Колосья под серпом твоим - Владимир Короткевич

— Это что, обо всех женщинах или только обо мне?

Женщина улыбнулась.

— Все равно. — Пластичным жестом женщина приподняла и закрепила на шляпке вуаль. — Я бывшая крепостная актриса пана Вежи — Гелена, а по новой фамилии Корицкая.

Михалина узнала ее… Так… что же случилось?

Майкины глаза пробежали по всей фигуре актрисы — с головы до ног. «Ложь, — невольно подумала Михалина. — То, что говорили о них, тоже была ложь. Кто-то сказал подлость, совершил подлость, а я пошла у него не поводу».

Словно поняв ее, Гелена улыбнулась. Улыбка была такой, что Майка поняла: только снисходительностью и мягкостью этой женщины можно объяснить сам факт ее прихода. Она делала одолжение, и никто другой не посмел бы сделать одолжение ей.

Михалина смотрела во все глаза.

Солнце на лице. Вьющиеся на террасе граммофончики вьюнков бросают на платье и лицо сиреневые и розовые отражения. Огромные глаза.

А плечи тонкие, но, сразу видно, выдержат все.

Необычная, пугающая красота. Захочет — отнимет.

И, словно только в желании этой женщины было дело, девушка вся нахохлилась, как перепелка, защищающая гнездо.

Она не знала, что Гелена примерно на это и рассчитывала, когда ехала сюда, и потому удивилась, увидев на ее устах улыбку.

Корицкая тоже оценивала собеседницу от пепельных волос, настороженной улыбки до острого носка туфельки, что виднелся из-под платья. И оценила: «Красивая. Даже слишком красивая и женственная. Оботрется немного, избавившись от строптивости, — будет женщиной. — Значит, вот кого… Что ж, разве она лучше меня?…»

Нет. Не лучше. Просто другая. И вот такую, другую, он и полюбил.

На миг в ее сердце пробудилась ревнивая женская злость, но она сразу подавила ее.

Просто по сравнению с тем, на что она, Гелена, решилась, этот маленький воробышек ничего не значил. Алесь, конечно, будет любить ее. И только. А ее, Гелену, о н н е з а б у д е т.

От воробышка ничего не зависело, и потому с ним надо быть доброжелательной.

Гелена улыбнулась.

Михалина смотрела на нее строго и настороженно.

— Вы знаете, что я прекратила все связи с этими домами? Зачем вы пришли?

— Узнать, окончательно ли это решение, — спокойно сказала Гелена.

— Извините, пожалуйста, но я не знаю, почему это интересует вас?

С полей снова долетело далекое:

Бог жа мне даў долечку ліхую,

Ліхое замужжа, бог жа мне даў.

— Разве только меня? — спокойно сказала Гелена.

Майка не понимала ее. Но спокойствие актрисы, ее уверенность рождали беспокойство, боязнь и тревогу.

«Отнимет. Захочет — и отнимет. Эта сумеет. Все. Конец. Доигралась. За кого себя считала? Ходанская врала. Но ложь может стать правдой».

Корицкая смотрела на барышню и понимала все.

— Хотите, чтоб я сказала, о чем вы думаете?

— Вы можете угадывать мысли? — испуганно спросила Михалина.

— Могу.

— Не надо.

— Но не надо и вам так думать. Не волнуйтесь. Я пришла сюда не для этого. — И немного поспешно добавила: — Вы знаете, что по настоянию этого человека, тогда еще совсем ребенка, я получила свободу и некоторые независимые средства, которые мне кажутся богатством.

Тон этот был безобразен, но Гелена знала: лишь деловитостью и внешней сухостью можно не испортить дела, не насторожить, убедить в том, в чем хочешь… И еще — немножко — уверенностью в себе. Чтоб чувствовала, что никто его не отнимал и не отнимает, но е с т ь такой человек, который… может отнять каждую минуту.

— Поздравляю вас.

— Как вы думаете, какие я могу питать чувства к человеку, который бескорыстно дал мне все это?

— Полагаю… благодарность.

— Конечно, благодарность. И самое глубокое уважение. И… любовь, потому что человека такой чистой души мне еще не приходилось видеть.

Сердце Михалины сжималось от мысли, что собеседница тоже может любить его. Тоже? А кто еще? Разве она? Разве ей не все равно? И она сказала нарочито сухо:

— Ему еще не было, где утратить стыд.

— Мы не говорим о будущем, — сказала Гелена, словно не замечая, что румянец залил Майкино лицо. — Как вы думаете, должна я, в свою очередь, в меру моих сил помочь ему?

— Вероятно.

— Не знаю, возможно, я помешаю, но иначе не могу. Несколько последних месяцев я замечала, что он страдает. Я не знала причины, но наконец догадалась, что причина — вы.

