Фолкнер - Борис Грибанов

Все лето Фолкнер трудился над новой книгой. В конце июня он информировал Хааса: "Я закончил первый вариант истории пьесы, и сейчас пишу три вступительных главы, которые соединят воедино все три акта". Впоследствии, отвечая на вопрос, откуда возникла столь необычайная форма повествования, он сказал: "История этих людей укладывалась в жесткий, простой диалог. Остальное — я не знаю, как назвать эти интермедии, предисловия, преамбулы, — было необходимо, чтобы создать эффект контрапункта, который бывает при оркестровке. Мне казалось, что, когда жесткий диалог будет противостоять чему-то несколько абстрактному, он станет острее, более эффективным. Это не было экспериментированием, просто мне казалось, что это самый эффективный способ рассказать эту историю".

Эти большие прозаические вступления к каждому акту давали историческую перспективу. В первом вступлении он рассказал историю здания суда в Джефферсоне, когда первые белые поселенцы на земле Йокнапатофы впервые столкнулись с проблемами законности и права. В мораль^ ном плане это предисловие провозглашало идею продолжающейся нравственной ответственности человека — каждое поколение и каждый человек в новом поколении должны столкнуться со своими дилеммами и должны принимать свою долю ответственности. Предисловие ко второму акту строилось вокруг истории капитолия в столице штата Джексоне, а третье вступление представляло собой историю джефферсоновской тюрьмы.

Фолкнер не торопился с этой работой. Он ожидал выхода в августе сборника его избранных рассказов. Сборник сразу же завоевал успех. Клуб лучшей книги месяца объявил его сборник лучшей книгой сентября. Критики тоже приветствовали сборник, обозреватель нью-йоркской "Геральд трибюн" Грегори утверждал, в частности, что Фолкнер самый крупный стилист среди современных писателей Америки,

19. Проблемы человеческого сердца

Ранним утром 10 ноября 1950 года в доме Фолкнера раздался телефонный звонок — звонил из Нью-Йорка корреспондент шведской газеты "Дагенс ньюхетер". Он был счастлив первым сообщить Фолкнеру приятное известие — шведская академия присудила ему Нобелевскую премию.

Шведский журналист не преминул воспользоваться таким случаем и получить у Фолкнера хотя бы коротенькое интервью. На вопрос о его предстоящей поездке в Стокгольм Фолкнер сдержанно ответил: "Я не смогу поехать получать эту премию. Это слишком далеко. Я фермер и не могу надолго отлучаться".

С этой минуты покоя уже не было. Журналисты и газетчики начали за ним охоту. Первым явился в тот же день старый приятель Фолкнера, издатель местной газеты «Игл» Фил Маллен. Ему Фолкнер не мог отказать. В ходе интервью Маллен спросил: "Послушай, Билл, похоже, что ты не так уж взволнован этой премией?" Фолкнер скептически пожал плечами: "Видишь ли, они дали эту премию Синклеру Льюису и этой поклоннице Китая Нерл Бак, но обошли Теодора Драйзера и Шервуда Андерсона".

Спасаясь от назойливых корреспондентов, Фолкнер уехал с обычной компанией своих друзей по охоте в леса за 130 миль от Оксфорда. Никому из них он не сказал ни слова о премии. Однако кто-то из них захватил с собой последнюю газету, и все выяснилось. В этот вечер очередь мыть посуду выпала Фолкнеру, и он, подпоясавшись передником, усердно занимался этим делом. "Билл, — спросил его Айк Роберте, — что бы ты стал делать, если бы здесь сейчас появился шведский посол и прямо тут вручил бы тебе деньги?" — "Я бы сказал ему, — не задумываясь, ответил Фолкнер, — чтобы он положил деньги на стол, взял бы тряпку и шел помогать мне".

