Собрание сочинений. Том 2. 1988–1993 - Юрий Михайлович Поляков

мысль некоторыми нецензурными излишествами. Он сразу побежал в ЦК, требуя кары на мою голову. Но там лишь тихо порадовались: наконец хоть кто-то выдал в лицо этому влиятельному литературному бурбону то, что другие давно хотели сказать и не решались.

– Молодец! – похвалил на прощание, сначала для порядка пропесочив, заведующий отделом пропаганды и агитации ЦК ВЛКСМ Владимир Егоров.

В 1993-м «Смену» возглавлял Михаил Кизилов – его я хорошо знал по ЦК ВЛКСМ, где он вел творческую молодежь, в основном литераторов, так как сам был не чужд изящной словесности. Познакомились мы еще в 1979 году на Седьмом всесоюзном совещании молодых писателей. Он был из новой генерации функционеров, с широкими взглядами, без предубеждений, с коммерческой жилкой, очень пригодившейся ему, когда все рухнуло. В литературном поколении, следовавшем за нами, в ту пору дебютировала очень талантливая поэтесса Екатерина Горбовская. Она никакого отношения к Глебу Горбовскому не имела и позже эмигрировала в Великобританию. Кажется, вышла замуж, о чем и грезила в своих стихах. Опережая приход в литературу концептуалистов, Катя писала ироническую женскую лирику:

Ты спал, как сурок.

Ты спал как убитый.

Ты спал, как убитый сурок.

И вот мне позвонил завсектором ЦК ВЛКСМ Миша Кизилов и взмолился:

– Юра, у Кати готовится первая книжка. Но нет «паровозов». Одна любовь-морковь. Выручи, напиши парочку!

– Миш, я бы с радостью помог, но у меня самого с этим проблемы. Попроси Вовку Шленского, он тебе за ночь дюжину нахреначит.

– Точно! Как же я сам не догадался. Спасибо!

Согласитесь, довольно неформальный способ поддержать юное дарование!

Кизилов с радостью взял «Демгородок» и поставил в августовский номер. Пока повесть готовили к печати, развернулись основные бои между президентом и Верховным Советом, включая кровавый разгон демонстрации на площади Гагарина. Надо сказать, телевидение и центральная пресса тогда были целиком на стороне Ельцина, за исключением нескольких газет, журналов и передачи «600 секунд» Александра Невзорова. Либеральные СМИ, собственно, и выиграли ту скоротечную гражданскую войну, установившую в стране прозападную либеральную диктатуру, правда, без Пиночета. В этой ситуации появление в популярном и тиражном молодежном журнале злой антилиберальной сатиры вызвало ярость у одних и восторг у других.

Рецензент «Рабочей трибуны» Тимофей Кузнецов писал: «Читает ли сегодня толстые журналы досточтимая публика, занятая или физическим выживанием, или предвыборной борьбой? Трудно сказать. А вот что точно известно: ходит по рукам августовский номер журнала “Смена”, где напечатана повесть-памфлет Юрия Полякова “Демгородок”. И народ то ли плачет, то ли гомерически хохочет…»

А вот как наехал на меня Роман Арбитман в суперлиберальной тогда «Литературной газете». Статья называлась «Лукавая антиутопия. Юрий Поляков в поисках утраченного апофегея»:

«…Итак, поражение ненавистной “дерьмократии” на Руси, которое так долго обещали народу большевики, состоялось. Пусть на бумаге, но состоялось… Юрий Поляков на бумаге отыгрался за все обиды, общественные и личные. За развал Союза и рост цен. За демократию, при которой редакция журнала “Юность” избрала не его, Полякова, своим новым главным редактором. За то, что по финансовым причинам закрылись два фильма по его сценариям и по непонятным причинам “тормознули” постановки его пьес в академических театрах. За то, что лживые телевизионщики не приглашают больше в “Пресс-клуб” (не по той ли причине возник в повести злорадный рассказ, как прихлопнули враля-телекомментатора?). За то, что былые “апофегеи” стали анахронизмом. Вероятно, именно эти и другие жизненные обстоятельства и побудили писателя ударить по “демокрадам”…»

Правда, лихо! Хотя привычка за личные обиды квитаться со страной характерна как раз для российских либералов, а не патриотов. Но статья Арбитмана стала своего рода сигналом, после нее мое имя почти на десять лет исчезло со страниц «Литературной газеты», до самого моего прихода туда в 2001 году главным редактором. Информацию обо мне вычеркнули из переизданий словарей, справочников и учебников, а ведь мои ранние повести входили в школьную программу, по ним писались сочинения в школе. Однажды на вечеринке я танцевал с молодой дамой и, как говорится, начал подбивать клинья. Вдруг она улыбнулась:

– Близость, не оплаченная любовью, лишь отдаляет мужчину и женщину друг от друга!

