Конго Реквием - Жан-Кристоф Гранже

– Срань господня!

Эрван рванул с места мимо дымящихся машин размером с сауну. Он попал в соседний зал как раз вовремя, чтобы увидеть, как его враг пытается закрыть за собой дверь на другом конце. Беглец рвал ее раз за разом, пока не понял, что створку блокирует голова рабочего, которого он только что уложил. Он выстрелил наугад и исчез.

На сетчатке Эрвана отпечатался силуэт в черной куртке с поднятым капюшоном, как у шпаны, скорее крепкий и в прекрасной физической форме. Ничего общего со стариком, иссушенным медикаментами и годами пребывания в психушке. И до черта общего с той сволочью в капюшоне на рейде в порту Фос. На этот раз страх взорвался внутри его тела, как стеклянная бутылка, разбросав острые осколки по венам и нервам. Кто был этот парень?

Эрван промчался мимо гладильных агрегатов, работающих со скоростью ткацкого станка, потом притормозил в нескольких метрах от приоткрытой двери. Возможно, прямо за ней его поджидал убийца. Он опустился на колени у тела рабочего. В груди у того зияли две дыры размером с раздавленный помидор. Еще теплый, но мертвый. Эрван поднялся, медленно толкнул дверь и переступил через труп. Взгляд налево, направо: никого, кроме нескольких голов в шапочках, укрывшихся за крутящейся вхолостую лентой конвейера.

Он схватил тележку, заполненную бельем, и снова пустился в путь, под защитой импровизированного щита. Ни выстрела, вообще ни малейшего шума, кроме всплесков влажного пришептывания. Подошвы скользили, куртка прилипала к коже, страх сочился из пор, создавая ощущение, что он пропитался окружающим паром. В голове билась единственная мысль: любым способом остановить бойню.

Новая дверь. Новое помещение. Подвешенные в воздухе огромные пронумерованные тканевые мешки плыли, распахиваясь перед последним поворотом и вываливая свое содержимое в баки, которые отправлялись по другому рельсу. Отсутствие рабочих придавало этому механическому балету еще более сюрреалистичный характер.

В другом конце – не выход, а лестничная клетка и сама лестница, уходящая вниз, в подвал. Эрван приблизился, на этот раз двигаясь в ритме баков. Шахта походила на чертову бойницу. Убийца, конечно же, затаился на ступеньках и теперь выцеливал его, как в стрельбе по тарелочкам.

Оставалось всего несколько метров… Он задержал дыхание и, сжимая двумя руками оружие, встал в проеме лицом к лестнице. На него кинулась тень. Эрван, с пальцем на курке, вовремя остановился: просто запаниковавший парень, что-то лопочущий на своем языке.

Однако он сумел уловить одно слово, выделявшееся в неразборчивом потоке:

– Перхлорат! Перхлорат!

Эрван осознал, что за запах он чувствует. От парня шибало в нос эфиром. Он рискнул бросить взгляд в лестничный провал. Внизу у ступенек в полусвете переливалась лужа. После попытки сбежать через аварийные выходы убийца замуровался в своей норе и открыл бидоны, чтобы не подпустить врага. Чистое самоубийство. Загнанный вниз, он сдохнет первым.

Прикрыв нос и рот рукавом, Эрван спустился, держа пистолет на изготовку. Внизу новая дверь. Встав точно напротив створки, он распахнул ее сильным ударом ноги и тут же прижался спиной к стене справа, ожидая свиста пуль в качестве приветствия. Ничего. Быстрый взгляд: в темноте виднелись только бидоны, наваленные друг на друга.

Он скользнул внутрь, прячась за контейнерами. Глаза привыкли к мраку, зато теперь в них двоилось. Головная боль уже сдавила череп, и всякий раз, когда он делал вдох – ртом, крошечными порциями, – он кашлял и отплевывался.

– Фарабо! – закричал он хриплым голосом. – Выходи, если не хочешь сдохнуть!

Никакого ответа. Он продвинулся дальше, размышляя, не стоит ли просто выйти отсюда и запереть ловушку вместе с убийцей внутри. Но действительно ли он здесь?

– Фарабо! Кончен бал. Бросай свою пушку и покажись.

Ни малейшего движения. Казалось, кроме стен из бидонов, здесь ничего и никого нет. Подошвы липли к полу, в то время как ядовитые испарения туманили мозг. Еще несколько метров, и в голове у Эрвана осталась единственная мысль: отец загнал Фарабо в самую глубь джунглей. Он должен быть таким же сильным. Он должен схватить убийцу. Он должен это Старику, Одри и…

Шум справа. Он развернулся и рефлекторно двумя руками сжал пистолет, подставив лицо смертоносным испарениям. Он ничего не увидел. Зато все его чувства словно с цепи сорвались. Глаза слезились. Горло горело. Мигрень раскалывала череп, словно топором, – до такой степени, что мутилось сознание. И ни единого признака постороннего присутствия.

