Леди Роз - Сандра Уорт

Тюремщик зазвенел ключами. Я с плачем обвила руками шею дяди и крепко обняла его. Потом пошла к двери, обернулась и посмотрела на него в последний раз. Дядя улыбнулся, поднял руку и помахал мне с таким видом, словно ненадолго уезжал в свое имение. А потом вернулся к своей рукописи.

У меня перехватило дыхание. Даже его враги не смогли бы отрицать, что мой дядя был храбрым человеком.

День его казни, семнадцатое октября, выдался дождливым и пасмурным. Когда мы с Джеффри ожидали во внешнем дворе Вестминстера появления графа Вустера, сотни церковных колоколов звонили заутреню. От дворца до плахи, установленной в Тауэре, он должен был пройти пешком, и мне следовало быть рядом. Я хотела, чтобы дядя, окруженный толпой врагов, знал, что он не один, что я была с ним до конца.

Дядя вышел из башни; его руки были связаны спереди.

– Дядя! – крикнула я и побежала к нему. При моем виде у него загорелись глаза; дядя остановился, но стражи толкнули его вперед. Его окружало не меньше пятидесяти вооруженных воинов, и я следовала за ними, пытаясь держаться вплотную. Ворота дворца лязгнули, открылись, и я услышала шум, но не поняла его причины, потому что стражи закрывали обзор. А потом я прошла ворота и увидела происходившее своими глазами.

На улицах собрались толпы. Я с изумлением посмотрела на Джеффри.

– Они пришли сюда с первыми петухами! – крикнул он, наклонившись ко мне вплотную; появление дяди было встречено оглушительным ревом. Меня толкали из стороны в сторону. Простолюдины ликовали и радовались, словно на празднике, но это была злая радость.

– Мясник Англии! – кричали они. – Мясник Англии!

Мрачные и сердитые люди устремились вперед. Дядя исчез за их спинами, и я потеряла его из виду. Меня толкали так сильно, что волосы расплелись, выпали из-под капюшона и рассыпались по плечам. Поток людей отделил меня от Джеффри.

– Леди! – кричал он. – Леди!

– Джеффри!

Верный слуга поднял руку, но вскоре она скрылась из виду, как рука моряка, тонущего в открытом море. А когда из домов и переулков хлынули новые толпы, я безнадежно отстала от него. Какая-то женщина пронзительно крикнула:

– Отрубить голову ему мало! Его нужно отдать на растерзание диким псам!

– Да! – громко ответили ей. – Ему нет пощады. Разве он сам пощадил тех бедняг? Пусть теперь покричит так же, как кричали они! Пусть его разорвут на части!

Толпа подхватила эти злобные слова.

– Разорвать на части! Разорвать на части! – скандировала она. – Нет пощады! Нет пощады! – А потом припев резко сменился, словно толпа была единым чудовищным существом, и в воздухе прозвучало:

– Скормить его черное сердце псам! Скормить его черное сердце…

Я хотела заткнуть уши, но не смогла.

– С дороги! С дороги! – кричали стражи, окружавшие моего дядю, отталкивая людей и размахивая мечами, чтобы защитить его.

Я с ужасом оглядывалась по сторонам. Меня окружали безумцы. Толпа устремлялась вперед, увлекая меня за собой.

– Пустите нас к нему! – кричала чернь. Меня стиснули со всех сторон так, что я не могла вздохнуть. «Сейчас я упаду, и меня затопчут. А у моего дяди вырвут сердце», – подумала я. Теперь мы находились у тюрьмы Флит. Внезапно раздались другие голоса, перемежавшиеся криками боли. Толпа подалась назад; кое-кто бросился наутек. Я с удивлением осмотрелась и увидела вооруженных людей. Тюремная охрана отбила жертву у разъяренной толпы. Простолюдины выкрикивали ругательства и размахивали кулаками, но постепенно толчея становилась меньше, и вскоре толпа рассосалась. С трудом втягивая в себя воздух, я добралась до кирпичной стены и уперлась в нее руками. Потом подняла взгляд и увидела, что ворота тюрьмы закрылись.

Мой дядя был спасен. По крайней мере, еще на одну ночь. Я судорожно вздохнула и закрыла глаза.

Я сидела в спальне Эрбера и смотрела на реку. Суденышки сновали туда и сюда, перевозя вверх и вниз по течению, Темзы людей и грузы. На барке, украшенной лентами, звучала музыка: люди праздновали свадьбу. Новобрачные сидели рядом, смеялись вместе с гостями, и я невольно улыбнулась, вспомнив собственную свадьбу и собственное счастье…

«Что ж, жизнь продолжается», – подумала я.

Даже для моего дяди. В молодости он знал любовь. Когда любовь прошла, он нашел утешение в обретении знания. Он не делал разницы между богатыми, знатными и безродными; его называли другом короли, священники и монахи и высоко чтили за ум и достижения в науке: он написал много книг и перевел с недоступного греческого на латынь множество классических произведений… Он видел мир… мрачные европейские крепости, замки крестоносцев в Иерусалиме, сверкающую беломраморную Венецию, которая его так очаровала… посетил все места, где хранились священные реликвии: большой палец Константина, тело святой Елены, кусочек Истинного Креста…

Да, мой дядя был знаком с могущественными людьми, видел святыни и делал многое, но этого мало: он всегда был глубоко благочестивым человеком. Конечно, Господь будет к нему милостив.

Утешив себя такими мыслями, я легла в постель, но последнюю ночь своего дяди провела беспокойно. Когда утром Урсула одевала меня, я чувствовала, что дрожу всем телом, и со страхом смотрела на дверь.

То, что мне предстояло, было страшно, и я не могла заставить себя выйти на улицу.

– Дорогая леди, сегодня все будет по-другому, – мягко сказала Урсула, обняв меня за плечи. – Милорд Уорик уже дал соответствующие распоряжения. Вас… и милорда Вустера… защитят. Я закусила губу и с трудом кивнула. Слова Урсулы звучали странно. Она узнала, что моего дядю доставят из тюрьмы в Тауэр в носилках с занавешенными окнами. Беснующаяся толпа не сможет его оскорбить, потому что Уорик ввел комендантский час. Под страхом смертной казни было запрещено выходить на лондонские улицы без специального разрешения.

Окруженная эскортом из двенадцати человек, я ехала по пустым улицам в Тауэр, куда должны были доставить моего дядю. Цоканье копыт Розы эхом отдавалось от стен. Был теплый солнечный день, но безлюдные улицы выглядели угрожающе. Горожане молча смотрели на меня из окон, с крыш и балконов; за мной следили тысячи глаз. Мы доехали до Тауэра и спешились во дворе. Когда воины проводили меня до зеленого холма, я увидела платформу и только тут поняла, что готовится.

Перед плахой стояли две скамьи, пока пустовавшие. На первую должен был сесть лорд-констебль Англии, граф Оксфорд; место рядом с ним было предназначено для Уорика. Вторую скамью поставили для свидетелей. Я упала на бархатное сиденье, радуясь, что приехала первой. Мне требовалось время, чтобы прийти в себя до прибытия остальных. У боковой стены стояла группа монахов из Кентерберийского собора и пела любимые гимны моего дяди. Дядя дружил с этими людьми, делал щедрые дары и проводил с ними долгие часы, изучая Священное Писание.