Черная книга колдуна - Анастасия Вихарева

То, что они рассказали о себе, уложилось в голове, наверное, только у Машки. Кирилл и Макс из всего этого поняли, что закрой зелененьких в закрытой банке — не пропадут. Их кожа имела пигмент, подобный хлорофиллу, который усваивал углекислый газ, и вырабатывал кислород, регенерируя поврежденные клетки. На свету в листве они были менее заметны, а в темноте бледнели. Молодые гуманоиды имели окрас салатовый, старики с возрастом становились буровато-зелеными и желтоватым или с красноватым оттенком, как вся растительность по осени. В организме их жила какая-то микроскопическая хрень, типа красных телец и лейкоцитов, усваивая тот самый углекислый газ и освобождая кислород. Она-то и светилась, когда зелененькие были сильно перевозбуждены или чем-то взволнованы, и именно ее они подсеивали в рану, чтобы залечить ее.

И гордились, их симбиотический дружок пользовался в галактике огромной популярностью, как наилучший медицинский препарат от всех хворей. В человеческом организме зелень в большинстве своем погибала, но что-то оставалось и дремало до тех пор, пока организм справлялся сам. Но стоило попасть в то место, где начиналось омертвение ткани, как тут же брались за дело со знанием, образуя нечто вроде смолы, которая становилась тканью, в соответствии с генетическим кодом.

Их планета то и дело впадала из одной крайности в другую, вращаясь на орбите двойных звезд. Теплокровным на их планете было просто не выжить. То она оказывалась между двумя солнечными дисками, когда оставалось лишь затвердеть, как камень, и та самая микроскопическая хрень покрывала их толстым слоем цисты, обращая в броненосцев с естественной вентиляцией внутри организма. Половина вод их океанов становилось паром, пересыхали реки и ручьи, а сами океаны кипели, разогретые до семидесяти градусов. То до обеих звезд было так далеко, что оставалось впасть в спячку, как впадают в спячку лягушки, змеи, и прочие холоднокровные, температура понижалась до минус ста пятидесяти и больше. Снежные зимы укрывали планету стометровым слоем снега, скрывая под собой самые высокие деревья и огромных животных, подобных стотонному маменхизавру. У них даже рыбы умудрялись зарыться в песок куда поглубже, чтобы пережить тяжелые времена, закрываясь толстым слоем все той же цисты, или замерзала во льдах, не пугаясь, что ее раздавит или она как-то при этом пострадает. Зато в периоды, когда планета была сбоку от звезды, или когда выпадал период, когда радиус ее был далеко от своей звезды, после того, как сходил снег, напитав землю влагой и оживив русла, все живое плодилось и размножалось в пышном великолепии, о котором другие планеты могли лишь мечтать.

И еще одна особенность — живность и растительность с их планеты легко приживалась в любом месте, не теряя своей жизнеспособности даже в открытом космосе, тогда как завезенная извне в естественных условиях вымирала в тот же год, который был равен примерно десяти земным годам. А год их примерно разложился так — семь земных лет благоденствия, полтора года зимы и полтора года засухи.

Сами по себе зелененькие были всеядны, используя в пищу все, что имели под рукой. Не боялись потерять конечность — калеками они оставались недолго. Жили долго, но плодились редко, как, наверное, ни один другой вид. Не принято было высиживать все яйца, только когда потомок становился совершенно взрослым и заводил семью. Сначала женщина откладывала оплодотворенное яйцо с живым зародышем, в котором просматривались ручки и ножки, — само яйцо было очень тверды, разбить его было трудновато. Отец и мать по очереди носили яйцо в сумке в течении их года, то есть десять земных лет, прививая зародышу с первых дней правильное мышление. Следующий несколько лет заботливые родители обучали его всем премудростям выживания. Еще столько же он постигал науки и философию, оставаясь при родителях. И только через сто пятьдесят земных лет его считали совершеннолетним, когда он мог самостоятельно принимать решения, искать свою половину, чтобы их год быть с нею и заботиться, как о будущей спутнице на всю оставшуюся жизнь длиною в восемьдесят ихних лет, или восемьсот по-земному. Умереть они не боялись, стариков провожали в последний путь с завистью и гордостью, а переселяясь в мир иной, словно выходили из темницы через открытую, наконец-то, дверь, считая, что вылупляются из яйца еще раз.

В общем, жили зелененькие в согласии с собой, с природой, с космосом и Богом, который рассматривал их истинными своими детьми, открываясь перед ними как Око недремлющее, всевидящее, питая их мудростью и наставлениями. Поверить, что им по сто пятьдесят лет, или пятнадцать по ихнему, опять, смогла только Машка. Судя по наивности и простодушию, с которым они смотрели на мир, жизни их никто не учил, или развитие шло каким-то другим заторможенным путем.

— Что ж вас сюда-то потянуло? — размечтался о долголетии Макс, исследуя занозу в пальце. — Жили бы у себя в раю!

— Ты не понимаешь, — покачали зелененькие головами. — Природа человека так устроена, что он ищет и отдает. Цивилизация — это не красивые дома напичканные техникой, а люди, которые испытывают потребность творить и делиться творениями с себе подобными. Художник, который пишет картину порывом, не будет полностью удовлетворен, если оставит ее себе. И поэт, и изобретатель. И нам, построившим свою цивилизацию, как художнику, для полного удовлетворения хочется дарить ее вселенной. Мы отдаем и получаем, рассматривая другие цивилизации, как творения искусства. Но чтобы понять творение иного разума и оценить по достоинству, нужно научиться чувствовать глубину и красоту так же, как те, что ее построили. Мы коллекционируем цивилизации, собирая их достижения. Но одно дело смотреть на заставшее творение, а другое видеть, как она живет, дышит, поднимается и падает, и эпохи сменяют одна другую.

Крыть было нечем. При своем простодушии зеленый народец обладал какой-то своей особенной философией, глубину которой почувствовал даже Макс, не испытывающий в ней потребности. Наверное, такой взгляд был правильным, но мысли землян не привыкли летать так высоко. В самой постановке ответа вроде бы ничего нового, но не часть тебя, и хоть ты тресни. Хотя… Если раньше казалось, что стоит выйти в гуманоиды, как вот они — широкие перспективы. Но после бесед с зелененькими все трое вдруг почувствовали какую-то ответственность.

Оказывается, чтобы прилететь на какую-то обитаемую планету, кроме прививок требовалось разрешение. Получить его можно было лишь после сдачи экзамена по культуре и праву. Само разрешение проставлялось в специальном паспорте, который должен был иметь всякий, собирающийся куда-то лететь. Каждая планета жила своей особенной жизнью, стараясь сохранить индивидуальность, чтобы оставаться интересной для галактики. Земля, и еще сотня подобных ей закрытых планет, пользовались особой обратной популярностью — как не надо жить. Весь мир, миллионы лет бороздивший просторы космоса, дивился стремлению землян выйти в этот самый космос, после того, как отказался радоваться ему, как все нормальные абстрактномыслящие. И весь мир, живя в согласии с Законом, пытался понять, откуда у землян такая идея-фикс построить светлое радостное будущее для всех и для каждого, после того, как сам закон мирового порядка, и тот, кто его установил, были объявлены вне закона. И вся галактика даже находила забавной веру в победу над демонами, которые туго набивались в информационное поле человека, так что находиться рядом с ним не было никакой возможности — заражались на телепатическом уровне всеми ужасами, которые хранились в подсознании человека. Выходить из корабля без скафандра и подавляющего активность мозга оборудования запрещалось всем без исключения, кроме тех землян, которые вышли из народа.