Жизнь Антона Чехова - Дональд Рейфилд

Взаимное подтрунивание продолжилось. Шавровой уже казалось, что роман с дорогим «мэтром» вот-вот станет реальностью. Послав ему рассказ «Бабье лето», она надписала его: «А mon cher maitre в знак глубокого почтения, признательности и других более теплых чувств…»

Между тем Антон и не ведал, что не так уж далеко от него, в имении Ясная Поляна, дочь Толстого Татьяна 19 апреля записала в дневнике сокровенные мысли: «Папа сегодня читал новый рассказ Чехова „Дом с мезонином“. И мне было неприятно, что я чуяла в нем действительность и что героиня его 17-летняя девочка. Вот Чехов — это человек, к которому я могла бы дико привязаться. Мне с первой встречи никогда никто так в душу не проникал. Я ходила в воскресенье к Петровским, чтобы видеть его портрет. А его я видела только два раза в жизни»[349].

Татьяна поделилась переживаниями с матерью. Графиня, забыв о том, что сама родом из семьи врача и теперь жена борца за равноправие сословий, возразила, что Чехов слишком беден и незнатен, чтобы годиться ей в мужья. Татьяна расспрашивала об Антоне общих друзей. «Скажите, он очень избалован? Женщинами?» — пытала она М. Меньшикова[350], а самого Чехова настойчиво зазывала в гости. Однако обескураживающее мнение матери и отсутствие интереса со стороны Антона привели к тому, что она увлеклась женатым человеком, Сухотиным, и впоследствии стала его женой.

Впрочем, плебейское происхождение Чехова беспокоило лишь аристократов. Сам он тяготился отсутствием денег. От Антона зависело не только обширное семейство, но и бедствующие друзья, а также крестьяне. Затеяв строительство школы в Тал еже, он вложил в него 1000 рублей, хотя деньги можно было бы собрать по зажиточным крестьянам и испросить у Серпуховской управы. Суворин выплатил ему аванс под издание пьес и рассказов, однако денежная зависимость от патрона стала для Антона обременительной. Он начал зондировать почву у другого издателя — владельца «Нивы» Адольфа Маркса, не жалевшего для своих авторов прекрасной бумаги и переплетов. Маркс не сказал Чехову, сколько заплатил Фету за собрание стихотворений, и точно так же попросил не разглашать сумму гонорара за повесть «Моя жизнь». Чехов стал склоняться к мысли продать Марксу собрание своих сочинений. К тому времени в Талеже учитель Михайлов взял на себя обязанности прораба, и у Антона немного высвободились руки. Попросив сооружавших крышу плотников не принимать указаний от Павла Егоровича, Антон на два дня уехал в Москву.

К его возвращению дорога по-прежнему была «подлая: грязь, ухабы, наполненные водою». В доме и флигеле теснились гости. Приехали с женами оба младших брата. Погода становилась жаркой. В скворечниках вылупились птенцы, и скворцы перестали петь. К 13 мая на улице было под 30 градусов, и обитателей Мелихова стали одолевать комары. Наконец приехала Лика. Для дочери с бабушкой она сняла дачу в Подольске, на полдороге к Лопасне, и теперь встречи в Мелихове и поездки в Москву и обратно стали делом естественным. Вернувшись в круг друзей дома, Лика приезжала в сопровождении Вани, флейтиста Иваненко и даже почтмейстера. Павел Егорович то и дело суховато называет ее в дневнике «мадмуазель» Мизинова.

Старшего Чехова снова повлекло в московские церкви. В первопрестольной готовились к коронации императора Николая II — спустя три года после его восшествия на престол. В середине мая в Москве состоялось пышное празднество. Не зная друг о друге, Павел Егорович и Суворин (в компании Яворской) выстояли пятичасовую церемонию коронации в кремлевском Успенском соборе. Потом Павел Егорович сразу же вернулся в Мелихово, избежав смертельной давки на Ходынском поле. Желавших получить коронационный подарок — копеечную кружку и булку — собралось за полмиллиона, и около полутора тысяч было задавлено из-за скверного устройства подарочных павильонов. Пережитый людьми ужас усугублялся безразличием властей. Медовый месяц для Николая II имел горькое завершение. Ходынка стала предвестником падения династии Романовых. (В день катастрофы венценосное семейство как ни в чем не бывало отправилось на бал во французское посольство.) Журналист до мозга костей, Суворин много времени провел на Ходынском поле: «Сегодня при раздаче кружек и угощения задавлено, говорят, до 2000 человек. Трупы возили целый день, и народ сопровождал их. Место ухабистое, с ямами. Полиция явилась только в девять часов, а народ стал собираться в два. <…> Было много детей. Их поднимали, и они спасались по головам и плечам. „Никого порядочного не видел. Все рабочие да подрядчики лежат“, — говорил молодой мужчина о задавленных. <…> Что за сволочь это полицейское начальство и это чиновничество, которые ищут только отличиться!»