– Хм, вы читали «Работу над ошибками»? – спросил я, узнав цитату из своей повести.

– Читала? Я писала по ней выпускное сочинение. У вас такая смешная фотография была в журнале! И я думала, вы моложе…

Клинья пришлось срочно извлечь и отнести домой.

Кстати, тот давний «херем» остался в силе до сих пор, в 2014 году в своем «Путеводителе по российской литературе» все тот же неуморимый Арбитман включил моего «Гипсового трубача» в число романов, которые вообще не следует читать. Собственно, в этом и заключается либеральная цензура: не надо запрещать, надо вытеснить автора из поля читательского внимания. Но ведь это, в сущности, мало чем отличается от цензуры. Даже еще хуже: запретный плод сладок, к нему тянутся вопреки, а плод, заранее объявленный несъедобным, просто не возьмут в руки с книжного прилавка. Виртуозы!

6. Раздавить гадину

Пока «Демгородок» читали и обсуждали, грянул «черный октябрь». Поздно вечером 2-го мы возвращались с дачи в Москву. Всюду стояли омоновцы и бронетехника. Казалось, столица оккупирована. Из приемника визжали о коричневой угрозе и необходимости раздавить гадину. Видные деятели культуры призывали граждан сохранять спокойствие и верность президенту. На Беговой улице у самого поворота на Хорошевское шоссе нас остановили ребята в касках и бронежилетах, не то калмыки, не то башкиры. В Москву нарочно стянули части из регионов, где плохо понимали, что происходит в центре страны. К тому же силовики были одной из немногих категорий трудящихся, которым не задерживали зарплату. Омоновцы потребовали выключить мотор, выйти, открыть багажник и предъявить паспорт. Я ответил: сдох аккумулятор и снова машина не заведется. Они наставили на меня автоматы, сурово повторив требование. Моя дочь Алина, ей было тогда 13 лет, испугалась. Жена Наталья пыталась крикливо вмешаться, но я успокоил обеих и заглушил мотор. Проверив и убедившись, что я в отличие от них прописан в Москве, а в багажнике у меня, кроме скудных даров огорода, ничего нет, парни отпустили нас с миром, даже любезно оттолкали заглохшую машину к бензоколонке, где мы ее и оставили, уйдя домой пешком.

Утром, забрав с вынужденной стоянки свой «Москвич» (как ни странно, целехонький), я ринулся в гущу событий. Прошляпив переворот 1991-го в Коктебеле, я не хотел пропустить происходящее на Краснопресненской набережной. Весь следующий день я провел у Белого дома.

«…Под выстрелами толпа любопытствующих дружно приседала. Потом кто-то начинал показывать пальцем на бликующий в опаленном окне снайперский прицел. Били пушки – словно кто-то вколачивал огромные гвозди в Белый дом, напоминавший подгоревший бабушкин комод. А около моста, абсолютно никому не нужный в эти часы, работал в своем автоматическом режиме светофор: зеленый, желтый, красный… От Белого дома гнали кого-то с поднятыми руками. Мимо проносили очередного убитого или раненого. Мальчишки втихаря вывинчивали золотники из колес брошенных машин… Вечером торжествующая теледикторша рассказывала мне об этом событии с такой священной радостью, точно взяли Рейхстаг. Что это было на самом деле – взятие или поджог Рейхстага, – покажет будущее. Однако кровавая политическая разборка произошла. В отличие от разборок мафиозных в нее оказались втянуты простые люди, по сути, не имевшие к этому никакого отношения. Я – не политик, я – литератор и обыватель. Мне по-христиански жаль всех погибших. Нынешним деятелям СМИ и культуры когда-нибудь будет стыдно за свои слова о ”нелюдях, которых нужно уничтожать”. А если им никогда не будет стыдно, то и говорить про них не стоит…» – так я писал в статье, о которой чуть ниже.

4 октября мне влетело в голову отправиться на Цветной бульвар в газету русского сопротивления «День», чтобы забрать номер с фрагментом моего «Демгородка». Но редакция была уже разгромлена. Вход охраняли несколько интеллигентного вида молодых людей, одетых в новенький импортный камуфляж.

– Вы куда, гражданин? – спросил меня старший – брюнет с породистым лошадиным лицом..

– В газету.

– В какую?

– «День»…

– А вы, собственно, кто? – Они начали окружать меня.

– Хотел дать объявление…

– Ах, вот как? Уходите и запомните: газеты «День» больше нет и никогда не будет. Проханов скрылся, но мы его поймаем. Понятно?

Понятно: в случае политической