Иван-чай. Год первого спутника - Анатолий Знаменский

— С работы приходишь, выбрасывай из головы свои нормы, — посоветовала Катя. — И алгебру пополам с кашей не употребляй!

Да, он в самом деле ел и, скосив глаза, читал учебник. Катя отняла книгу. Павел взорвался, и в спор пришлось вмешаться матери — все получилось удивительно глупо.

Нервы, сказала Катя. Раньше он не подозревал, что у него есть нервы.

По дороге в школу встретились с Костей. Меченый появился из темного переулка и молча пошел рядом, попыхивая махорочной сигареткой. Со стороны легко было заметить некую уединенность Кости: во всем свете их двое — он и сигарета.

— На собрании до конца высидел? — поинтересовался Павел.

— До конца.

— Ну и как?

Меченый сплюнул, далеко отшвырнул окурок. Огонек прочертил в темноте искристый след.

— Как в докладе Турмана: «В результате достигнутых успехов мы имеем еще массу недостатков…» Я, брат, поэтому и выбрал инструменталку, что в ней повременка теперь.

— А что? И в инструментальной была сдельщина?

— Спрашиваешь! — присвистнул Костя. — В войну у нас даже парикмахерам давали нормы в натуре: бритье и оболванивание черепков в квадратных метрах. Чтобы процентовка на котловое довольствие была.

— Врешь ты все! — громко засмеялся Павел.

— Не любо — не слушай. А норма в инструменталке много ли лучше?

Надолго замолчали. Под ногами хрупал лед, заморозок схватывал отпотевшую за день под шинами колею.

— Я одному удивляюсь, — сказал Павел задумчиво. — Как все это получилось? Неужели никто не думал по-настоящему обо всем этом?

Меченый вдруг плюнул и помянул собор Парижской богоматери.

— Щенок ты! Ишь, как тебя занесло? Никто не думал до него. Х-ха! Думаешь, Резников не понимал с твое? Так ведь он не просто на Севере очутился, побывал в кольях и мяльях, ему, ясное дело, супротив течения опасно было. Он, считай, не жил тут, а доживал.

— А Пыжов? Он же кругом чистенький, мог бы и в министерстве пробиться!

— Ха! А здоровье? — язвительно пырскнул Костя в темноте. — Он же каждый сезон мотает с путевкой в Ялту либо в Кисловодск. Ему легче одно такое собрание в год отдежурить, как нынче, загнать Полозкова под лавку, чем впрягаться в глубокую борозду. Понял? Он, может, поэтому и чистенький, как огурчик.

— Да, но совесть-то должна быть?

— О чем вздумал! Совесть, она при здравом рассудке должна полностью отсутствовать, Павлуха! Откуда Пыжову знать, как его примут в министерстве? Может, и там сидит его родной братец под ватным циркуляром. Тогда что?

— Ничего, время их расшевелит! — бодро сказал Павел.

— Во-во! Золотые слова! А все же один неизвестный мудрец изрек по-другому. Он сказал, что оптимизм — это, мол, недостаточная осведомленность. Слыхал, нет?

— От такой философии тошнит, брось!

— Чего мне бросать? Я многое помню, чего ты не удостоился, Павлуха… Еще когда я из пионеров вырастал, один комсомольский вожак читал нам шибко идейные лекции. Просвещал, одним словом! При коммунизме, говорит, работать не придется. Нажал кнопку — и порядок, за тебя машина управится. Понял? Глупость порол! Ну, а кто ему возражал, так те враги были. Вот и получилось, что ты нынче как в темном лесу. Да и не ты один. Между прочим, желающих нажимать на кнопки расплодилось не так уж мало, иные согласны нажимать даже за чужой счет.

«Злой он или в самом деле такая чепуха в жизни была?» — мучительно думал Павел. Гудело в голове.

За этот день он устал так, как, наверное, не приходилось выматываться на том проклятом откосе, а коридоры школы уже пустели, надрывался звонок.

В классе столбом стояла пыль.

По партам, плясавшим клавишами, вприпрыжку мчались длинноногие юнцы. Валерка Святкин настигал увертливого друга, из горла вырывался торжествующий, радостный вопль:

— Ве-ень-ка-а!

Павел оторопел.

Юнцы, оказывается, затеяли игру в баскетбол, приспособив вместо мяча тряпку-подушечку от доски. Ничего, что с нее крошилась меловая удушающая пыль, им было весело.

— Что вы делаете, сопляки? Люди ж пришли с работы. Маленькие вы, что ли, по партам скакать? — заорал Павел и, протопав через класс, распахнул форточку.

Венька от удивления сбился с ноги, приятель наконец-таки настиг его, и они замерли в обнимку, задыхаясь от бега и хохота. Они возвышались на «Камчатке», как нелепая скульптура на пьедестале.

Венька оскалился, спросил свысока:

— А ты кто такой?

— Плебей по морде хочет, — лениво заметил Валерка.

