видный деятель страны, он не хотел уклоняться от ответственности за решение. А оно было чрезвычайно сложным. И, похоже, заходило в тупик. Националисты настаивали на том, чтобы новый дублинский парламент отвечал за положение во всей Ирландии. Юнионисты же настаивали на том, чтобы протестантский Ольстер оставался под контролем лондонской администрации. Асквит надеялся, что, приняв требования националистов, можно будет убедить юнионистов пойти на некоторые уступки. Но, прибыв в Белфаст, Черчилль увидел воочию, что ни о каком компромиссе они не хотят и слышать.

Сотни полицейских и солдат были вызваны для охраны первого лорда и шести тысяч людей, пришедших на обсуждение. Журналисты писали, что этот район Белфаста более всего напоминал зону военных действий. «На случай, если прольется кровь в результате визита мистера Черчилля, — писали в «Дейли Миррор», — в разных концах города открыли временные госпитали для раненых, где находилось большое количество врачей и другого обслуживающего персонала».

Местная полиция была встревожена бесконечными донесениями о том, какое количество предметов, могущих служить орудием нападения, было изъято в разных дворах, большую часть огнестрельного оружия у владельцев тоже изъяли.

Джордж Бернард Шоу сказал Дженни, что бунт вполне может произойти, но он считает, что Черчилль не пострадает. «Не беспокойтесь за У., — писал он. — Его голова не пострадает, хотя они способны расколоть головы друг другу, ну и разобьют несколько окон». Эдди Марш, отправившийся в поездку вместе с Черчиллем, готовился к худшему, но решил, что сумеет создать атмосферу беспечной оживленности. «Жди, не исключено, что меня убьют, — писал он доброму другу поэту Руперту Бруку, — а если нет, то пиши мне длинные письма».

Когда машина с Черчиллем двинулась по улицам Белфаста, большая группа возбужденных ирландцев накинулась на нее, пытаясь перевернуть. Храбрясь, Клемми тоже отправилась вместе с мужем в опасную поездку, но когда толпа окружила и подняла автомобиль, она пришла в ужас. «Она не боялась, что ее убьют, — вспоминали потом друзья, — но страшилась того, что ее могут изуродовать, если бросят что-то и осколки порежут лицо или произойдет еще что-то в этом роде».

Они серьезно рисковали, но в последнюю минуту подоспели полицейские и, пустив в ход дубинки, разогнали толпу. Скорее всего, из-за потрясения, которое она перенесла, у Клемми в следующем месяце случился выкидыш. Черчилль писал ей: «Не удивительно, что ты чувствовала себя так плохо последний месяц. Бедная моя овечка». Клемми писала в ответном письме: «Это так странно — пережить все то, что чувствуешь при обычных родах, и при этом остаться без ребенка».

Но откуда такая враждебность по отношению к Уинстону? Очевидно, его преступление заключалось в том, что он пересмотрел и модернизировал знаменитое выступление лорда Рэндольфа Черчилля против старого закона о гомруле, предлагаемого Гладстоном. [57]. И если уж сын лорда Рэндольфа оказался способен примириться с идеей автономии, то почему бы твердолобым юнионистам не последовать его примеру?

«Это совершенно разные вещи, — говорил Черчилль народу в Белфасте, — то, что я принимаю и повторяю слова Рэндольфа Черчилля: «Ольстер хочет сражаться, и Ольстер хочет быть правым». Пусть Ольстер сражается за достоинство и честь Ирландии. И пусть эта борьба приведет к примирению и возможности забыть старые ошибки… Пусть это будет борьба за милосердие, терпимость и просвещение. И тогда, действительно, Ольстер будет сражаться, и он будет прав». Но юнионисты в угаре не слышали его слов о милосердии и просвещении. Они не желали жить в мире с католическим большинством Ирландии и разделить власть с новым дублинским парламентом, даже если остров останется частью Британской империи. Они считали Черчилля изменником только потому, что лорд Рэндольф однажды стал победителем в споре с Гладстоном. Такой лозунг был для них удобным способом сплотить свои ряды. Страсти продолжали кипеть, разжигая враждебные чувства, и юнионисты в своем упрямстве не замечали, сколько вреда они наносят тому самому британскому правительству, власти которого они хотели подчиняться, не признавая ирландского гомруля.

Германской правящей верхушке не было дела до этих разногласий. Но Черчилль был их врагом тоже. И они испытывали чувство удовлетворения, наблюдая за выпадами против него, которые достигли кульминации в апреле 1914 года — при выступлении на митинге в Гайд-парке отставного адмирала и пылкого юниониста лорда Чарльза Бересфорда.

Старый адмирал объявил, что Черчилль это «лилипутский Наполеон. Неуравновешенный человек. Эгоманьяк, питающий мстительные чувства к Ольстеру. Он не может забыть прием, оказанный ему в Белфасте… До тех пор, пока господин Уинстон Черчилль остается в правительстве — государство находится в опасности».

XXIII. Старик и море

Уинстон Черчилль стоял рядом с сэром Френсисом Дрейком на причале дока Елизаветы, глядя, как развевается флаг на грот-мачте «Ривенджа» — английского галеона, принимавшего участие в битве с испанской армадой. [58]. Затем, повернувшись к кучке людей, собравшихся неподалеку от него, описал ощущения, которые он испытывал, глядя на корабль Дрейка, наводившего ужас на испанских капитанов. Во время его речи сэр Фрэнсис Дрейк, опираясь на шпагу, гордо глядел на толпу.

Благодаря Дженни, которая, чуть вытянувшись в напряженном внимании, стояла в некотором отдалении, напоминая фигуру, что крепили на носу корабля, Уинстон смог на какое-то время перенестись в своем воображении в самое начало Британской империи, век ее расцвета, триумфа и славы. В этот краткий миг не имело никакого значения, что плывущие над головой облака нарисованы на холсте, что «Ривендж» является полноразмерной копией знаменитого корабля, стоящей в искусственном водоеме, и что роль сэра Френсиса Дрейка исполняет актер из Вест-энда. Все это выглядело достаточно реальным, чтобы взбудоражить кровь, и Черчилль напомнил своим слушателям, собравшимся в доке, что нация, в прошлом побеждавшая могущественные флоты, возможно, столкнется в недалеком будущем с другой мощной силой.

Это была затея Дженни. С энергией, неожиданной для ее пятидесяти восьми лет, она, тщательно продумав все детали, организовала публичную ярмарку, посвященную шекспировской Англии. Она создала компанию с ограниченной ответственностью, влезла в долги, нашла несколько щедрых вкладчиков, пообещав им, что они будут еще долгое время получать с этого прибыль, и выстроила тюдоровскую деревню в Лондоне — в районе Эрлс-Корта. Вдобавок к кораблю, который «вызывающе грозя врагам Англии» своими сорока гипсовыми пушками, плавал в пруду, находившемся в самом центре ярмарки, там имелась реконструкция шекспировского театра «Глобус», куда любители пьес времен Елизаветы могли приходить и смотреть спектакли, игравшиеся на сцене три раза в день. Вымощенные дорожки вели в коттеджи, таверны, ресторанчики, книжные киоски, «сомнительные местечки» и лавки, где продавались картины. Специально нанятые актеры, переодетые в костюмы елизаветинской эпохи, прогуливались по дорожкам и развлекали публику. Дженни не выручила от организованного ею празднества ни пенни. Большую часть деревни спланировал лучший архитектор Британии Эдвин Лютьенс.