Место встречи изменить нельзя. Гонки по вертикали - Аркадий Александрович Вайнер

– Хорошо, допустим.

– Если это допустить, вся ваша система доказательств начнет рушиться как карточный дом, – сказал Груздев.

Я вспомнил, как уже пытался сегодня связать все наши факты, чтобы подпереть обвинение Груздева, и как эти подпорки все время ускользали из рук, шатались, не хотели стоять на месте. Ну пусть теперь он их попробует на прочность. Но сказал бодро:

– Интересно поглядеть, как это у вас получится?

– Сейчас увидите, – пообещал он и начал: – Уже на первом допросе вы исходили из того, что, ненавидя Ларису, я решил избавиться от нее. Я действительно любил ее когда-то, но… Долго рассказывать, что там и как у нас происходило, но любовь выгорела – вся, дотла. Вы считаете, что антипод любви – ненависть. Но поверьте, это вовсе не так! Настоящий антипод любви – равнодушие… И ничего, кроме равнодушия, Лариса у меня в последнее время не вызывала. Квартира… Квартира, как вам известно, моя, и вопрос ее обмена был лишь вопросом времени. Кстати, известно ли вам, что Лара хотела вернуться к матери, но именно я решил оставить ей часть своей площади? Если нет, спросите у Наденьки, у их матери – они подтвердят. Неужели я произвожу впечатление человека столь нетерпеливого и к тому же столь жестокого, что мне легче убить, чем подождать месяц-два? – Груздев внимательно смотрел на меня, рассчитывая увидеть, какое впечатление производят его слова, но я хоть и думал, что наши мнения здорово совпадают, просто он до конца эти вещи закругляет и додумывает, но виду не подавал, сидел и слушал – давай, мол, излагай, раз условились.

Я протянул Груздеву папиросу, он поблагодарил кивком, заломил мундштук по-своему – стабилизатором, прикурил и продолжал:

– Важной уликой против меня вы считаете заявление этого алкоголика Липатникова о том, что он меня видел на лестнице. Но я вам еще раз говорю: я был там не в семь часов, а в четыре! И Ларису дома не застал, поэтому и написал записку… Я не знаю, как мне это доказать, но помогите мне! В конце концов, почему слова Липатникова ценнее, чем мои? Но ему вы верите безоговорочно, мне же вовсе не верите.

– Ваш сосед человек незаинтересованный, – подал я голос.

– Ну, допустим. Но он ведь только человек, эраре гуманум эст – человеку свойственно ошибаться… Тем более, как это положено, всех соседей расспросите, осмотрите его часы, – может быть, они врут, – еще что-нибудь сделайте! Только делайте, не сидите сиднем, успокоившись на одной версии. Еще раз мою жену допросите, квартирохозяйку, сопоставьте их рассказы – тут миллиграммы информации могут сыграть счастливую или роковую роль…

– Хорошо, – перебил я его. – Я обещаю вам еще раз все это проверить досконально. Но вы отвлеклись…

– Да. Действительно… – Груздев тряхнул головой, словно освобождаясь от порыва чувств, который он себе только что позволил. – Главная улика против меня, просто-таки убийственная, – этот злосчастный «байярд».

– Еще и страховой полис… – напомнил я.

– И этот дурацкий полис, о существовании которого я даже не подозревал! Если предположить, что я не имею отношения к убийству…

– То выходит, вы прямо так и сказали Жеглову, что мы их вам подбросили, – встрял я. – А зачем – вы об этом подумали? Наши ребята каждый день жизнью рискуют…

– Подумал, – сказал Груздев твердо. – Вероятно, я был не прав. Не вдаваясь в обсуждение ваших моральных качеств, я подумал, что, для того чтобы эти вещи мне подбросить, вы должны были иметь их сами… А это уже маловероятно. Значит, их подбросил мне убийца, и отсюда следует, что он меня знал. Вот в этом направлении вам и надо искать…

Я невольно усмехнулся: войдя в роль, Груздев начал давать мне указания, будто он сам был моим начальником, а не Глеб Георгиевич Жеглов. Наверное, что-то такое есть в моем характере, если все вокруг меня, только познакомившись, уже пробуют мною командовать. Но я, честно говоря, командиров таких самозваных недолюбливаю, с меня тех хватает, которые по уставу положены. Потому я и сказал Груздеву:

– В каком направлении искать, это вы меня не учите, сообразим сами кое-как!

Он, видно, понял, что хватил лишку, потому что сразу же вроде как извинился:

– Да мне и в голову не приходило… без меня учителя найдутся. Я просто хотел сказать, что самая у вас неблагодарная задача – доказать мою вину. Поскольку я не виноват и рано или поздно это откроется, я в это свято верую, а то бы и жить дальше не стоило… – Он тяжело, судорожно как-то вздохнул, добавил: – Был такой китайский мудрец, Конфуций его звали, вот он сказал однажды: «Очень трудно поймать в темной комнате кошку. Особенно если ее там нет…»

Поймать в темной комнате кошку – это значит доказать, что он убил Ларису. А кошки в комнате вовсе нет… М-да, это он лихо завернул, красиво, надо будет Глебу рассказать, он такие выражения любит. К слову вспомнилась мне «Черная кошка», и от этого я почему-то почувствовал себя неуверенно, тоскливо мне стало как-то. Помолчал я, и Груздев сидел молча, в камере нашей было тихо, и только на первом этаже слышался смех и крепкие удары костяшками о стол – свободная от караула смена забивала «козла». Ввел он меня все-таки в сомнение, Груздев, надо будет все, о чем он толкует, до ногтя проверить. А я, выходит, никак на него повлиять не смог? Сильнее он меня, выходит? Это было как-то обидно осознавать, и я попробовал:

– Илья Сергеич, все, про что мы говорили, – это, куда ни кинь, воображение. Ну поскольку мы вообразили, что вы не виноваты. А факты остаются, и для суда их, по моему разумению, будет вполне достаточно, чтобы вас осудить. А какой будет приговор, вы сами знаете, у вас в камере Уголовный кодекс имеется. Так не лучше ли сознаться – ведь у вас наверняка какие-то причины были, ну, не