Гулящая - Панас Мирный

Она не заметила, как добежала до конца леса. Перед нею беспредельные поля неприметно поднимаются в гору, утопая в золотисто-прозрачной лазури, а лес круто поворачивает влево. Но что это маячит вон там, в золотом мареве посреди зеленого моря? Словно журавли идут под горой, мерно покачиваясь на ходу, а за ними что-то светлое - то блеснет, то погаснет. "Уж не косари ли это?" - подумала Христя. Вон под деревом, которое, как стог, зеленеет посреди поля, вьется сизый дымок. "Косари! Косари! Галушки или кашу варят". И Христя направилась прямо туда.

Она шла лугом, по зеленой высокой траве. Ей так приятно идти по этому пушистому ковру, трава цепляется за ноги, не дает идти... Христя все еще зябнет. Отчего же не погреться? Она нарочно выбирает места, где трава погуще, и ногою рассекает ее, как косой. Вспугнутые кузнечики целым роем взлетают из-под травы и прыгают во все стороны. Они стрекочут, трещат, словно дают знать передним товарищам, что надо остерегаться. Меж ними, словно лепестки роскошных цветов, порхают, играют мотыльки. Где-то недалеко крикнул перепел: "Вавав! вавав!" - раздалось в траве и стихло... Дохнул горячий степной ветерок и обдал ароматами полей - нагретой травы, чебреца, душицы... Что за роскошь, что за приволье в степи! Унимается жгучая боль, пропадает тоска одиночества, душа полна тихой радости, мысли не мысли, а какие-то легкие чувства веселят сердце. Не слышно человеческой речи, не гнетут никого здесь заботы, а жизнь так и кипит вокруг, так и бьет ключом. Ты слышишь ее в тихом шелесте трав, в неумолчном стрекотанье кузнечиков, в крике перепелов... и все это такое ласковое и родное, все тебе так дорого и мило... И чувствуешь, что сам ты только маленькая, крошечная частица этой всесветной жизни, которая развернулась вокруг и поет свою громкую песню... и ты слышишь, что говорит травинка травинке, что стрекочет кузнечик кузнечику, отчего так неистово кричит перепел. Это голос жизни, это она шелестит, и кричит, и стрекочет. И твое сердце сливается с ее шумом и гомоном и трепещет, откликаясь на него.

Так чувствовала себя Христя на степном приволье, когда, вдыхая теплый воздух полей, направлялась к густолиственному дереву, из-под которого вился сизый дымок. Зачем она туда шла? Кого она там встретит? Она не задавала себе такого вопроса и не думала об этом, просто ее, как магнитом, тянуло туда. И она шла. Вот уже видно, что дерево - это темно-зеленая липа; толстая и высокая, она широко, как руки, раскинула свои густые ветви, от которых на землю ложится темная тень. В стороне от нее костер между двумя сошками, на перекладине чернеют котелки; молодая девушка с испачканным сажей лицом, нагнувшись и держа в руках ложку, то и дело поглядывает то на один, то на другой чугунок. Целый сноп солнечных лучей, брызнув из-за ветки, падает на ее черную шею, на непокрытую голову,- она ничего не замечает. А в тени, опершись спиной о липу, сидит еще не старая молодица и, мурлыча песенку, что-то шьет. Черненькая девочка около нее не сводит глаз с блестящей иглы, а по другую сторону, раскинувшись на мягкой траве, спит кудрявый мальчик. Лицо у молодицы белое и полное, одета она хоть и просто, но нарядно: на ней тонкая сорочка, искусно расшитая цветами, малиновая плахта с голубой запаской. Не то что у девушки - и сорочка грубая, грязная, только новенький поясок обвился вокруг стана. Сразу видно, что девушка батрачка, а молодица - хозяйка. И лицо молодицы что-то Христе знакомо. Где-то она ее видела, только никак не вспомнит, где. Христя подходит еще ближе.

- Смотри, Килина, не перевари,- тихим голосом сказала молодица.

Девушка сунула ложку в котел, зачерпнула похлебки и, подув на нее, попробовала.

- Еще, хозяйка, раз закипит и готово,- обращаясь к молодице, сказала девушка.

- Смотри не перевари, а то как бы по затылку не получила,- снова сказала молодица и, улыбнувшись, поглядела на девушку. Темные ее глаза сразу обратились на незнакомку, которая стояла в двух шагах от нее.

- Христя! - воскликнула молодица и вскочила, бросив шитье.

- Одарка! - удивилась Христя и кинулась к молодице. Они крепко обнялись и поцеловались. Девушка, которая варила обед, в изумлении поглядывала на панночку, которая появилась неизвестно откуда и теперь целовалась с ее хозяйкой.

- Боже! А я уж думала, что никогда тебя не увижу! - радостно восклицала Одарка.- Сказано: "Гора с горой не сходится, а человек с человеком столкнется!" Вот не знал Карпо, когда на сенокос надо ехать, дома остался... Пчелы роятся, так он за ними приглядывает. А как он хотел повидать тебя, Христя! Когда Горпина наведалась к нам и рассказала, что это за панночка была в церкви... боже, как он жалел, что не привелось повидаться с тобой, поговорить. А ты видишь, Христя, как выросли мои дети. Это Николка спит, набегался по жаре, устал, сердечный. А это - Оленка. Оленка! Узнала ты тетю Христю? - обратилась она к черненькой девочке.