Через три дня Суворин, захваченный ходынскими событиями, снова приехал в Москву, встречался с очевидцами катастрофы и чиновниками, имевшими к ней отношение. Тридцатого мая он в третий раз появился в Москве, условившись о встрече с Чеховым в гостинице «Дрезден». Антон весь день экзаменовал детей в талежской школе и с Сувориным увиделся лишь поздно вечером. Следующий день будет один из самых страшных в жизни Чехова, человека, которому довелось видеть ад сахалинских тюрем. Теперь его взору предстал жуткий исход ходынского смертоубийства. В дневнике он оставил лаконичную запись: «1 июня был на Ваганьковском кладбище и видел там могилы погибших на Ходынке». В суворинском дневнике это событие представлено более рельефно:

«На Ваганьковском кладбище был с Чеховым неделю спустя после катастрофы. Еще пахло на могилах. Кресты в ряд, как солдаты во фрунте, большей частью шестиконечные, сосновые. Рылась длинная яма, и гробы туда ставились друг около друга. Нищий говорил, что будто гробы ставились друг на друга, в три ряда. Кресты в расстоянии друг от друга аршина на два. Карандашные надписи, кто похоронен, иногда с обозначением: „Жития его было 15 лет 6 месяцев“ или „Жития его было 55 лет“. „Господи, прими дух его с миром“, „Пострадавшие на Ходынском поле“ <…> „Путь твой скорбный всех мучений в час нежданный наступил, и от всей заботы горя Господь тебя освободил“».

На следующий день Антон уехал в Мелихово, а Суворин отправился в имение Максатиха, свою летнюю резиденцию на Волге. Еще две недели во сне его преследовали мертвецы. Антон об увиденном почти не говорил, но Ходынка стала для него потрясением. Услышав о трагических событиях, он несколько дней не подходил к письменному столу и работу над «Моей жизнью» продолжил лишь после 6 июня, а побывав с Сувориным на братской могиле, неделю не писал писем.

Ходынка захлестнула Антону память — он совсем позабыл о Лике. Та послала ему в Москву сердитую записку, недовольная тем, что 30 мая он проехал мимо Подольска и не взял ее с собой в гостиницу «Дрезден»: «Очень любезно с Вашей стороны, Антон Павлович, прислать карточку и дать знать, что Вы проехали мимо! <…> То, что Вы остановились у Суворина в номере, совершенно неинтересно, так как не могу же я зайти к незнакомому для меня человеку!» Антон ответил, что этого письма он не получал (хотя в конце года оно было аккуратно помещено в архив), и уговаривал ее приехать в гости «так, чтобы вместе поехать в Москву 15-16-го и пообедать там». Лика сменила гнев на милость и согласилась встретиться с ним в московском поезде. Но они опять разминулись, и она снова засыпала его упреками. От Антона последовало еще одно приглашение в Москву, хотя он ясно дал понять, что едет туда на прием к глазному врачу. Неудобное расписание поездов, как и распутица на дорогах, оказалось достаточно серьезным поводом к тому, чтобы взаимные симпатии снова перешли в упреки и насмешки.

На подтрунивания Антона Лика реагировала раздраженно, и тот в утешение ей перенес на день поездку в Москву и договорился о встрече за завтраком у Гольцева в «Русской мысли». Теперь Виктору Гольцеву суждено было сыграть ту же роль в отношениях Антона и Лики, что и Потапенко. Как и Елена Шаврова для Чехова, он стал для Лики запасным вариантом. Следующее письмо Антона к Лике содержит многозначительную ремарку, вполне подходящую к его отношениям с обеими женщинами: «Я свои дела не умею завязывать и развязывать, как не умею завязывать галстук». Впрочем, завязки и развязки романов давались Чехову непросто не только в жизни, но и в литературе.

Глава 52 (июнь — август 1896) Освящение школы

Антон наконец встретился в Москве с Ликой, а заодно договорился о строительстве колокольни для мелиховской церкви. Глазной врач помог ему избавиться от головных болей: оказалось, что правый глаз у него близорукий, а левый — дальнозоркий; это и послужило причиной прошлогодней невралгии. Антону было прописано пенсне, которое стало завершающим штрихом его внешности. Прочие предписания — лечение электричеством, мышьяк и морские купания — он игнорировал.