Московский гость - Михаил Литов

- Я готов... - ответил мужественный артист.

Они перешагнули порог.

- Что же происходит? - едва слышно пробормотал совершенно сбитый с толку Красный Гигант.

Петя Чур, присев напротив, насмешливо посмотрел на него.

- Любовь, приятель, молодость берет свое... Эй, человек! - крикнул он стоявшему поодаль Макаронову. - Вина!

- Слушаюсь! - рявкнул Макаронов и бросился исполнять распоряжение.

- Любовь? Но вы сказали - молодость... Это верно в отношении вашей... спутницы, а что касается моего друга - это он-то молод? Он ничуть не моложе меня, смею вас заверить... Значит, и я мог бы? Но для чего? И я, вы видите, не делаю этого. Более того, я не понимаю, зачем он...

- Не будьте таким скучным, серым, тоскливым, - прервал артиста Петя Чур. - Порадуйтесь за них!

- А вы радуетесь? Да, возможно... Но я не уверен, что и в самом деле есть повод для радости... Хотя, если у него что-то получится... в таком романе, в таком сложном переплетении судеб и весьма фантастическом приключении... Нет, в каком-то смысле я за него рад, но более всего я, разумеется, удивлен... ведь мы намеревались подзаняться совсем другим... Скажем, поисками третьего пути... Но это вас вряд ли интересует.

- Совершенно верно, нимало не интересует.

Леонид Егорович взял со стола ломтик хлеба и нервными пальцами скатал шарик.

- Впрочем, раз уж мы начали говорить обо мне, так давайте и продолжим... - сказал он. - У меня ведь тоже имеются претензии... ну, пожалуй, следует выразиться помягче, назвать это просьбами, а чтобы вас не утомлять, просто одной-единственной просьбой. Наверное, вы понимаете, о чем речь... то есть это нечто в том же роде, что и у Питирима Николаевича, писателя, которому ваша подруга... теперь подруга моего друга... помогла. Простите, я немного путаюсь, но я вовсе не пьян, как может показаться, это от волнения... Я волнуюсь... Вы видите мою непомерную толщину? Вряд ли ее можно найти естественной, хотя она, разумеется, в некотором роде способствует моим успехам на сцене, если начистоту, то и создала их... Но это противоестественная толщина, нездоровая... я был бы счастлив от нее избавиться! И вряд ли я открою вам большую тайну, если скажу, что повинна... ну, не повинна... да и никакой смертельной беды тут нет, так что никоим образом не повинна... тут что-то другое... в общем, эту шутку со мной сыграла ваша подруга! Веселая шутка, спору нет, хотя правда и то, что я еще не нашел времени посмеяться над ней, все дела да дела... жизнь завертела, и все именно после того, как ваша подруга проделала со мной этот фокус. То же было и с моим другом Антоном Петровичем, но... посмотрите на него, он строен и приударяет за слабым полом, как желторотый юнец! А я...

- Я устранил лишний вес, который мучил вашего друга, - важно заявил Петя Чур.

- Правда? Вы? Неужели? Это так интересно! А я ничего не знал! Но почему у него? Почему у него - да, а у меня - нет? Тут что... между вами состоялся торг?

- Не завидуйте ему.

- Почему? Как же, как не завидовать? Он обрел истинную форму, а я...

И снова чиновник не дал ему договорить.

- Он рискует жизнью, - сказал он.

- Откуда вы знаете? Ну, этого никто не может знать, и вы сказали это лишь бы сказать... Или ему что-то угрожает? Какой-то заговор вокруг него? Я хотел бы внести ясность в этот вопрос. Но я не должен забывать и о своей просьбе, которую до сих пор не высказал... Вы уже, конечно, догадались... Я прошу вас помочь мне, снять с меня этот груз, убрать эту ужасную мясистость!

Высказав главное, Леонид Егорович поднял голову и взглянул на собеседника. Страшная пропасть пролегла тут между ними, близко сидящими и обменивающимися репликами. Петя Чур смотрел на вспотевшего от собственного многословия артиста как в пустоту. Казалось, он уже не слышал обращенных к нему слов, восклицаний, мольб, во всяком случае не услышал главное. Леонид Егорович напрасно ждал ответа. Прибежал Макаронов с вином.

