Последние дни Российской империи. Том 1 - Василий Криворотов

Дамы разглядывали цыганок, цыганки смотрели на дам, смеялись и переговаривались между собою. Мужчины стояли сзади серьёзные, важные и некрасивые. Толстый Сандро не походил на цыгана. Плешивый, бритый, он смахивал на актёра.

Пара гнедых, запряжённых с зарею,Тощих, голодных и жалких на вид… —

начал Сандро красивым баритоном, аккомпанируя себе на гитаре.

Это было для начала. Хор вторил ему, тихо гудя, и всем известный романс приобрёл новый характер.

Сейчас же после раздалась лихая плясовая песня. Цыганки взвизгивали и вскрикивали, сначала пустилась танцевать одна, потом другая…

Песня шла за песней. В кабинете становилось жарко и душно. Сколько времени, никто об этом не думал. Стёпочка предложил открыть на минуту окно.

— Coca Гриша, coca Гриша,Ту сан барвалэ, —пели по-цыгански цыгане.— Что же, Гриша, что же, Гриша,Хоть ты и богат,А, однако, а, однако,Ты не честен, брат!Любить вечно, любить вечноХоть ты обещал,А цыганку, а цыганкуЗамуж ты не взял,Ай-ай-ай-а-а-а-я-яй!

Мацнев оттянул портьеру. Бледное утро стояло за окном. Подняли штору. В окно были видны большие чёрные деревья, маленькие деревянные дачи, клумба с деревянным столбом, на котором был стеклянный серебряный шар, и на всём этом толстым слоем лежал пушистый белый снег. Мутный свет утра освещал землю. По пустой улице проехало рысью трое чухонских саней с закутанными в серые большие платки чухонками. В город везли молоко.

Открыли форточку, и в душный кабинет вместе с паром ворвался крепей запах свежести, мороза, снега и утра.

— Не простудите только дам, — сказал Стёпочка.

В окно вдруг донёсся обрывок стройной, величественно печальной песни. Все вздрогнули и прислушались. Цыганки сорвались со стульев и бросились к окну. Песня становилась слышнее и громче. На лицах у дам был испуг. Нина Васильевна забилась лицом в угол оттоманки. Вера Константиновна встала и оперлась на мужа. Все смотрели в окно.

В улицу медленно входила громадная чёрная толпа народа. Над нею тихо колебалось четыре гроба, простых, дощатых, убранных красными лентами и бантами.

Вы жертвою пали в борьбе роковой,Любви беззаветной к народуВы отдали всё, что могли, за него,За жизнь его, честь и свободу! —

пела толпа молодыми мужскими и женскими голосами.

— Хоронят жертвы революции, — низким грудным голосом сказала Стеша. — Ваши, господа, жертвы! — и дико вскрикнув, бросилась из кабинета.

За нею стал выходить хор.

— Что такое? Что такое? — говорил Стёпочка.

— Увозите дам, я рассчитаюсь за всё, — сказал Гриценко.

— Какая м-м-мерзость! — проговорил Мацнев.

— Думают что-то показать, — сказал Саблин, подавая ротонду на соболях своей жене.

Ротбек и Палтов одевали своих жён. Нина Васильевна тихо плакала. Вера Константиновна была бледна, графиня Палтова нервно смеялась.

— Хамы! — сквозь смех говорила она. — Отреклись от Бога, от религии и довольны! Жертвы! Борьба! О Боже мой! Мало их казнят.

Толпа удалялась. Никто не закрыл форточку, и вместе с утренним морозным воздухом в кабинет долетали слова волнующего душу напева:

Настанет пора, и проснётся народВеликий, могучий, свободный!Прощайте же, братья, вы честно прошлиВаш доблестный путь — благородный!

— Этакие мер-р-завцы! — стиснув зубы, проговорил ещё раз Мацнев.

XXIII

16 октября 1905 года Саблин во главе двадцати конных солдат въезжал во двор большой фабрики на окраине города. Моросил мелкий, как самая тонкая пыль, холодный дождь. Во дворе фабрики выстраивались казаки, которых Саблин приехали сменить. Рослые люди выводили из сарая лёгких гнедых лошадей и становились в две шеренги. Молодой подъесаул с небольшой серебрящейся от мелкой капели рыжеватой бородкой стоял у подъезда под железным зонтом и дожидался Саблина.

— Нашли нашу дыру, штабс-ротмистр? — сказал он, здороваясь с Саблиным и представляясь ему. — Глупое место. Тут совсем тихо и никакой забастовкой не пахнет. Работают больше женщины. А, между прочим, вы очень уютно проведёте время. У вас уголок в конторе — и конторщица — просто прелесть и такая монархистка — один восторг. Вот обедать придётся у управляющего. Стеснительно немного, но управляющий такой славный швед, так хорошо кормит и так сам любит покушать, что всякая неловкость пропадает. Между прочим, очень образованный и просвещённый человек.