Теперь он находился в центре помещения, окруженный канистрами. Он отдалился от двери, как пловец от берега. Фарабо там или нет, но он больше не чувствовал опоры под ногами. Каждый вдох отравлял его еще чуть больше…

Ему пришло в голову, что перхлорат, токсичный для почек и нервной системы, вызывал психические расстройства – в частности, был признан фактором, способствующим развитию шизофрении… Фарабо только этого не хватало. Он…

Эрван резко развернулся: человек в капюшоне выделялся в освещенном проеме двери и держал его на мушке. Мысли и рефлексы смешались. Ему следовало бы броситься ничком на пол, но это означало хлебнуть смертельную дозу. Ему следовало бы прицелиться во врага, но его руки отяжелели. Ему следовало бы выстрелить, но он не мог вспомнить, огнеопасен ли перхлорат. На самом деле он больше ничего не видел и не мог связно мыслить. Все распадалось и в глазах, и в голове.

Наконец он начал поднимать руку с оружием, но слишком поздно: призрак открыл огонь, отступая при этом к лестнице. Эрван увидел свою смерть, но пуля затерялась в темноте. И сразу же наложилась другая картинка: толкотня на освещенном пороге. Какой-то человек бросился на врага. Борцы потеряли равновесие и рухнули в растворитель.

Невозможно прицелиться с разъеденными глазами – тем более в сплетенные тела. Шатаясь, он попытался приблизиться. Последний приступ кашля бросил его на колени. Его собственное отражение в перхлорате дошло до него как приглашение нырнуть окончательно.

Два выстрела. Он прищурился, пытаясь понять, что происходит, но все сливалось. В последнее мгновение он заслонил глаза, прежде чем упасть. В эту секунду чья-то рука схватила его и потащила к выходу. Он забился, ослепленный, исходя криком и пытаясь в агонии вдохнуть хоть частицу воздуха. Свет на лестнице. Ступеньки, которые били его по позвоночнику, потом навощенный бетон, по которому скользила его спина.

Внезапно иные звуки царапнули его барабанные перепонки: сортир. Едва он узнал шумы, новое ощущение: ледяная вода. Он хотел заорать, но вместо этого чуть не захлебнулся. Попытался выпрямиться, но рука держала крепко, окуная его в раковину.

Наконец ему подняли голову. Рефлекторно он высвободился и протер веки. Не то чтобы к нему вернулась орлиная зоркость, но узнать лицо спасителя он смог.

– Ну, что надо сказать младшему братику?

Он победил смерть. Он сжимал ее в своих руках и (почти) взял верх. Эта мысль не покидала Лоика с момента схватки в прачечной. Поразительная перемена в той расстановке сил, к которой он привык. Двадцать наркотических лет именно его укачивала Старуха с косой – она приходила сосать его кровь, нашептывая ласковые слова, с каждой дозой, с каждым уколом. А сегодня он обнулил счет.

И заодно спас жизнь брату.

Ничто не могло разрушить ощущение триумфа. Ни бегство убийцы – тот в результате высвободился, кинулся вверх по лестнице, а потом нашел выход, стреляя куда попало, но, аллилуйя, без новых жертв. Ни перхлорат, который проник в мельчайшие полости их организма, его и брата. Ни перевозка в больницу Ларибуазьер в атмосфере такой срочности, что можно было подумать, будто они уже обречены. Ни шоковая терапия, которой они подвергались всю вторую половину дня: полное промывание, еще более полный медицинский осмотр (кровь, бронхи, сетчатка и прочая, и прочая, и прочая), куча препаратов…

На протяжении всех этих тягостных часов Лоика не покидало победное настроение. Он перешел Рубикон: он, самый отъявленный трус в семье, наркоман, педик, бросился в битву и победил. Не Фарабо, а самого себя. А это уже очень много.

Диагноз, вынесенный ближе к вечеру, подтвердил его победу: все результаты отрицательные. Он был чист – и от наркотиков, и от последствий отравления растворителем. Титановые пластины, которые он вживил в носовую перегородку, – спасибо кокаину – обеспечили ему неожиданную защиту. А вот брату придется пройти еще несколько осмотров – он буквально наглотался отравы на складе.

В шесть вечера Лоик вернулся на авеню Президента Вильсона. Прочищенный, помятый, вывернутый наизнанку – и счастливый. Он сам подвергся химчистке и вышел после нее воскресшим из своего мрачного пепла, как феникс.

Даже его взгляд на реальность изменился. Собственная квартира предстала перед ним как сказочный футляр из лакированного паркета и потрясающих тканей. Вид на Сену и Эйфелеву башню привел его в восторг. Все было на прежних местах, но его взгляд обладал даром превращения – или просто воссоздания: он никогда не видел этой изумительной обстановки, ослепленный наркотиком, а потом одержимый его отсутствием.