Христя подошла к девочке и, поцеловав в черненькую головку, спросила:

- Узнаешь меня, Оленка?

Оленка сверкнула глазенками и, обнажив мелкие зубки, проговорила:

- Не знаю.

- Не знаешь? - сказала Одарка, взяв девочку за щечку.- Это тетя Христя. Ты еще была маленькая, когда она тебя носила на руках.

Оленка улыбнулась еще милей.

- Садись же, Христя! садись, голубушка! - повернулась Одарка к Христе,- да расскажи, как же тебе живется? Ишь, какая ты теперь стала? и не узнаешь тебя.

Христя, опустившись около Одарки на траву, тяжело вздохнула.

- Что же это ты так тяжело вздыхаешь? Разве тебе худо живется? Не суди, значит, по обличью? А мы, слава богу! Ты знаешь, мы ту усадьбу продали, на другой построились. Выкупились да еще земельки прикупили. Грех бога гневить, живем - не тужим. И люди нас знают - не чураются. Карпа церковным старостой выбрали. Слава богу! Хозяйство - полная чаша! Теперь вот луг арендовали. Карпо, говорю, около пчел остался, а я к косарям выехала... Николка в школу ходит, теперь у нас и школа есть. Умеет уже читать и писать. Советовали нам и Оленку отдать, и отец хотел, да я подумала: на что ей эта грамота? Теперь много грамотеев, а есть им нечего. Пускай лучше к хозяйству приучается. Нашей сестре и без грамоты дела много: обшить, обмыть, за хозяйством присмотреть, чтоб во всем порядок был. В хозяйстве ведь так: недосмотру на грош, а убытку на рубль. Что же ты молчишь? Опустила голову? Почему о себе не расскажешь? Ты плачешь? Христя, Христя! Голубушка! - и она, как ребенка, привлекла к себе заплаканную Христю.

- Пойдем прогуляемся,- тихо проговорила Христя.

- Пойдем, голубушка, пойдем! Если б ты знала, как я тебе рада! Килина! Не пора ли кашу снимать?

- Еще немножко не упрела,- ответила Килина.

- Ну, ну! Ты уж смотри, пожалуйста. Чтобы косари не сказали: хороши хозяйки - и кашу не умеют сварить. Смотри же, а мы немножко прогуляемся. А ты, Оленка, посиди тут и постереги мое шитье. Только смотри, сама не нашей тут матери, а то еще пороть придется. Мы, дочка, сейчас вернемся,повертываясь то в одну, то в другую сторону, распоряжалась молодая и здоровая Одарка.

- Ну, говори же, Христя, рассказывай все о себе,- сказала Одарка, когда они вдвоем отошли уже далеко от липы и шли по свежим покосам.- Ничего не утаивай. Ты знаешь, как я тебя любила и люблю. И мать твою любила, и ты мне как сестра родная. В деревне все дознались, что это ты была в церкви,Горпина раззвонила, да все просила: "Не говорите, пожалуйста, Федору. Как призналась, говорит, мне, что она Христя, так будто кто ножом меня в сердце пырнул. Ну, думаю, это она за моим Федором пришла!" Так вот как дознались в деревне про тебя, "ничего, говорят, видно, верой и правдой служит Колеснику, что в такие шелка ее нарядил". Одни завидуют, другие бранят. А я думаю: "Как можно другого судить, про себя небось никто ничего худого не скажет. Может, думаю, горькая нужда заставила ее эти шелка напялить, может, если б знала, что можно прошлое воротить, руку дала бы себе отрубить, только б оно воротилось",- весело тараторит Одарка, идя впереди. А за нею Христя - понурилась. Идет и, как граблями, волочит за собой свежескошенную траву.

- Что же это ты отстаешь, Христя? Ты опять плачешь? - обернувшись, спрашивает Одарка.- Разве тебе в самом деле так плохо живется! Да говори же!

- О-о-ох! - тяжело вздохнула Христя.- Что мне говорите? Ты сама все отгадала. Если б ты знала, какая тоска меня гложет, как тяжко я каюсь. Как побывала в Марьяновке, как увидела собственными глазами свою прежнюю жизнь, нет мне покоя. Все люди - как люди, у всех свои заботы, свое горе, у всех свои радости, свои утехи... и у меня они есть. Только другие ими живут, а я - я по ночам вспомнить о них боюсь... У других счастье под боком, а у меня... глубокая пропасть... непроходимая пропасть нас разделяет. Я по одну сторону, оно - по другую. И вижу я его, и манит оно меня, и хочется мне перейти. Да вот мыкаюсь все, не найду перехода. И сдается мне, не найду никогда. Так и буду мыкаться, пока не погибну или не свалюсь в эту глубокую пропасть...- Христя вздохнула и умолкла.