Королева в придачу - Симона Вилар

Он осекся. Да, у Брэндона, у которого и так уже есть дети, есть шанс сделать ещё пару-тройку здоровых парней. А вот он... Генрих посмотрел в напряженное, некрасивое лицо королевы. Ему было жаль её, но одновременно он злился. И почему это рождение ребенка, самое обычное дело для любой женщины, является такой трудноисполнимой задачей для коронованных особ? И ещё он вспомнил о письме своего посла графа Вустера с извещением, что его сестре Мэри так и не удалось зачать от Людовика. Чего она там тянет? Ей надо быть поласковее с Валуа... пособлазнительнее. Ведь этот петух и так стар, его время на исходе.

Генрих встал, поцеловав жену в щеку.

– Отдыхайте, душечка. А я пойду ещё раз просмотрю корреспонденцию.

У себя в кабинете он вновь перечитал послание графа Вустера. Тот писал, что Мэри все почитают и любят, а Людовик просто воспрял в её присутствии, называет королеву своим самым дорогим сокровищем, восхищается её райской красотой. Генрих хмыкнул: одного восхищения в деле зачатия престолонаследника мало. А тут ещё эта приписка – дескать, Мэри напоминает августейшему брату о его клятве. Какова наглость! Ей не о Брэндоне надо думать, а о своем троне и о том, чтобы удержаться на нем... после смерти Людовика, которая, что там таиться, уже не за горами.

Король решил пойти к Вулси. Вот кто всегда умеет найти выход в щекотливой ситуации. Он-то наверняка что-нибудь посоветует.

Рабочий покой канцлера-епископа был весь увешан коврами. При дворе знали, как Вулси любит ковры и скупает их по всему свету. В его кабинете их разве что на потолке не было, и от этого рабочее помещение канцлера выглядело особенно пышным, уютным, хотя и излишне пестрым, демонстрируя показную чрезмерную роскошь, на которую так падок был выходец из низов, «мясницкая дворняжка» короля. Но в этом изобилии скрывался и свой расчет: ковры здесь служили своеобразной звукоизоляцией, создавая покой и тишину, заглушая шум от переполненного людьми дворца.

Огромный стол канцлера был завален бумагами: папками с депешами, свитками, толстыми фолиантами по юриспруденции, законоведению, истории и экономике. Сам епископ Вулси сидел, зарывшись в них с головой. Его секретарю Кромуэлю пришлось даже окликнуть патрона, когда он ввёл короля. Генрих, как обычно, вошел к своему канцлеру безо всяких церемоний, плюхнувшись в кресло у камина, широко раскидывая ноги. Поглядывая на Кромуэля, подающего ему подогретое вино, король с интересом наблюдал, как меняется лицо канцлера: задумчивое, словно отрешенное ещё минуту назад, оно стало любезным, угодливым и внимательным.

– Я в вашем распоряжении, государь.

Жестом выслав Кромуэля, Вулси с поклоном приблизился к королю. Генрих протянул ему свиток, который канцлер быстро пробежал глазами.

– У милорда Вустера деловой, но несколько сухой стиль. Королева Мэри пишет более живо.

– Что? Она писала тебе? И, готов поручиться, наверняка о Чарльзе!

– Да. Не осмелится же она писать об этом августейшему брату? А я... гм, гм... я как бы её поверенный, друг. Она доверяет мне, и просит в письме сохранить герцога Саффолка для нее, даже отправить его на предстоящую коронацию и турнир во Францию. Осмелюсь заметить, государь, ваша сестра оказалась весьма постоянна в своих привязанностях. И это несмотря на то, что её окружают самые блестящие французские вельможи: Франциск Ангулемский, Бурбон, Флеранж, Монморанси...

– К черту её привязанности! – рявкнул король. – Она должна думать не о молодых повесах, а о том, чтобы угодить супругу.

– Она и угождает. Людовик Двенадцатый в восторге от нее. Другое дело, что он, возможно, уже просто не в силах посеять в лоне молодой жены свое семя.

Генрих раздраженно отставил бокал.

– И что же нам в таком случае делать? Ведь если старик Луи отправится в преисподнюю до того, как Мэри понесет, то корона достанется этому задиристому молодчику Ангулему, а он только и помышляет о войнах и походах!

– И о женщинах, осмелюсь заметить.

Генрих искоса взглянул на канцлера и усмехнулся.

– Да, он известный греховодник. Потаскуха в штанах! Что ты так смотришь? Да, я знаю, что он так и вьется вокруг нашей сестры, но не думаешь ли ты, что он женится на ней, разведясь со своей законной супругой? Хотя – клянусь преисподней! – вот было бы славно! Ведь развелся же сам Валуа с болезненной, некрасивой Жанной Французской ради мадам Анны Бретонской, очаровательной вдовы своего предшественника? И Франциск... Я был бы не прочь обсудить с ним этот вопрос.

Вулси улыбнулся.

– Мой повелитель, не кажется ли вам, что мы сейчас делим шкуру неубитого медведя? Король Людовик Двенадцатый ещё жив, а герцог Ангулемский – супруг его дочери, которую регулярно, хотя и по приказу, но посещает в её опочивальне. Принцесса Клодия – дочь очень популярного во Франции короля, и развод с ней принес бы Ангулему немалые проблемы. Да и его мать, которую он весьма почитает, не допустит, чтобы воцарение её сына началось с такого скандала.

Генрих беспокойно заерзал в кресле. Развод... Скандал... Эти мысли порой и ему самому приходили в голову и, надо признаться, ужасали. И вдруг король сказал:

– А если мы дадим Мэри указание... Пошлем тайное послание, что мы не будем в гневе, ежели она благосклонно примет ухаживания Франциска? Я слышал, что страсть частенько туманит ему голову, а наша Мэри, что там говорить, настоящая красавица. Так не все ли равно, от кого она забеременеет: от старого мужа или молодого Франциска? Главное, чтобы её пузо обеспечило ей право на трон!

Вулси задумчиво потер пухлый подбородок.

– В том, что вы сказали, государь, есть свой резон. Но есть и свои «но». Во-первых, если подобное послание к королеве Франции попадет в чужие руки, а мы не должны исключать подобную возможность, то это опорочит саму королеву и рассорит нас с Людовиком. Во-вторых, герцог Франциск, сколь бы он не славился своим сладострастием, далеко не глуп, очень честолюбив и сам может сообразить, во что выльется его любовная связь с королевой. Захочет ли он потерять корону ради сомнительного удовольствия видеть на троне своего бастарда?

– Ты рассуждаешь, как мужчина в летах, – заметил с лукавой усмешкой король, – как государственный муж, и забываешь, сколь сильны могут быть страсти юности.

Вулси подавил улыбку. Его король сам, будучи очень молодым, мог увлечься кем-либо. Но ведь он не позволяет себе этого, всегда ставит во главе угла государственные интересы. Почему же он считает Франциска настолько глупее себя?

Ах, знал бы мудрый Вулси, что именно страсти порой сильнее, чем что-либо, влияют на политику, и что именно Генрих VIII однажды...

А пока Вулси, взяв с подноса один из своих любимейших апельсинов и привычно втянув его аромат, невозмутимо продолжил: