Новый Мир ( № 4 2006) - Новый Мир Новый Мир

И весь Институт марксизма-ленинизма дико запел бы — по Булгакову — что-нибудь революционное.

…Шесть лет было в 1980 году (напоминаю, что это дата шатровской пьесы) некоему Алексею Долгову, про которого я только и знаю, что он “член студии А3”. Вот мальчик ужо вырастет и напечатает в “Детях Ра” свое “Размышление у октябрятского значка” (см. выше).

Евгений Попов. Сибирь. Вступительное слово Владимира Салимона. — “Октябрь”, 2005, № 12.

Блистательному рассказу предшествует поздравление друга — с юбилеем. Присоединяемся и цитируем кусочек из таинственного этнографического мемуара Евгения Анатольевича:

“…Как-то, в середине 60-х, я попал в удаленный поселок староверов в районе дикой сибирской реки Подкаменной Тунгуски и был немало удивлен тем, что в добротных, зажиточных домах этих якобы отсталых граждан имеется электричество, которого не было тогда и в более просвещенных местах, например во многих подмосковных деревеньках, где люди продолжали освещать себя керосиновыми лампами. Я не поверил своим глазам — богомольцы пользовались сепараторами, стиральными машинами, воду из колодца качал электронасос.

Секрет объяснялся просто: власть махнула на них рукой, и они расцвели, продавая круизирующим по Енисею туристам рыбу, икру, грибы, а вырученные деньги тратя не на водку, а на дело. Напиться мне тем не менее дали из отдельной кружки „для чужих”, и я, помнится, тогда еще подумал, что, может быть, это даже и хорошо в смысле гигиены и нераспространения микробов. Поразил меня и их инвентарь — лопаты, плуги, топоры, сделанные из какого-то неведомого мне нержавеющего металла. Выяснилось, что именно в этом месте падают с неба недогоревшие куски космических ракет, с которыми и работают местные кузнецы”.

М. Свердлов. “Полюбите себя…”: Эдуард Лимонов и его почитатели. — “Вопросы литературы”, 2005, № 6.

Отличный текст, тонкий, доказательный. Особенно — разбор знаменитого романа.

“„Это я, Эдичка” — нет, не книга, а именно эти три слова — лучшее из всего, что написал Лимонов. Они столь емки, что почти исчерпывают тему, идею, да и сюжет самого романа. Формула, столь счастливо найденная писателем, стимулирует поиски литературных аналогий — только не тех, что навязаны им самим, — не с маркизом де Садом или Мисимой. Мне, например, в первых двух словах названия: „Это я…” — прежде всего слышится бодрый писк Крошки Ру: „Смотрите, как я плаваю” ” .

“Лимонов хорошо усвоил уроки века: надо сначала сделать какой-то небывалый, невиданный жест, а затем этот жест разрекламировать и запатентовать. Для привлечения внимания потребителя необходимо вызвать у него устойчивую ассоциацию имени и сенсационного факта: „А, это тот самый, который…” Тут требуется сноровка особого рода, ловкость игрока на литературной бирже — чтобы что-то прозвучало впервые и вовремя”.

“Настоящую причину высокого писательского статуса Эдички среди интеллектуалов стоит искать все же не столько в нем, сколько в головах  самих интеллектуалов . Важно, что Лимонов вовсе не одинок в своем эгоцентризме <…> многие сегодня цепляются за свое „я” как за единственную реальность и за самоутверждение как единственное дело жизни. <…> Наиболее ярые почитатели Лимонова готовы благодарно подхватить его освободительный клич, как мертвецы из „Бобка” Достоевского: „Мы все будем вслух рассказывать наши истории и уже ничего не стыдиться <…> Заголимся и обнажимся!” Но большинство лимоновских поклонников <…> просто пасуют перед ним <…> Являя „манию величия” в действии, Эдичка заряжает слабое „я” читателя энергией своего сильного „я”. Он бьет количественным эффектом, берет „пассионарностью”, напором и нахрапом; его „много”, он увлекает за собой „прирожденной эгоцентрической мощью”, которую даже сдержанные и трезвые критики порой путают с „искренностью” и „экзистенциальным” отчаяньем.

Итак, дело не только в том, что писателю больше нечего читателям предложить — кроме „ голой ” энергии самоутверждения, но и в том, что им нечего этой энергии противопоставить.

