Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг. - Сергей Волков

Раздаются голоса: нужно выступать всей ротой.. но куда и с кем… Волнение достигает высшей точки, когда 12–го утром мы узнали, что вчера, под станицей Сырт, наша группа понесла первые потери. Кто‑то убит, есть раненые. Помню, что я очень волновался за моего брата Андрея, ушедшего на фронт. С другой стороны, станица Сырт — меньше чем в 50 верстах от Оренбурга.

Вечером нам привозят раненого. Это Миша Пискунов — шестого класса. Убит семиклассник Михаил Кулагин. Убит в цепи, пулей в грудь. Наш фельдшер омывает его в мертвецкой, рядом с часовней. Тело оттаивает, делается снова гибким. Из рваной раны в груди выходит кровавая пена. «Пробито легкое, — говорит фельдшер, — ну и замерз потом в снегу». Но все равно, «рана смертельная», утешает он кадет. Бедный Миша Кулагин. Тонкий и нежный, как девочка. Шестнадцать лет.

Хоронили его 14–го, на Военном кладбище, с исключительной торжественностью. Нужно пройти через весь город и почти целиком главную улицу. Первая рота со своими новенькими трехлинейками. На взводах кадеты, т. к. из воспитателей в строю один полковник Рацуль. Директор и остальные только присутствуют. Медленная процессия огибает генерал–губернаторский дворец, выходит на Николаевскую улицу. Оркестр играет «Не бил барабан…». Марша Шопена разучить не успели. В этот день весь город на улицах. Люди стоят шпалерами. Молчат. Слава Богу, нет хоть враждебных выкриков. То ли боятся винтовок, то ли просто стыдно еще. Ведь гражданская война только начинается здесь, на далекой туркестанской границе. На кладбище речи. Какой‑то штатский в пенсне говорит, что Миша Кулагин погиб за Родину и (он поколебался).. и за… революцию. Мы молчали только потому, что были в строю. Три залпа. Первые три залпа Неплюевской кадетской роты, которая родилась здесь, сейчас, у свежей могилы Михаила Кулагина. Усталые и озябшие, но все же равняясь и печатая шаг, возвращаемся в корпус. Сегодня белые отряды отошли к станции Каргалла, что только в двадцати пяти верстах от города. На юго–востоке красные в Илецкой Защите.

Пятнадцатого утром, вся рота собирается в одном из классов. Пришел сын нашего историка, прапорщик Хрусталев. Он прошлогоднего 89–го выпуска и недавно окончил Павловское училище. Восемнадцать лет. «Ребята, если мы не поможем, завтра большевики будут в Оренбурге. На фронте двести человек. Вас просит командир Добровольческого батальона, через меня. Я и Миллер — командуем ротами. (Миллер того же 89–го выпуска, но он еще не офицер, так как он Николаевского училища, а не Павловского, где курс длиннее. Эти два училища наши традиционные, в особенности Николаевское, в сотню которого шло много наших кадет. Он тут же, в кавалерийской шинели и алой бескозырке).

«Не ставьте «Отца» в неудобное положение. Не уходите целой ротой и строем, — продолжает Хрусталев. — нужно быть самое позднее через два часа в казармах запасного полка, около вокзала».

Менее чем через час мы были все в сборе. Мне пришлось воевать с Юзбашевым — мне не было пятнадцати лет. Но ведь я был в первой роте, на самом законном основании, в ней четвертый взвод — такой же строевой, как и первый. Нас спешно одели. Ватные куртки, штаны, бараньи полушубки, валенки, папахи. До вокзала шли в кадетских фуражках. Первый раз запели ротой уже дошедшую до Оренбурга песню:

Смело мы в бой пойдем За Русь Святую.

Был солнечный, морозный день пятнадцатого января восемнадцатого года, один из последних дней белого Оренбурга. Об этом мы даже не думали. Не могло же быть, чтобы мы, с нашими старшими друзьями юнкерами, не отбросили банды Кобозева обратно к Самаре. А там Корнилов и Алексеев двинутся с Дона и разгонят большевиков.

До Каргаллы ехали час в отопленных и хорошо оборудованных теплушках.

Вот она, Каргалла, маленькая станция в Оренбургской степи. Здесь когда‑то бродили шайки Пугачева и проходили на рысях гусары Михельсона. Кругом белая бесконечная степь. Далеко, в стороне большевиков, вправо от одноколейной железнодорожной линии — дымки большой деревни. Это Поповка, и в ней — большевики. Дымок на линии — их эшелон, а может быть, бронированная площадка, такая же как и наша, что стоит на путях. На станции сотня казачьих юнкеров и роты две эсеровских добровольцев.

Эсеровские добровольцы (они ходят без погон и называют себя отрядами Учредительного собрания) величают друг друга «товарищами». Пытаются так называть и нас. Дело чуть не доходит до драки, а связиста из штабного вагона выкидывают из купе. Даже не мы, а дежурный офицер, бывший кадет 2–го корпуса. Их офицеры, они в погонах, приходят с извинениями. Слово «товарищ» у них было будто бы в обращении всегда и употребляют они его не в политическом, а в «обиходном» смысле.

Славно поели жирного солдатского кулеша, и, как настоящим солдатам, нам выдали по полстакана водки. Вечером в двух вагонах кадетскую роту передвинули к железнодорожной будке, в двух верстах от станции.

Сменяем в заставе офицерскую роту. Застава в полуверсте от будки, в снеговых окопах, по обеим сторонам железнодорожного полотна. Там на всю ночь остается одно отделение. Спим в большой землянке, — рабочих казармах, на нарах. Печь больше дымит, чем греет. На дворе градусов двадцать мороза. Каково, должно быть, нашим в заставе. Овощные консервы. Промерзший хлеб. Под утро Хрусталев сменяет в заставе Миллера с его отделением. Приходят замерзшие, но бодрые. У большевиков все тихо, только где‑то очень далеко слышны паровозные гудки. Должно быть, в самом Сырте — верст 10 или 12 впереди. В Поповке, что почти на фланге заставы, только лают собаки. С этой стороны позицию защищает глубокий снег.

Утро шестнадцатого января. День обещает быть таким же солнечным и морозным, как и вчера. Грели чай на плохо горящей печке. Слава Богу, оттаял хлеб. Первое отделение третьего взвода готовится идти в заставу, в подкрепление. На Оренбургском фронте воюют только днем.

Было часов девять утра, когда со стороны заставы послышалась частая ружейная стрельба и почти сразу разорвался первый снаряд. Вошел в дело приданный нам пулемет.

— Ведите всю вашу роту, прапорщик, — распорядился капитан — начальник участка. — Вы — на Каргаллу, бегом с донесением, — повернулся он ко мне.

Трудно бежать в тяжелых валенках по шпалам. Станционные здания, с дымками паровозов на путях, никак не хотят приближаться. А сзади — бой разгорается, и мне видно с полотна, как ложатся, совсем близко от нашей будки, снаряды.

Из Поповки показалась стрелковая цепь. Черные муравьи на белом фоне. Отсюда, за две версты, кажется, что они не двигаются. Их цель, по–видимому, обойти нашу позицию справа. С Каргаллы их цепь, конечно, видят, и вот красивым барашком рвется первая шрапнель нашей бронированной площадки. От меня, с высокой насыпи полотна, все видно, как на ладони. Сзади, где железнодорожный, прямой как стрела путь исчезает в белой дали — тоже дымки и темнеет большевистский бронепоезд.