Осень - Ба Цзинь

— Дядя всегда знает, что делать. Спрашивайте у него. — Слова Цзюе-синя напомнили госпоже Чэнь о существовании мужа.

— У него? А что он может? Только бить чашки, когда люди спят; злиться да ругаться! Разве случилось бы с Мэем такое, если бы не он? — в отчаянии забыв про все на свете, желая излить все свое негодование, госпожа Чэнь бросала упреки своему упрямому, но сейчас беспомощному мужу. Его желтое лицо, словно в тумане, стояло перед её глазами.

— Просто у нашей семьи такая судьба несчастливая. За что ты меня обвиняешь? Я, что ли, виноват? Поменьше бы вы, бабы, болтали, если ничего не смыслите, — пытался притворным раздражением скрыть свое смущение Чжоу Бо-тао.

Чувства госпожи Чэнь в это время были в смятении, но слова мужа подлили масла в огонь, и она дала волю своему гневу:

— Ладно, пусть я ничего не смыслю! Посмотрим, что ты, умный, сделаешь. Я поручаю Мэя тебе. Но берегись, если с ним что-нибудь случится! — Выпалив эти слова, она, вне себя от гнева, выбежала из комнаты.

Проследив взглядом за женой, Чжоу Бо-тао испытал и стыд и злость одновременно.

— Что ж, сын одному мне принадлежит, что ли? — ворчал он, не зная, на чем сорвать раздражение. — Тебе нет дела, ну и я не буду им заниматься! — Даже не поинтересовавшись, лучше ли сыну, он со злостью распахнул дверную занавесь и крупными шагами вышел из комнаты.

Если не считать больного и Цуй-фэн, то в комнате теперь остались только Цзюе-синь и молодая. Больной уже перестал харкать и, отлежавшись на коленях жены, с ее помощью перелег на подушку. Жена высвободила руку из-под головы Мэя и увидела, что веки его, как у засыпающего человека, медленно смыкаются. Так как свекор уже вышел, она дала волю своим чувствам. Сердце ее сжалось; глотая слезы, она подняла глаза на Цзюе-синя.

— Вот. теперь ты сам видел, что бывает! Всем не до него. А что я, беспомощная женщина, могу сделать? — пожаловалась она и, закрыв лицо руками, тихо заплакала.

Прежде Цзюе-синь не испытывал особенной симпатии к молодой жене Мэя. Но в этот вечер он сам видел все, что произошло в этой комнате, глаза его не обманули — он увидел другую сторону молодой души. В нем росло сочувствие к страданиям молодой женщины — такой беспомощной под ударами судьбы. А после того, что сделал Чжоу Бо-тао, после того как родители больного, разругавшись, выскочили из комнаты, плач молодой женщины, словно нож, ударил его по сердцу. Приблизившись к ней, он попытался сказать что-то в утешение:

— Не нужно так переживать. Дядя и тетя сейчас вернутся. Разве они могут бросить сына? Притом болезнь не такая уж опасная — придет врач, посмотрит, даст лекарства, Мэй полежит и выздоровеет. Не волнуйся, а то еще сама заболеешь. Мэю от этого только тяжелее будет. — Он готов был пожертвовать всем, что у него есть — лишь бы хоть чем-нибудь помочь этой одинокой, страдающей женщине. Но, высказавшись, он осознал свое бессилие: «Ведь он ничего не может сделать, оставаясь здесь, — может быть, только скажет десяток ничего не значащих слов. Ему суждено быть лишь посторонним наблюдателем гибели еще одной молодой жизни, бесконечных страданий еще одного молодого существа. Все это не было необходимостью, всего можно было избежать». Но у него уже не было сил. Он ненавидел и презирал самого себя. Перед глазами у него все поплыло, женщина, сидевшая с уткнутым в ладони лицом на кровати и содрогающаяся в рыданиях, показалась другой, и одновременно ушей его коснулся тихий голос: «Брат, позаботься о Мэе». Невидимая игла кольнула его в сердце. Он широко открыл глаза — перед ним была молодая жена Мэя: стройная, в платье цвета голубой лазури. От Хой давно уже не осталось ничего земного, но голос ее все еще звучал в его ушах. Вот теперь он действительно «испугался смерти», обманув доверие девушки. И он еще сильнее презирал и ненавидел себя.

Цзюе-синь хотел что-то сказать, но вошла Фэн-сао. В руках у нее была чашка с разведенным горячей водой пеплом «священного покрывала». Это питье предназначалось Мэю. В это время молодая подняла на Цзюе-синя заплаканные глаза и заметила Фэн-сао, направлявшуюся к постели больного.

— Уснул молодой барин? — тихо спросила служанка. — Может, не надо ему пить? — Молодая махнула рукой:

— Только что уснул. Поставь чашку на стол.

Фэн-сао выполнила, что от нее требовали, и, увидев кровь на полу, обратилась к Цуй-фэн:

— Принеси-ка немного золы да подмети здесь. — Цуй-фэн молча вышла.