А что же происходило в это время с Русланом, бедным мальчиком, столь неумеренную, доходящую до болезненного заботу и тревогу о котором выказывал писатель Греховников? С ним происходили довольно странные вещи. Однако он и сам впоследствии не мог вспомнить, как очутился за воротами тюрьмы, впрочем, все те, кто его в ту тюрьму упек, потом не могли уже вспомнить и понять, что побудило их сделать это. Так что юный герой очутился в более выгодном, нравственно более высоком положении, нежели его гонители, ибо сохранил, по крайней мере, некие серьезные и глубокие впечатления от своего пребывания за решеткой, т. е. поднабрался важного житейского опыта, тогда как всякие там следователи, свидетели обвинения и сокамерники, не простившие ему безобидного свиста, отчасти как бы впали в детство, в своего рода слабоумие. Зрелые, сообразительные и деятельные во всем прочем, эти господа высокого и не очень ранга навсегда приобрели "пунктик" (можно сказать, Русланов комплекс), при вступлении которого в действие начинали ужасно путаться, стыдиться самих себя, не могли ничего объяснить, краснели и трусили, подозревая, что за этим темным местом кроется нечто позорящее их.

Как уже сказано, Руслан в последующие времена не мог вспомнить своего исхода из тюрьмы, но это не мучило и не смущало его, напротив, казалось ему доброй, чудесной сказкой, которую он, правда, подзабыл, но когда-нибудь непременно восстановит в памяти. Поэтому приходится в описании его непредумышленного, громом с ясного неба грянувшего бегства опираться на обрывочные, невнятные и порой несомненно восходящие к жанру фантастики рассказы очевидцев. Из этих рассказов явствовало, что Руслан внезапно выкарабкался из-под нар, куда его затолкала воля камеры, шагнул к двери и прошел сквозь нее прежде, чем сокамерники, потрясенные таким святотатством, успели произвести нечто большее, нежели нечленораздельные возгласы изумления и протеста. Так же легко и беспрепятственно миновал узник охранника, дежурившего в коридоре, спустился на первый этаж к выходу, где без малейших затруднений пересек полосу заграждений в виде решеток, прошагал по тюремному двору и вышел за солидные, достойные украсить экспозицию иного музея ворота. По словам очевидцев, парень продвигался вперед как сомнамбула, как зомби, в общем, как человек, которого ведет таинственная сила и который сам не сознает всей необычности происходящего с ним, и это поражало их, уязвляло, повергало в задумчивость. Тут что-то не так, дело нечисто, был общий их вывод, изречение застигнутого врасплох ума, едва ли вообще подготовленного к подобным казусам. Эти очевидцы в один голос утверждали, что в какой-то момент не скрывающий своих намерений беглец внимательно посмотрел на то, что сделало его имя известным всей тюрьме, и они посмотрели тоже. Что бы это могло быть? В этом месте своего рассказа очевидцы улыбались чуточку снисходительно, с видом некоторого превосходства. Разумеется, знаменитая клешня! И тут впору было протереть глаза: никакой клешни, парень шел, задорно помахивая целехонькими здоровыми руками.

Но что же такое поведение самих очевидцев? Никто из них не сумел противопоставить по-своему величавому шествию арестанта, на глазах становящегося бывшим, ничего, кроме сбивчивого лепета и судорожных и бесплодных попыток вырваться из тенет какого-то колдовства, парализовавшего их. И эти очевидцы постарались забыть случившееся, так что происшествие, о котором в первую минуту было много шума, словно вдруг потускнело, каким-то образом утратило в их глазах всякую остросюжетность и привлекательность и отнюдь не стало легендой. Бывшим сокамерникам Руслана не нравилось вспоминать это событие потому, что они, мнившие себя всесильными по отношению к жалкому уроду, были очень уж поражены и оскорблены его своеволием и тем превосходством над ними, которое ясно выразилось в его прохождении сквозь железную дверь. Охранникам, проявившим столь нелепую беспомощность в поимке опасного преступника, что никакого намека на эту самую поимку и не было, забыть о случившемся приказал начальник тюрьмы, ибо не мог допустить, чтобы несостоятельность его подчиненных стала достоянием гласности. А следователю, который занимался делом Руслана, и недосуг было помнить: он неожиданно получил повышение. Никто не знал причин, заставивших этого следователя держать в тюрьме Руслана, тем более что составленное на того досье бесследно исчезло, однако всем представлялось, что следователь в этой странной ситуации вел себя на редкость достойно и заслужил поощрение. Поэтому он, не раскрывший ни одного мало-мальски серьезного преступления, стал начальником над коллегами, иные из которых имели баснословный послужной список, благородно убеленные сединой виски и целую кучу свинца в различных частях не раз подвергавшегося невероятным опасностям тела. Если заглянуть в еще более отдаленное, но вполне обозримое будущее, то вот она, возможность полюбоваться нашим следователем в еще более отрадные, цветущие, успешные минуты его существования: он уже судья, напустивший на себя чрезвычайно строгий вид, который отнюдь не обманчив, ибо к беспрерывному вынесению суровых приговоров этот господин приступил с неутолимой жаждой поскорее покончить со всякими проявлениями зла.