Однако отделываться шутками не всегда было удобно — на него со всех сторон оказывали давление. Американское правительство деликатно намекнуло, что считает крайне целесообразным с точки зрения государственных интересов, чтобы он поехал в Стокгольм. Эстелл объяснила мужу, что их дочка Джилл мечтает побывать в Европе, а другого такого случая в жизни у нее, может, и не будет. Против Джилл отец был бессилен. Он попросил друзей в Нью-Йорке взять ему напрокат положенный в таких случаях фрак и заказать им с Джилл билеты на самолет до Стокгольма.

В шведской столице Фолкнер быстро приобрел репутацию самого неразговорчивого из всех лауреатов Нобелевской премии. На многочисленных торжественных приемах, обедах, пресс-конференциях он старался держаться в тени и поменьше разговаривать. От одного выступления он не мог увильнуть — от традиционной речи, которую должен произнести каждый новый лауреат. Он прочитал эту речь быстро и довольно невнятно — многие из присутствующих смогли ознакомиться с ней только на следующий день из газет.

Говорил он о писательском труде. "Я думаю, — сказал он, — что этой премией награжден не я как частное лицо, но мой труд — труд всей моей жизни, творимый в муках и поте человеческого духа, труд, осуществляемый не ради славы и, уж конечно, не ради денег, но во имя того, чтобы из элементов человеческого духа создать нечто такое, что раньше не существовало".

Поблагодарив за оказанную ему честь, Фолкнер сказал, что хотел бы использовать сегодняшнюю кафедру, "с которой я могу быть услышан молодыми людьми, уже обрекшими себя на то же страдание и труд, что и я, среди которых уже есть тот, кто когда-нибудь поднимется на трибуну, с которой сегодня говорю я".

Он призывал молодых писателей не поддаваться страху, который владеет сейчас миром, благодаря которому не существует более проблем духа, а остался один вопрос: когда тело мое разорвут на части. Это приводит к тому, что молодые писатели наших дней "отвернулись от проблем человеческого сердца, находящегося в конфликте с самим собой, — а только этот конфликт может породить хорошую литературу, ибо ничто иное не стоит описания, не стоит мук и пота".

Писатель должен понять, говорил он, что "страх — самое гнусное, что только может существовать, и, убедив себя в этом, отринуть его навсегда и убрать из своей мастерской все, кроме старых идеалов человеческого сердца — любви и чести, жалости и гордости, сострадания и жертвенности, — отсутствие которых выхолащивает и убивает литературу. До тех пор, пока они этого не сделают, они будут работать под знаком проклятия. Они пишут не о любви, но о пороке, о поражениях, в которых проигравший ничего не теряет, о победах, не приносящих ни надежды, ни — что самое страшное — жалости и сострадания, их раны не уязвляют плоти вечности, они не оставляют шрамов. Они пишут не о сердце, но о железах внутренней секреции".

Свое кредо Фолкнер высказал в следующих, ставших знаменитыми словах: "Я отказываюсь принять конец человека. Легко сказать, что человек бессмертен просто потому, что он выстоит: что, когда с последней ненужной твердыни, одиноко возвышающейся в лучах последнего багрового и умирающего вечера, прозвучит последний затихающий звук проклятия, что даже и тогда останется еще одно колебание — колебание его слабого неизбывного голоса. Я отказываюсь это принять. Я верю в то, что человек не только выстоит: он победит. Он бессмертен не потому, что только он один среди живых существ обладает неизбывным голосом, но потому, что обладает душой, духом, способным к состраданию, жертвенности и терпению. Долг поэта, писателя состоит в том, чтобы писать об этом. Его привилегия состоит в том, чтобы, возвышая человеческие сердца, возрождая в них мужество, и честь, и надежду, и гордость, и сострадание, и жалость, и жертвенность — которые составляли славу человека в прошлом, — помочь ему выстоять. Поэт должен не просто создавать летопись человеческой жизни; его произведение может стать фундаментом, столпом, поддерживающим человека, помогающим ему выстоять и победить".