— Ты сегодня тоже устал, Цзюе-синь. Спасибо тебе за внимание. Вот, говорят, у меня характер скверный. Я это знаю — меня дома избаловали, — со слезами на глазах изливалась перед Цзюе-синем молодая женщина. — А что я здесь увидела, когда пришла? Тоже удивительные вещи. Вот характер и испортился еще больше. Мне даже неудобно сейчас говорить об этом. Ведь твой брат все-таки хорошо ко мне относился. Но ты своими глазами видел все, что произошло сегодня. Подумай, могу ли я после этого быть спокойна? Вот она, горькая доля! — Голос у нее оборвался и слезы потекли по щекам тоненькими струйками.

— Не стоит убиваться так, барышня. Вылечим вашего муженька. Вы сами за эти два дня так издергались, что о своем здоровье подумать надо, — подошла утешить молодую женщину Фэн-сао. Служанка эта перешла в дом Чжоу от родителей жены Мэя, когда та выходила замуж, и слезы молодой хозяйки, естественно, вызывали в ней чувство жалости. В это время вошла Цуй-фэн с корзиной и веником. Фэн-сао, продолжив мысль своей хозяйки, обратилась к Цзюе-синю:

— Во всем наша барышня ничего, барин, только вспыльчива немного. Наша старая госпожа умерла рано, и господин баловал барышню больше всех дочерей. Во всем ей угождал. Чуть она рассердится — и уж все в доме боятся. Вы же человек не посторонний, видно, сами все понимаете. Это, кто не понимает, тот за ее спиной любит язык почесать. А я всегда говорила барышне, что такой характер до добра не доведет. Но разве можно сразу его переделать?…

При этих словах служанки на лице молодой женщины появилось некоторое подобие улыбки, и она осторожным, тихим голосом перебила ее:

— Говори потише, Фэн-сао, а то мы опять разбудим Мэя.

Фэн-сао умолкла, бросив взгляд в сторону кровати. Цзюе-синь сочувственно сказал первое, что пришло в голову:

— Правильно говоришь. Верно. — И теперь даже Цуй-фэн, вначале лишь изредка настороженно и недовольно поглядывавшая на молодую, подарила ее взглядом, полным сочувствия и поддержки.

Мэй очнулся и хриплым голосом позвал жену.

— Я здесь, — заботливо ответила та, быстро склонившись к нему.

— Ты еще не спишь? — нежно спросил Мэй, сжимая ее руку, которую она положила на одеяло. — Ты устала сегодня. Я вас всех заставил беспокоиться.

— Еще рано. Цзюе-синь тоже здесь, — тихо ответила жена, улыбаясь ему. — Тебе все еще тяжело?

— Сейчас лучше, я вздремнул чуточку. Цзюе-синь еще не ушел? Сколько мы ему беспокойства доставили! — И он глазами поискал брата.

Молодая повернулась к Цзюе-синю:

— Он зовет тебя. — Цзюе-синь подошел и тихо позвал:

— Мэй!

— Спасибо, брат, мне сейчас намного легче. Спасибо, что ты еще здесь, — через силу, негромко выдавил из себя Мэй, чуть-чуть повернув голову и затуманенными глазами благодарно и с надеждой глядя на Цзюе-синя. — Иди домой, Цзюе-синь, ты устал. Выздоровею, как следует отблагодарю тебя. — Вдруг губы его дрогнули, он отвел взгляд от лица брата и устало произнес: — Только, пожалуй, я не выздоровею.

— Не думай об этом, Мэй. Ведь ты еще так молод… — хотел было ободрить его Цзюе-синь, подавив собственную боль, но появление в комнате старой госпожи Чжоу и госпожи Чэнь не дало ему закончить.

— Как? Неужели доктора еще нет? — встревожилась старая госпожа Чжоу и подошла к постели внука. Госпожа Чэнь последовала за ней. Распахнулись занавески, и в дверях показалась госпожа Сюй.

Видя, что Мэй лежит спокойно и вид у него лучше, они немного успокоились. Старая госпожа Чжоу сказала больному несколько ласковых, успокаивающих слов.

Неожиданно донесся громкий, радостный голос Чжоу-гуя, особенно звонко прозвучавший в ночной тишине: «Доктор Ван прибыл!» — Этот голос сразу внес успокоение и надежду в душу каждого, кто находился в комнате.

39

Когда Цзюе-синь вернулся домой, то нашел в своей комнате Юнь, которая дожидалась его; тут же беседовали Цинь, Шу-хуа и Цзюе-минь. При виде устало вошедшего Цзюе-синя Юнь вздрогнула и беспокойно спросила:

— Ну что, Цзюе синь? Надеюсь, ничего страшного?

Цзюе-синь сокрушенно покачал головой и уселся на вертящийся стул. Шу-хуа быстро подбежала к печурке, на которой грелся чайник, налила чашку чаю и поставила ее перед братом. Глотая чай, Цзюе-синь по очереди переводил взгляд с одного лица на другое, затем поставил чашку, вздохнул и только после этого заговорил, обращаясь главным образом к Юнь, но вместе с тем и к остальным трем. Без всяких комментариев он рассказал им о том, что видел в доме Чжоу. И только закончив рассказ, устало и чуть-чуть возмущенно прибавил: