Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2 - Сергей Кургинян

Но социальный заказ на ультраницшеанство формируется у нас на глазах.

Он многолик. В это включены как либералы, так и их непримиримые враги. Тексты, культурные артефакты, образцы политического и социального поведения… Все это формирует среду, в которой может вырасти полноценное и политически значимое ультраницшеанство. Пока что речь идет не более чем о среде. Перебирать тут имена бессмысленно. Их слишком много: «имя им легион».

Отвязанный постмодернизм, гламур, воспевание без- и антисострадательной силы, идеализация криминала… Это еще только цветочки… Кстати о цветочках…

Если мы в своих изысканиях будем опираться только на священные тексты, ритуалы, фольклор, культурные свидетельства прямого и косвенного характера — мы добросовестно выполним бессмысленную академическую задачу. Метафизика, если она живая (а другая неинтересна), может быть по-настоящему понята только если наряду с текстами, порожденными культурой и культом, мы научимся читать метатекст под названием «Повседневность».

Метафизично все: уклад жизни, кафе и магазины, свадьбы и похороны, танцы и спортивные состязания. Метафизичен дом… Но рекордсменом по метафизичности является среда, в которую человек погружает свое жилище. Если, конечно, он сам определяет, где жить, чем себя окружать. Такое право есть у немногих. Но то, как эти немногие распоряжаются подобным правом (завоеванным или унаследованным, неважно), может порой открыть феномены, которые культура лицемерно скрывает.

У меня есть знакомые, занимающиеся садоводством. Точнее — устройством окружающей дом человека среды. Коль скоро у человека есть дом и человек заказывает устройство среды, то он отнюдь не беден.

Устройство сада (парка или иного околодомного природного окружения) может человека вообще не интересовать. Ну а если — интересует? Если он платит деньги, тратит время на беседы с профессионалами, вникает в детали, проводит корректировки? Тогда это показательно.

Прежде всего, потому, что сад (искусственная природа, которой ты себя окружил) — это суперметафизическое «местечко». Буквально — твой здешний рай. Твоя проекция трансцендентного в имманентное. И далеко не все богатые граждане России так тупы, чтобы не понимать этого. Сад, кстати, в этом качестве имеет устойчивое метарелигиозное и транскультурное значение.

Но предположим, что лицо, заказывающее такой-то сад, метафизически тупо до беспредельности. Оно все равно сад зачем-то заказывает. Оно в нем наслаждаться хочет. В нем дети должны играть, близкие на качелях качаться. Должен быть, как минимум, «эта, того, релакс!». Иначе — зачем тратить деньги, время, усилия?

Ну, так вот… Мои компетентные знакомые, способные дать статистически ценные сведения, утверждают, что среди людей, занятых созданием околодомных природных сред, имеет место нечто крайне странное. Что все большее количество таких, обеспеченных и небестолковых, людей заказывают себе сады — не мягкие, а предельно (и запредельно) жесткие, чтобы не сказать жестокие.

Что очень модными стали дорогие и небезопасные колючки разных сортов. Что шиповник, который раньше сажали вдоль заборов (что понятно — живая изгородь), теперь высаживают совсем иначе. И требуют, чтобы находили дорогие сорта особо колючего шиповника, со страшными колючками. То же самое касается других растений. Включая безумно дорогие. Какие-нибудь лианы-монстры затаскиваются в дома. Это все равно, что заказать себе шторы из бритв. Что все это такое?

Это и многое другое говорит о том, что на земле в итоге строится не рай, а ад. И что для борцов с хилиазмом попытки построить рай на земле ужасны. А вот попытки (причем продвинутые) построить ад на земле должны защищаться и благословляться. И что вся критика рая на земле призвана на деле не противопоставить этой утопической глупости трезвую оптимизацию земной жизни в соответствии с некими представлениями о благом и должном, а расчистить путь к построению Замка Зла. Начнешь же критиковать ад земной, тебе скажут: «Ах, вам очередного рая на земле захотелось!»

Прорва эволюционирует, точнее инволюционирует… От Наташи из «Трех сестер», кричавшей: «И тут везде я велю понасажать цветочков, цветочков, и будет запах», — к Лопахину, который мечтал о вишневом саде, чтобы, купив его, срубить. А от него — к леди, заказывающей для «садика семейного» не абы что, а лианы-монстры. А чем не метафизический идеал? Ты черт (в пределе — бессмертный). У тебя адский сад в шипах и змеях, Замок Зла. А в долине люди, которые воют от ужаса, завидев тебя издали. И которых можно мучить, мучить и мучить. Развращать, терроризировать… Мало ли еще, что можно придумать?!

Рональд Рейган, назвав СССР «империей зла», заимствовал образ из «Властелина колец» Толкиена. Империя зла — это Мордор, замок зла, черный замок. Ну — и понеслось… Орки, то, се…

На самом деле СССР эпохи Рейгана был одним из самых умильных (умеренных до сусальности), добродетельных мест на планете.

Что сотворили с этим местом, лживо отождествив его с Мордором, мы видим. Под критику Мордора сооружается Мордор. И — Церковь Тьмы. Через которую князья свяжутся со своим трансцендентным, высшим инфернальным и Абсолютным.

Класс не читал Платона. Но он отыскивает нужное и желанное, как борзая дичь. У класса всегда нюх превалирует над разумом. Класс не химеричнее, а зоологичнее людей, которые его слагают. Да и люди… Понимаем же, каковы они в основной своей массе. Рано или поздно класс найдет то, что ищет. А то, что он ищет, раскроет ему объятия. Отдельные танатосы станут Супертанатосом, Всетанатосом. «Перестройка–1», «перестройка–2» и так далее станут в точке «перестройка-?» Всеобщим Превращением. Все так и будет, если мы этому не помешаем (в очередной раз). Но для того, чтобы помешать, надо увидеть сквозь личины морализации и румяна псевдоидеологических мифов суть тех, кто сыграл в невиданную по античеловечности и коварству игру. Только тогда обнажится хоть в какой-то мере лик Тьмы. Подчеркиваю — в какой-то мере, не более. Человек не любит, а точнее сказать не может видеть этот лик в его всеобъемности.

И все же увидеть надо. Может быть, тогда удастся нащупать выход. Блок говорил: «Познай, где свет, — поймешь, где тьма». Нам после случившегося нужно познать, где Тьма и что она такое. После этого, может быть, мы и лучше поймем, что такое Свет, и окажемся в большей степени сопричастными оному.

ЧАСТЬ VII. «ПОСТ» ИЛИ «СВЕРХ»?

Глава I. Три метафизические традиции

Философия может чураться религиозного соседа, а может с ним заигрывать. Или даже считать себя неотъемлемой частью того или иного религиозного опыта.

В XIX веке философия почти всегда отмежевывалась от религии. Даже тогда, когда та или иная религиозная традиция накладывала слишком очевидный отпечаток на творческую деятельность отмежевывающегося от нее философа.

XX век перенял эстафету у предшествующего столетия. И гордо ее нес вплоть до своей последней трети, когда у философов, как минимум, исчез страх перед обнаружением своей причастности к чему-то религиозному. А как максимум — возникло желание пофлиртовать с ранее абсолютно недопустимым для ученого, а теперь становящимся для него более чем приемлемым религиозным началом.

Разумеется, я говорю об ученых, не связавших с религией прямо и откровенно не только себя лично, но и свою научную деятельность. Мы знаем, что ученые, заявлявшие о том, что их научная деятельность должна служить религиозному делу, тоже были и в XIX, и в XX веке. Но мы знаем также, что они были в явном меньшинстве.

А тех, кто сначала боялся флиртовать с религией, а потом перестал бояться, было гораздо больше.

Но были и те, кто категорически отметал какое-либо соприкосновение своей науки с религией. Такие ученые, кстати, могли быть верующими людьми (а могли и не быть). Но, допуская СВОЕ ЛИЧНОЕ соприкосновение с религией, они считали совершенно недопустимым соприкосновение СВОЕЙ НАУКИ с религией. Потому что опасались инфильтрации в научное — рациональное по определению — начала элементов иррациональности, всегда присутствующих в религии. (Не зря ведь историки религии возводят знаменитое «Верую, ибо нелепо» аж к самому Тертуллиану. Который, конечно, напрямую ничего подобного не говорил, но чьи рассуждения — равно как и более поздние рассуждения крупнейших церковных авторитетов — сводятся именно к этому.) Но даже у ученых, категорически обрывавших ПРЯМЫЕ И НЕПОСРЕДСТВЕННЫЕ связи своего научного начинания с религией, не могло не быть иных связей с той же самой религией, связей, КОСВЕННЫХ И ОПОСРЕДОВАННЫХ.

Косвенные и опосредованные связи между наукой и религией оборвать в принципе невозможно. Ибо реализуются они через неотменяемый институт под названием «традиция». В самом деле, светская наука — феномен достаточно поздний. И любое прослеживание научной традиции в рамках этой самой светскости рано или поздно приводит вас сначала на границу, разделяющую светское и религиозное, а потом… Потом вы оказываетесь за границами светскости. И обнаруживаете, что у вашего гордящегося своей светскостью начинания есть религиозный предок. Ваше право — отнестись к этому предку как угодно. Но отвергнуть его наличие вы не можете. И если вы добросовестны в своем желании познать историю, а значит, и смысл своего научного начинания, то вы станете заниматься своими предками, предками своих, не менее светских, чем вы, оппонентов. То есть религиозными традициями, порождающими те или иные школы в рамках светской научности.