Слушайте звезды! - Владимир Шитик

— А как там с охотой и рыбалкой? — задал вопрос реакторщик Петя Гринькин, искренне заинтересовавшийся рассказом Юпитера Африкановича.

— Какая там охота! Цирк, а не охота. Все животные знают, что их высшее предназначение — быть съеденными и, предпочтительнее, человеком. Когда охотники находят дичь, она, конечно, убегает, иначе какая же это будет охота, но старается бежать не очень быстро. Правда, если глухарь или фазан считают, что на стол им попадать еще рановато, то их ни с какой собакой найти нельзя. Охотнику тогда приходится довольствоваться ягодами и грибами, благо те бегают по пятам и кричат: сорви меня, нет, меня, смотри, я тут, под елкой… Вообще до старости доживали только те грибы, которые решили пойти на семена.

Рыба тоже клевала с большим разбором, а когда вытаскивали щуку, та почему-то всегда (во всяком случае, я был три раза свидетелем) начинала читать стихи неизвестных земных поэтов. Почему так, я не знаю.

— А книги как, тоже были разумные? — заинтересовалась врач Маша Мамина, которая вначале на филфак поступила потому, что дома была большая библиотека.

— А как же! — ответил рассказчик, и отхлебнул остывшего кофе. — Но там было свое. Если роман обнаруживал, что не пользуется популярностью у читателей, он распускал свои строчки и буквы, те разбредались по свету, лезли в другие произведения, и, наконец, просто превращались в пыль. Ургумцы иногда так и говорили, что ходят по останкам плохих романов. Ну, а писатели, естественно, чувствовали свою ответственность. Халтуры они просто не писали, вернее писать-то, конечно, писали, но испытания временем халтура не выдерживала. Было достаточно одного издания — и все становилось ясно. Таким образом, вся литература на Ургуме состояла из одной классики, одних шедевров. Студентам это доставляет массу неприятностей, ведь надо читать не по выбору, а все выпущенное.

— А как там обстоит дело с теми вещами, машинами, которые создаются не сразу, а по частям? — спросил Иван Архимедов.

— Ну, это довольно сложный вопрос, — начал Юпитер Африканович. — Никогда нельзя с уверенностью сказать, после какой закрученной гайки машина вдруг обретет разум. Просто вдруг она начинала давать советы и указания сборщику: там подтянуть, а там ослабить. А если сборщик начинал спорить, машина моментально договаривалась с конвейером, тот останавливался и стоял, пока требования машины не удовлетворялись. Аксиомой считалось, что в споре машины и сборщика всегда права машина. Это гарантировало полное отсутствие брака.

При езде со скоростью 100–150 км/час машина пела песни, рассказывала анекдоты, читала стихи, но когда скорость достигала 200–300 километров, начинались разговоры о бренности всего живого, вспоминались и сопоставлялись разные виды похоронных обрядов, отдельные части машины: как правило, сиденья и дверцы, выясняли форму наиболее элегантного гроба. Ну, а если и это не помогало, машина, зверски обругав водителя, останавливалась и читала часовую лекцию о правилах безопасной езды. Водитель должен был искупить вину тем, что извинялся перед машиной особо ласковыми словами, вроде «машинушка моя, бело-голубая, быстроколесная, мягкосиденьевая, с обжигающими ночь фарами, лакировенькая». А потом надо было еще и вымыть машину душистой водой.

Рассказ Юпитера Африкановича был прерван резким гудком, раздавшимся из браслета связи, висевшего на груди у механика. Это означало, что его срочно вызывали на корабль. Уехать без нас он не мог, а потому мы с сожалением откланялись.

Хозяин решил нас проводить, чтобы еще раз вдохнуть воздух космодрома, похлопать рукой по крутому боку корабля. Когда мы вылезали из машины, откуда-то из-под капота вдруг раздалось: «Ребята, будете на Ургуме — передайте привет от Ашаллы. Чистого вам Пространства!»

Сергей Трусов

Игра случая

Эдуард Бабыкин в дурные приметы не верил. Тринадцатых чисел не боялся, к пустым ведрам относился спокойно, вещих снов не помнил, а на черных котов и вовсе не обращал внимания. Вот и теперь, возвращаясь с работы, он ни о чем таком не думал. Дни стояли погожие, дождя не предвиделось, на душе было хорошо.