Победа Лимонова — это поражение читателей”.

Артем Скворцов. Кокон инфанта. — “Арион”, 2005, № 4 <http://www.arion.ru>.

Об инфантилизации лирического героя (при различии между инфантильностью и детскостью), графоманском письме — и прочих атрибутах “молодой русской поэзии рубежа тысячелетий”.

“Как далеки взгляды апологетов современного „актуального искусства” от того искусства, что в данном контексте не иначе как неактуально! Идентичность вместо личности, текст вместо произведения, свидетельство вместо поэзии… Один из крупнейших современных исследователей Пушкина Дж.-Т. Шоу, формулируя принцип, основополагающий для всей лирики поэта, замечает: многие его стихотворения „основываются на непосредственном опыте — действительном или воображаемом. Однако прежде чем опубликовать такое стихотворение, Пушкин убирал оттуда все чисто личное и индивидуальное, так что произведение в его окончательном виде сосредоточивается на самом опыте, а не на том, кто его испытывает”. Контраст очевиден. Что останется от лавины современных инфантильных текстов, если из них изъять фигуру „того, кто испытывает” описанное? Боюсь, немного. Сухого остатка опыта, который передается читателю, в них нет.

При всем пренебрежении классичностью один из распространенных приемов агрессивно-инфантильной поэтики — стремление „въехать в вечность верхом на классике”. По сути, это вульгаризация интертекстуальности. <…> Если перефразировать ту же Ахматову, для инфантилистов главное — мелочность замысла”.

Юлий Хоменко. Небесные проселки. — “Арион”, 2005, № 4.

Умные, легкие, изящные стихи — и про облака, и про Анненского, и про осенний день. Читая стихи о Блоке (“Спускаясь по лестнице, Блок / Носки своих видит ботинок…”), я почему-то догадался, что автор хорошо знаком с произведениями Льва Лосева. А верлибр “Черепаха” — просто готовый сценарий для мультфильма наподобие пол-маккартниевского “Вторника” — если кто видел:

Депортированная из пустыни в городскую квартиру

В знак протеста отказывается от пищи

Постепенно теряет в весе

Становится легче воздуха

Поднимается в небо качая растопыренными конечностями

В качестве НЛО регистрируется спецслужбами

Проходит в секретных списках под кодовым названием

Черепаха

Александр Чанцев. Эстетический фашизм. Смерть, революция и теория будущего у Ю. Мисимы и Э. Лимонова. — “Вопросы литературы”, 2005, № 6.

“Творчески общее для них — эстетика молодости, темы смерти, самоубийства, телесности, революционный пафос; биографически — увлечение западничеством в начале жизни, латентная гомосексуальность, скандальный имидж „неудобного писателя” на своей родине, популярность за границей, увлечение национализмом и попытка революционного восстания, то же самоуравнивание творчества и биографии, снятие какого-либо противоречия между ними, стремление самому творить биографию, и творить ее прежде всего в соответствии с идеалами своей эстетической системы…”

“…смерть для Лимонова нужна лишь как орудие утверждения собственной самости перед лицом всеподавляющей Системы. Мисиме смерть нужна была как медиум между индивидуумом и миром прекрасного, как помощник в его экзистенциальном прорыве в трансцендентный мир. Однако у Мисимы на определенных этапах происходила эстетизация смерти, уравнивание ее с красотой.

У Лимонова подобного нет. Его итоговый выбор в экзистенции — жизнь, а не смерть. Этим объясняется и изменение риторики: в отличие от „самоубийственного” пафоса ранних книг и призывов „Убейте меня молодым!” в его поздних книгах все чаще проскальзывает мысль о том, что он хотел бы стать основателем нового религиозного учения, для чего ему нужно прожить долгую жизнь”.

“В развитии некоторых тем Лимонов пошел гораздо дальше своего „учителя” Мисимы. Это тема тюрьмы…”

“Хотелось бы надеяться на то, что ситуация в нашей стране в ближайшее время изменится так, что Мисима и Лимонов будут актуальны благодаря несомненному качеству их текстов, а не из-за протестно-радикального пафоса их идей”.

Игорь Шайтанов. Современный эрос, или Обретение голоса. — “Арион”, 2005, № 4.