— Извините, но об этом я не хочу говорить.

Тон у Майки был резкий, но Гелена видела прояснившиеся глаза девушки и понимала, что та вдруг перешла от безнадежности и отчаяния, которые владели ею, к самой высокой, трепетной радости. Гелена знала, что Михалина теперь простит ей даже слова, которые она намеревалась произнести, поступится девичьей брезгливостью перед теми словами, что она, Гелена, собиралась сказать, освободится от ревности и, возможно, будет даже любить ее, Гелену, за то, что она принесла ей эту искринку света. Гелена знала, что лучшее средство возвысить человека, который находится в подобном положении, — это внушить сознание того, что, несмотря ни на что, кто-то все же любит его.

— У меня будет ребенок, — сказала Гелена. — От кого — надеюсь, не важно. Этот человек связан с другой, и рассечь этот узел может только бог.

Майка и в самом деле не чувствовала брезгливости. Наоборот, щемящую жалость.

— Смерть? — спросила она.

— Бог. Надеюсь, вы не осудите меня, если узнаете, что я любила, люблю и всегда буду любить его?

— Это было бы лицемерием… Что же делать, если земные законы против?

— Божьи.

— И пусть… пусть… Все равно. Все равно счастье.

— Что же тогда сказать о тех, кто своим капризом разрушает счастье?…

Майка опустила ресницы.

— Каким-то образом болтовня челяди о том, что я скоро стану матерью, дошла до пана Алеся. Он всегда относился ко мне хорошо. Я думаю, ему стало не под силу жить. Вы знаете, эти мерзкие сплетни… Одна из них, самая лживая, несколько недель тому назад дошла до него. Только этим да его добротой я могу объяснить то, что он мне предложил. — Гелена сделала паузу.

Звенела за рекой «Жатва».

— А предложил он мне ни более ни менее как прикрыть мой «грех». Я прощаю его, он ведь ничего не знал, а потом ему уже было все равно… И вот поэтому я и пришла к вам.

Гелена прижала ладонь к груди.

— Сегодня он сделал это. Завтра подставит себя под пулю. И вот я спрашиваю у вас, — в голосе была нескрываемая угроза, — действительно ли вы решили навсегда порвать все связи с этой фамилией?

— Я… не знаю.

— Решайте.

Майка действительно не знала, что ей делать.

— Он умрет, Михалина Ярославна, — отчужденно сказала Гелена и прибавила, умоляя: — Нельзя так жестоко.

И этот почти умоляющий тон вернул Михалине уверенность.

— Я все же не до конца понимаю вас. Мне кажется, женщина способна на благородные поступки лишь во имя личного расположения.

Корицкая поняла: девчонка занеслась… Надо было сразу же поставить ее на место.

— Вы считаете, что во имя л и ч н о г о расположения женщина может пойти и на т а к о й благородный поступок? Мне кажется, до такой степени женская любовь не доходит.

Майка не смотрела на нее. Ее лихорадило от противоречивых чувств — обиды на эту женщину и восхищения ею. И еще она подумала о том, что она нужна ему и хорошая и скверная, всякая. Иначе бы это не было любовью.

Гелена поднялась и опустила на лицо вуаль.

— Вот и все, что я хотела сказать. Во всяком случае, советую поторопиться, если вы не хотите потерять его навсегда.

Майка смотрела не нее, и, словно отвечая на ее мысли, женщина сказала:

— Откуда я знаю? Может случиться все. И потом — завтра утром он уезжает в Петербург. Возможно, на несколько лет…

Склонила голову.

— Прощайте.

Майка смотрела, как гостья спускается по ступенькам, и неведомая тревога росла в ее душе.

«Как идет… Какая красивая… Во сто крат красивей меня».

Она не знала, что делать.

— Зачем она приходила? — спросила Тэкля.

— Так. Прикажи, чтоб запрягли лошадей.

Когда Тэкля возвратилась, Майка сидела у балюстрады и сжимала пальцами голову.

— Прическу испортишь, — подбавила углей в огонь Тэкля. — Поезжай ужо.

— Хорошо.

— А Илья?

— Скажи ему, что я не приму его сегодня. Ни завтра, ни послезавтра.

…Кони, запряженные в легкую коляску, мчали к большаку.

Налево Загорщина. И завтра он уезжает. На годы… Она сидела, немного подавшись вперед. Лицо было бледным.

На перекрестке она помедлила немного. Боль росла, но росло и чувство унижения. И, однако, надо ехать.

Она вдруг хлестнула коней и неожиданно сильным рывком вожжей свернула направо.

И, чтоб уже ни о чем не думать, ни на что не обращать внимания, забыться, она погнала коней по большаку. Прочь от Загорщины! Дальше! Дальше!