Эдуард Петрович работал инженером в проектном институте. Аккуратный, добросовестный, звезд с неба не хватал, с начальством не спорил, за что и ценили. Выглядел солидно, добротно, надежно, и считался человеком здравомыслящим. Сослуживцы утверждали, будто в его присутствии никогда не возникали разговоры о летающих тарелках, Бермудском треугольнике, или Лох-Несском чудовище. Повседневное выражение лица Бабыкина было настолько рационалистичным, что вблизи с ним самый заядлый фантазер и спорщик чувствовал себя, как птица с подрезанными крыльями. Оно и понятно. В жизни Эдуарда Петровича никогда не происходило ничего мало-мальски сверхъестественного, что и наложило отпечаток на его физиономии.

Итак, Бабыкин шел домой. Была пятница, 13 июня, и ничто не предвещало неожиданностей. Даже черный кот, сидевший на ограде парка, выглядел вполне безобидно. Он смотрел на Бабыкина, щурился и дергал хвостом. Когда расстояние между ними сократилось до двух-трех шагов, кот сиганул вниз и шмыгнул через дорогу.

Эдуард Петрович лишь мимоходом подивился кошачьей прыти. Возможно, все бы и обошлось, если бы кот оказался простым котом, каких полно в каждом городе. Но дело обстояло куда серьезнее.

Кот был вероятностный.

Одна из особенностей вероятностных котов состоит в том, что их существование в природе крайне маловероятно. Другими словами, если число вероятностных котов разделить на количество котов вообще, получится почти ноль. История не зафиксировала дату встречи человека с этим любопытным животным, но до нас дошли слухи, будто черных котов следует опасаться. Известно также, что траектория перемещения вероятностного кота всегда является чем-то реальным и ощутимым. В данном случае она являлась пространственно-временной аномалией, в которую и вляпался ничего не подозревавший Бабыкин.

— Ох! — сказал Эдуард Петрович и инстинктивно растопырил руки. Ему показалось, что он зацепился за проволоку и несется навстречу асфальту. Но удара не последовало. В животе ухнуло, а перед глазами все поплыло, как если бы он находился в самолете, провалившемся в воздушную яму. Состояние это продолжалось недолго, и в следующую секунду Эдуард Петрович принялся оценивать обстановку.

Вокруг было нечто. Оно было похоже на все сразу и ни на что в отдельности. Шипя и разбрызгивая искры, крутились светящиеся предметы, похожие на спиралевидные галактики. То там, то здесь вырастали геометрические фигуры всевозможных форм и размеров. Система координат дробилась и множилась, миры сжимались и расширялись, время захлестнулось вокруг себя и затянулось в петлю. Сознание Бабыкина возопило о пощаде, и Бабыкин крепко зажмурился.

Судьба изменила, наконец, свое отношение к Эдуарду Петровичу, и с ним приключалось что-то необыкновенное. В общем смысле, судьба — это не что иное, как сложная комбинация причинно-следственных связей во вселенском масштабе. Как правило, где-то что-то всегда происходит, и отголоски этих событий доходят порой до весьма отдаленных мест. Не исключено, что вероятностный кот мог дать пояснения, но не дал — перебежал дорогу, нырнул в подвальное окно и там сгинул.

— М-м-м… — сказал Эдуард Петрович и открыл глаза. Над ним склонился человек в белом халате. У него было худощавое лицо, длинный нос, близко посаженные глаза и большие розовые уши. Человек приветливо улыбался.

— Где я? — выдохнул Бабыкин и шумно сглотнул.

— В больнице, — жизнерадостно сообщил незнакомец. — Вы больной, а я доктор. Волноваться не надо.

— В больнице? Я что, упал?

— Ну да. Вам напекло голову, и вы упали с крыши. Обычное транспортное происшествие. Ничего страшного.

С минуту Бабыкин ошалело взирал на доктора, потом повернул голову и осмотрелся. Белые стены, потолок, зашторенное окно, тумбочка. Похоже, он и вправду находился в больнице. Лишь одна деталь не вписывалась в интерьер палаты. В углу стоял скальпель размерами с настоящий меч. В лучшем случае он мог символизировать всесилие медицины, а там, кто его знает?

Бабыкин вопросительно взглянул на доктора и ему стало плохо. Скулы врача раздались вширь, нос стал мясистым, подбородок тяжелым и массивным. Одна улыбка оставалась прежней, но вскоре и она потухла.

— Извините, — буркнул доктор и быстро вышел из комнаты.

Большой черный крест, намалеванный на спине эскулапа, оказался последней каплей, переполнившей чашу, и Бабыкин потерял сознание.

Когда он вновь пришел в себя, доктор сидел у кровати.

— Не волнуйтесь, вы абсолютно здоровы, — сказал он. — Произошла ошибка, и я прошу извинить за те недоразумения, которые вас напугали. Я имею в виду прежнюю обстановку и свою внешность.