Мэгги и Джастина - Джуди Кэролайн

У воинственных испанцев была верная возможность проложить себе путь в жизни: в Европе не прекращались войны, а за океаном, в Америке, нужда в мужественных людях также была велика.

И, наконец, религия зачастую доставляла народу волнующие зрелища: человек дрожал от ужаса, созерцая гибель своего ближнего, и одновременно получал индульгенцию для своей грешной души. Аутодафея, на которых сжигали людей, доставляли такие острые ощущения, рядом с которыми охота на горных животных казалась детской игрой. Инквизиция устраивала огромные, грандиозные празднества.

— Но настал день, — продолжал Мендес, — когда инквизиция стала хиреть. Все временно в нашем мире. Инквизиция угасла от дряхлости значительно раньше, чем ее отменили законы. Она устала существовать. Мир изменил свой облик, и празднества, устраиваемые инквизицией, оказались такими же неуместными, как бой быков где-нибудь среди льдов, под серым небом Норвегии.

Инквизиции не хватало соответствующей обстановки. Ей стало как-то совестно жечь людей и устраивать комедию отречения от ереси с участием проповедников в нелепых одеяниях и все такое прочее.

Не решаясь более устраивать аутодафе, она лишь время от времени подавала признаки жизни и драла грешников розгами при закрытых дверях.

А между тем испанцы, устав бродить по свету в поисках приключений, засели дома. Кончились наши войны в Италии и Голландии, завершилось завоевание Америки, куда непрерывным потоком устремлялись наши смельчаки и искатели приключений. Вот тогда и возникло искусство тавромахии…

— Что, что, — переспросила Джастина, — как вы сказали?

— Тавромахия, — повторил Мендес, — ну, это такой свод правил, регламентирующий проведение корриды. Так вот, искусство тавромахии возникло после того, как завершилось время больших войн и завоеваний. Начали строиться постоянные арены, начали составляться группы тореадоров, профессиональных тореадоров, вырабатываться правила боя, изобретаться различные приемы и удары.

Толпе это зрелище пришлось по вкусу. С появлением профессиональных тореро бои быков стали более демократичными. Плебеи сменили на арене дворян, получая вознаграждение за риск жизнью, и народ толпами повалил в цирк в качестве его единственного хозяина и законодателя, получив право оскорблять в амфитеатре цирка тех самых представителей власти, которые внушали им почтение и страх за его стенами. Потомки фанатиков, приветствовавшие сожжение еретиков и иудеев, сейчас шумными возгласами приветствуют поединок человека с быком. Поединок, который только в редких случаях заканчивается гибелью смельчака. Разве это не прогресс?

Джастина с сомнением покачала головой.

— По-моему, прогресс должен заключаться в том, чтобы как можно дальше уйти от насилия, — сказала она, — ничего более отвратительного, чем насилие, в этом мире не существует.

Но Мендес не согласился с ее мыслью.

— Нет. Для Испании это настоящий прогресс, — сказал он. — Я расскажу вам, почему я так считаю. В середине семнадцатого века, когда Испания спряталась, словно улитка в своей раковине, отказавшись от колонизации и войн в далеких странах, а холодная жестокость церкви сдала свои позиции из-за отсутствия подходящей среды, наступила эпоха процветания корриды. Героизм народа, стремившегося к богатству и славе, искал новых путей.

Жестокость толпы, которая веками воспитывалась на созерцании пыток и привыкла к кровавым жертвоприношениям, искала выхода. Она нашла его в бое быков, сменившем акт сожжения человека на костре.

Тот, кто в прошлые века отправился бы воевать в Нидерланды или с оружием в руках колонизовать просторы Нового Света, становился тореро. Убедившись, что все пути внешней экспансии для него закрыты, народ нашел в новом национальном празднестве естественный выход для честолюбия, присущего смелым и сильным.

— Это прогресс, — настаивал доктор Мендес, — по-моему, я выражаюсь ясно. Такого чудовищного и затянувшегося процесса инквизиции, как в Испании, не было больше нигде в мире. Именно поэтому бой быков мне по душе. Человек ищет острой приправы к однообразию своей жизни. Алкоголь, между прочим, тоже зло, и нам известен вред, который он причиняет. Однако почти все пьют. Время от времени капли варварства вливают свежие силы в существование человека. Всех нас изредка тянет повернуть вспять и ненадолго окунуться в жизнь наших далеких предков.

Животная грубость вызывает в душе народа таинственные силы. Но не надо заглушать их. Говорят, что бой быков — это варварское зрелище. Согласен, но не единственная варварская забава в мире.

Джастина изумленно подняла брови:

— Вы так считаете?

— Да, — убежденно сказал Мендес, — возврат к диким и грубым наслаждениям — болезнь человечества, поражающая в одинаковой степени все народы. Вот почему у меня вызывает в лучшем случае недоумение, когда Испанию осуждают, будто бы только у нас сохраняются грубые народные увеселения.

В доказательство своей правоты доктор стал приводить примеры бегов, скачек и прочих соревнований подобного рода, в результате которых люди гибнут чаще, чем на арене в схватке с быком. Он осуждал и принятую в так называемых странах Запада практику собачьих боев. Не нравились ему и современные спортивные состязания, из которых участники выходят с перебитыми ногами или проломленным черепом и сплющенным носом.

— Вы имеете в виду бокс? — спросила Джастина.

— Да. И не только. А чего стоят автомобильные гонки? Сколько людей разбивается на машинах только из-за того, что множеству других хочется посмотреть, на что способны железные лошади?

— Страдания быков и лошадей на корриде, — запальчиво продолжал Мендес, — вызывают слезы сострадания у людей, которые не замечают, как на ипподромах падают бездыханные искалеченные лошади, а на автомобильных трассах горят и взрываются машины.

Между прочим, это происходит в больших городах, считающихся центрами культуры. И из этих же самых городов раздаются крики возмущения против испанского варварства только потому, что отважные и ловкие люди, придерживаясь неоспоримо мудрых правил, вступают в единоборство с опасным и смелым зверем, при свете солнца, под голубым небом, на глазах шумной, разношерстной толпы, соединяя волшебство живописной красоты с волнующей опасностью.

— Я знаю, почему так происходит, — продолжал Мендес, осуждая подобную несправедливость. — Просто в сравнении с другими цивилизованными странами наша страна, конечно, находится в упадке. Те тридцать лет, которые прошли после прихода к власти генерала Франко, привели к тому, что Испания осталась на несколько шагов позади других европейских стран. Но ведь это еще ничего не значит. Все люди — обезьяны, глупо подражающие в своих привычках и забавах наиболее сильному.