Господин двух царств - Джудит Тарр

— Я никогда не смогу стать царем, — сказал Гефестион, негромко и спокойно. — Да я и не хотел никогда.

Александр тронул его за плечо. Гефестион стоял неподвижно. Тогда Александр неожиданно стиснул его в объятиях, таких крепких, что, казалось, он борется, а не обнимает любимого друга. Так же неожиданно он его отпустил. Они отступили друг от друга. Лицо Александра было теперь таким же спокойным, как лицо Гефестиона, словно он всецело был захвачен какой-то мыслью.

Верховный жрец ждал. Александр повернулся, чтобы идти за ним.

Мериамон шла вслед за ними. Она не спрашивала разрешения. Ее не приглашали. Она хотела царствовать не больше, чем Гефестион, но она была царской крови, она была голосом богов. Они снова были в ней.

Это, наверное, было так похоже на беременность: увеличивающаяся наполненность, ощущение другой жизни внутри, частью тебя, которая в то же время отдельна от тебя. Беременность наполняла тело. А это наполняло ум и сердце.

Александра повели во внутренний храм. Мериамон шла, куда несли ее ноги, через дверь, в которую он вошел, в широкий, окруженный колоннами зал под открытым небом. Туда же пришел хор жриц. Там были самые могущественные жрецы в полном составе, выстроившиеся наподобие македонской фаланги, а в центре площади — большая золоченая вещь наподобие корабля, но с рукоятками, как у паланкина. На площадке стояло изображение бога. В Фивах он был похож на человека: но с рогами барана. Здесь он не имел с человеком ничего общего. Он был странных, приземистых очертаний, темный камень, усеянный драгоценными камнями, и самым ярким из них был большой изумруд.

Мощь камня потрясла Мериамон до глубины души. Каждый бог передавал частицу себя своему изображению, а его почитатели давали, что имели, — силу своего поклонения. Эта святыня была древней, древней и сильной; зеленый камень, как глаз, пронизывал ее, обнажая душу.

Мериамон нечего было бояться его. Можно было усомниться даже в самих богах; почему же Осирис умирал и снова возвращался к жизни? Она видела его царство, его красоты и ужасы. Ей не грозит уничтожение, пока живет ее имя. Николаос помнит его. Александр знает его. Сама Мать Изида говорила с Мериамон в глубинах ее снов.

Здесь, в храме Амона, вовсе не было странным, что ее сердце стремилось к владычице земли и неба. Или что она заняла место в рядах жриц, среди тех, чьи голоса были ниже и чище, и пела так же, как они, гимн во славу бога.

Верховный жрец вышел из внутреннего святилища. Александра с ним не было. Он, должно быть, сидел сейчас в маленькой темной комнатке наедине со своими мыслями и своим богом. Со своим отцом, как он думает. Надеется. Мечтает.

Гимн достиг самых высоких нот. Жрецы склонились, все восемьдесят одновременно, и подставили плечи под рукоятки Солнечной Ладьи. Пока гимн опускался по спирали к своим самым глубоким чистым нотам, похожим на звон бронзы о бронзу, Ладья поднялась. Это была большая тяжесть даже для такого множества людей. Когда они встали прямо, их сила собралась вместе. Голоса жриц оплетали ее. Сила жрецов росла. Образовалось как бы море звука и света. В нем пробудился бог.

Верховный жрец не сказал ни слова. Гимн изменился, зазвучал иначе — монотонно и тихо. Мериамон всем существом понимала, чего он просил и чего желал.

Ладья заколыхалась. Жрецы колыхались вместе с ней, как будто не они несли ее, а она их. Они держались за нее, как моряки в бурю держатся за весла, стараясь выровнять корабль.

Верховный жрец наблюдал. Его глаза напряженно блестели. Он читал каждое движение так же, как капитан читает движение ветра и волн.

«Кто я?» — спрашивал Александр. «Что я? Что назначено мне?» И еще, возможно, что-то, чего она не видела, — желания его сердца, которых она не могла воспринять.

Бог отвечал. Отвечал охотно. Отвечал долго и ясно, отвечал без единого слова.

Все замерло. Пение жриц смолкло. Носилки тяжело давили на людей, они склонились, поставив их на землю.

Верховный жрец низко поклонился и поцеловал камень мостовой.

Поднимаясь, он встретился взглядом с Мериамон. Она замерла. В этом взгляде было все, что она могла бы спросить, и все, что она могла бы ответить. Преодоленные сомнения. Разгаданные сны. Цели, выборы — решения, о возможности которых она никогда не подозревала до тех пор, пока не принимала их.

«Как странно», — подумала она на миг. Он мужчина и не евнух, но ей почудилось, что его лицо было лицом женщины, тело — телом женщины, руки были руками женщины, приветствовавшими и благословлявшими ее с божественной грацией. И он — богиня — улыбался. Мериамон не смогла удержаться. И, хотя это, несомненно, была дерзость, она сделала это — улыбнулась в ответ.

Но перед тем, как стать богиней, Мать Изида была женщиной. Женщина может понять то, чего не понять богине, и разделить радость.

32

Александр вышел из храма молчаливый и возбужденный. Гефестион ждал его, не впереди других ожидающих, даже не в первых рядах, но немного в стороне. Те, кто хотел предсказание, получили его. Гефестион не спрашивал. Он не считал его глупостью — он видел достаточно по пути в Сиву, видел, что делала египтянка. Ее магия была спокойной — никаких волшебных палочек и заклинаний, никаких дымов и вони, никакого шарлатанства. Только слова и неукротимая воля.

Он не хотел слышать пророчеств. Гефестион обратил внимание, что те, кто слышал свое пророчество, не хотели рассказывать другим, что слышали. Что-то в этом месте не располагало к болтовне.

Приход Александра был таким же спокойным и таким же могущественным, как магия египтянки. Вот он еще внутри. Вот он уже стоит перед воротами, и его люди бегут к нему «Как мошки на огонь», — подумал Гефестион. Его сердце тоже рвалось к Александру, но он усмирил его. Это была гордость, он хорошо это знал. Пусть мелкие людишки толпятся и блеют. Он подойдет к своему господину в свое время.

В глазах его не было гордости. Они неотрывно смотрели на царя, словно голодные.

Александр был явно не в себе. Он выглядел, как человек, который только что видел бога или обнаружил, что он сам бог. Свет, который всегда был в нем ярким, как маяк, теперь казался мутным и рассеянным по сравнению с тем, каков был этот свет сейчас. Прежде это было солнце за облаками. Теперь это было солнце в ясном небе.

— Теперь он знает, кто он, — сказал Птолемей, стоя возле Гефестиона.

Гефестион засмеялся, и смех этот отозвался в нем болью.

— Разве в этом были сомнения?

Птолемей странно поглядел на него, но ничего не сказал.

Александр ни с кем не говорил о словах бога. Даже с Гефестионом.