Неописуемое превосходство распирало его юную душу. Он помнил, возможно, короткое знакомство на танцах.

— Кто-о?

Павел двинулся к парням, вдруг ощутив всю тяжесть своих кулаков, но Меченый вовремя схватил его за рукав: в дверях стоял Владимир Николаевич с линейками, угольниками и огромным транспортиром в руках.

Урок начался, и Павел позабыл о стычке. Владимир Николаевич чертил на доске куб, объемность которого на плоской доске зримо подчеркивали две пунктирные диагонали и точка их пересечения — вовсе не мнимый, а математически точный центр фигуры.

Странное дело, когда-то в школе Павел больше любил историю и литературу, форменным образом страдая от буквенной алгебры. Куда интереснее было слушать, скажем, о реформах братьев Гракхов либо разбирать «Слово о полку Игореве», чем пытаться представить себе квадрат гипотенузы в буквенном виде. Или по условиям теоремы к чему-то доказывать очевидную истину: угол A равен углу B.

Но вот прошло пять лет, он повзрослел, и все решительно изменилось. Любя книги, он все-таки скучал на уроках литературы, а историю терпеть не мог только за то, что Ивана Грозного, явного живодера, она причисляла к прогрессивным деятелям прошлого. Павел стал теперь рабочим человеком, ясно отдавал себе отчет: нужно ли ему знать то или иное толкование или он попросту теряет время.

Иное дело — математика! В ней открывалась та ясность и точность, которых так недоставало в жизни. Ее законы и смысл действий были неотразимы, их нельзя было истолковать в каких-то побочных интересах или в угоду «текущему моменту». Павел даже представить не мог, насколько он истосковался по ней! Ведь в математике предельно просто определялась равнодействующая сил, которой почему-то еще пренебрегали в жизни.

Куб все-таки куб. И диагонали — это вполне определенные линии, хотя на черной доске выглядят слабеньким пунктиром, словно следы ночной снежинки в ярком луче фары, ночью, в тайге, на трассе.

Хлоп!

Он, кажется, задремал. А мокрый бумажный шарик угодил ему в лоб и, отскочив, прилип на раскрытой тетради. Чертеж был смазан, и вся страница обезображена.

— Пыжов, как не стыдно. Вы же не первоклассник! — сказал Владимир Николаевич.

Пыжов? Кто такой этот Пыжов? Какая связь? Павел зашарил возмущенными глазами по классу.

— Пыжов, встаньте, я с вами говорю! — сказал преподаватель.

Наискосок через проход нехотя поднялся Венька. Криво усмехнулся и снова сел. Упал мягким мешком.

Это он Пыжов? Почему в вечерней школе? Здесь же рабочие? И бросать жеваной бумагой — не в десятом же классе!

Венька сел, но Владимир Николаевич заново поднял его и что-то втолковывал, словно шалуну-первогодку. Тот, скосив глупо усмехавшиеся глаза, подмигивал классу.

Ну, погоди, мальчик!

Едва раздался звонок, Павел шагнул через проход. И снова Меченый удержал его за рукав.

— Погоди-ка! — мирно сказал Костя. — Брось! Тут пощечиной не обойдешься, а за иное схватишь пятнадцать суток, да еще на работе скажется… Плюнь!

Павел отдернул руку.

— Ты скажи, зачем их в вечернюю школу приняли?

— Тоже вопрос! В дневной выгнали, папы устроили в вечернюю с фальшивой справочкой. Аттестат выколачивают.

Догадливые юнцы куда-то исчезли. Павел играл крышкой парты, унимая ярость скрипом ржавых петель. Сказал:

— За плебея я им все-таки ввалю, гадам.

На губах Кости блуждала тонкая, злая улыбочка: вот-вот укусит.

— Ты, брат, счастливый человек! У тебя самоуверенность, как у Турмана. А чего ты им сделаешь? Они же супермены, элита, а ты кто?

Ничего не поймешь на этом свете! Со стороны посмотреть: все люди как люди, а на поверку выходит не так уж все просто.

— Какая элита, черт возьми!

— Чудак! Ушла же моя Настя к Валеркиному отцу, так думаешь, этот сопляк не понимает почему? Да и Пыжовы неплохо приспособили все окружающее по собственной комплекции, вроде модных штанов. Да им наплевать на тебя с высокой колокольни!

Тут Костя определенно что-то пересаливал.

Павел с усмешкой покрутил пальцами у виска.

— А у тебя и в самом деле что-то соскочило там, Костя. Ей-богу! Ты проверь зажигание-то на всякий случай, слышишь?

Меченый посмотрел на него с сожалением.

— Учат, учат вас диалектике, а толку ни черта нету. Ты бы хоть «Комсомольскую правду» читал, что ли? Там об этой плесени теперь немало пишут, кто грамотный, разберется. — И открыл учебник истории. — Чего у нас на сегодня?