Взводный казачий урядник показал унтер-офицеру саблинского взвода, куда и как поставить лошадей. Казаки садились на коней.

— Ну, между прочим, до свиданья. Счастливо. По нелепой и неприятной для меня случайности я же вас и сменяю завтра. Весь наш полк в разгоне, на прошлой неделе я трое суток подряд просидел на Путиловском заводе. Паршивая штука, но ничего. Рабочие бастуют, но нас не обижали. Глупо это всё.

Подъесаул легко вскочил на свою лошадь и поехал в ворота впереди казаков. Саблин посмотрел, как проскакивали, стуча по мокрым камням, казаки в ворота, посмотрел, как завели лошадей в сарай его солдаты, и стал подниматься по узкой каменной лестнице в контору.

Контора представляла из себя большую, в три окна, комнату со стенами, покрашенными масляной краской. В ней было пять столов. За тремя сидели какие-то очень молодые вихрастые и прыщавые люди в пиджаках и писали, щёлкая на счетах, за четвёртым — миловидная шатенка, немного растрёпанная, с непокорными локонами, набегавшими на лоб, на уши, на щёки и на глаза. Нос у ней был задорно вздёрнутый, губы пухлые, полураскрытые, влажные, зубы прекрасные мелкие, небольшой подбородок с ямочкой и большие смелые карие глаза, опушённые длинными чёрными ресницами. Пятый стол был предоставлен Саблину. Саблин поклонился общим поклоном.

— Здравствуйте, господин офицер, — быстро заговорила шатенка. — Как мы рады, что вы пришли. Мы так боялись, что останемся без войск, и Борис Николаевич, это казачий офицер, все нас пугал, что он уйдёт, не дождавшись смены. А вас как зовут?

— Александр Николаевич, — сказал Саблин.

— Вот это, Александр Николаевич, вам стол. Если хотите книгу, я вам дам. Только не знаю, понравится ли она вам. «Князь Серебряный». Какое хорошее у вас имя, Александр Николаевич! А меня зовут Анна Яковлевна, только я больше люблю, чтобы меня звали просто Нелли. Вы любите театр?

— Да, — сказал Саблин.

— Я очень. Обожаю. И, знаете, всякий. Оперу, балет, но драму больше всего. В художественном театре я видала «Три сестры», ах какая прелесть, или у Суворина «Царь Фёдор Иоаннович» с Орленевым. Я не знаю, что лучше. Чехов мой любимый писатель. А вам кто больше нравится — Чехов или Горький?

Вопрос остался без ответа.

— Но теперь с этими забастовками стало ужасно трудно. Кому нужны эти забастовки? Кто от них выигрывает? Знаете, наш завод ни одной минуты не бастовал. От этого на нас так злятся все кругом. Сюда приходили студенты, нас как-то обзывали, ну да мы их выгнали сами, а потом к нам казаков поставили. И какой милый этот Борис Николаевич, просто прелесть. Деликатный такой.

Сторож принёс на подносе чай и хлеб с маслом. Он поставил на каждый стол по стакану, принёс и Саблину. Саблин отказался, но Анна Яковлевна настояла, чтобы он взял.

— Пейте, кушайте на здоровье. Это от хозяина. Обедать вы к управляющему пойдёте. Оскар Оскарович зовут его, чудесный человек. Такой занятный и очень умный, — сказала она.

Саблин слушал эту болтовню, а сам, не раздеваясь, сидел у окна и посматривал во двор. Двор был маленький, узкий. Против окон был низкий сарай, крытый железом. Коричнево-красная крыша блестела от дождя. За сараем были чёрные огороды, на которых уныло торчали кочерыжки, ещё дальше мокрые буро-зелёные набухшие дождём поля, вдали чернел густой лес. Туман застилал дали, поезд прорезал поля, и густой белый пар сначала шёл большими клубами, а потом разрывался и низко летел над тёмной землёю. Все было сыро, серо и безотрадно грустно.

Какой-то человек в чёрной мягкой фетровой блестящей от дождя шляпе и чёрном мокром пальто заглянул с улицы во двор, постоял в нерешительности и потом вошёл и пошёл к сараю. Из сарая вышел солдат Кушинников. Саблину было видно его красивое круглое лицо с чёрными усами; он был без шинели в расстёгнутом мундире. Он стал, опершись о притолоку двери, и закурил папиросу. Саблин залюбовался им, так он был красив. Человек в чёрном подошёл к нему и заговорил. Кушинников слушал внимательно. Человек в чёрном достал из бокового кармана листочек, и они стали вместе читать. Кушинников смеялся. Потом взял листок и ушёл в сарай. Человек в чёрном быстро ушёл со двора.