Бог-Император Дюны - Фрэнк Херберт

Монео замурлыкал про себя песенку:

Кричит, о конце говоря.И цвета последних листьев,Таящихся в жаркой траве,Эти осень и песня моя.

Монео закивал в такт, перейдя к припеву:

День закончился,Гости ушли.День закончилсяВ нашем сьетче,День закончился,Буря ревет,День закончился,Гости ушли.

Монео подумал, что эта песня и вправду неподдельно стара — песня старых Свободных, никакого сомнения. И она напоминает ему кое-что о себе самом. Он тоже хотел, чтобы посетители в самом деле поскорее ушли, чтобы вся суматоха кончилась и опять наступил мир. Мир так близко…

И все же он не может бросить своих обязанностей. Монео подумал о грудах снаряжения, расположенного в дюнах, но не видимого из Туоно. Вскоре они все это увидят — шатры, еду, столы, золотые тарелки, украшенные драгоценностями ножи, глоуглобы в виде старинных ламп причудливой формы… все богатое убранство, на которое такие разные жизни возлагали свои ожидания.

«Обитатели Туоно никогда не станут теми же самыми».

Во время одной из инспекционных поездок Монео провел в Туоно две ночи. Он припомнил запах костров, на которых готовилась пища, растопку из веток ароматических кустов, полыхающую во тьме. Туонцы не пользовались солнечными печами, потому что те для них «недостаточно древние».

НЕДОСТАТОЧНО ДРЕВНИЕ.

В Туоно почти не пахло меланжем. Слащавая едкость и мускусные масла кустарников оазиса — вот, преобладающие запахи в деревеньке. Да… и выгребные ямы, и вонь гниющего мусора. Он припомнил реплику Бога-Императора по завершении своего доклада о результатах поездки.

«Эти СВОБОДНЫЕ не знают, что потеряно в их жизнях. Они воображают, будто сохраняют самую суть прежних обычаев. В этом беда всех музеев. Что-то тускнеет, усыхает в экспонатах — и исчезает. Смотрители музеев и посетители, глазеющие на экспонаты, склонившись над витринами, — очень немногие из них ощущают это недостающее. Это то, что в прежние времена приводило в движение все жизни. Когда жизнь ушла — ушло и оно.»

Взгляд Монео сосредоточился на трех Рыбословшах, стоящих на мосту прямо перед ним. Они пустились в пляс, вскинув руки, крутясь и подскакивая в нескольких шагах от него, и двинулись прочь.

«Как странно», — подумал он. — «Я видел людей, танцующих на открытом месте, но никогда — Рыбословш. Они танцуют только в уединении своих покоев, в своем собственном тесном кругу.»

Он не успел еще додумать эту мысль, когда услышал первое грозное жужжание лазерного пистолета и почувствовал, как мост накренился под ним.

«Это происходит не на самом деле» — вскричал его разум.

Он услышал, как королевская тележка со скрежетом съехала вбок к краю моста, с щелчком резко открылся колпак тележки. Позади него раздались испуганные крики и вопли, но он не мог обернуться. Настил моста резко накренился вправо, и он, рухнув навзничь, заскользил к бездне. Он уцепился за обрезанный край троса, чтобы остановиться. Трос поехал вместе с ним. Все вокруг сползало, скрипя о развеянный по мосту тонким слоем песок. Монео цеплялся за трос обеими руками, крутясь на нем. Потом он увидел королевскую тележку — она накренилась над краем моста, колпак был открыт. Хви стояла, одной рукой хватаясь за свое откидное сиденье, глядя куда-то мимо Монео.

Воздух наполнился кошмарным скрежетом металла. Мост еще круче накренился. Монео увидел, как покатились придворные, с раскрытыми ртами, хватаясь руками за воздух. Трос Монео за что-то зацепился. Руки Монео задрались над головой, все его тело вращалось и перекручивалось. Он почувствовал, как его руки, мокрые от страха, скользят по тросу.

И опять промелькнула перед ним королевская тележка. Перекореженная, она застряла, упершись на переломанную ограду моста. В последний миг Монео увидел крохотные ручонки Бога-Императора, тщетно попытавшиеся удержать Хви Нори, хватаясь за нее. Хви безмолвно выпала с открытого края тележки, ее золотое платье со свистом задралось, обнажая ее тело, вытянутое как стрела.

Глубокий, рокочущий стон вырвался у Бога-Императора.

«Почему он не включает суспензоры?» — промелькнуло у Монео. «Суспензоры его поддержат.»

Но лазерный пистолет продолжал жужжать и, пока руки Монео скользили к перерезанному концу троса, он успел увидеть, как копье пламени пронзило насквозь суспензоры тележки, один за другим, с взрывами золотого дыма. Сорвавшись и падая, Монео взметнул руки над головой.

«Дым! Золотой дым!»

Тело его перевернулось, влекомое задравшимся балахоном. Лицо оказалось обращенным вниз, в бездну. В мальстреме кипящих бешеных струй, далеко внизу он будто посмотрел в зеркало своей жизни — обрывистые потоки и перекаты, множество действий и событий, объединенные единой целью. Слова Лито промелькнули в его уме нитью золотого дымка: «Осторожность — это тропа к посредственности. Быстротечная, бесчувственная посредственность — вот все, что большинству людей кажется возможным достичь».

И дальше Монео падал свободно в экстазе понимания. Космос открылся для него как чистое стекло, все текло вне Времени.

ЗОЛОТОЙ ДЫМ!

— Лито! — завопил он. — Сиайнок! Я верю!

Тут балахон сорвался с его плеч. Монео развернуло ветром, дующим из каньона — последний взгляд на запрокинутую королевскую тележку… падающую с разрушенного моста. Бог-Император выскользнул с открытого конца.

Что-то твердое сокрушительно ударило в спину Монео и это было последним, ощущением в его жизни…

Лито почувствовал, что выскальзывает из тележки. В его сознании была только Хви, падающая в реку — жемчужный фонтан, отметивший ее погружение в мифы и грезы о конце Времени. Ее последние слова, спокойные и уверенные, пробежали через все его жизни-памяти:

— Я пойду впереди тебя, любимый.

Выскальзывая из тележки, он заметил зазубренные края с рябыми тенями, злобный кривой клинок реки, отточенный о вечность и готовый погрузить его в агонию.

«Я не могу плакать, не могу даже закричать», — подумал он. — «В слезах больше нет нужды. Слезы — вода. Через миг мне останется только она. Я могу только стонать в моей скорби. Я одинок, более одинок, больше чем когда-либо прежде.»

Его огромное рубчатое тело согнулось и закрутилось при падении, обостренное зрение выхватило Сиону, стоящую на обрубленном краю моста.

«Теперь ты узнаешь!» — подумал он.

Тело продолжало крутиться. Он смотрел на приближавшуюся реку… Вода была сном, населенным плеском рыб, вызвавшим в его жизнях-памятях воспоминание о пиршестве рыбаков на гранитном берегу озерка, о розовом мясе, восхитительно обостряющем и утоляющем аппетит.

«Я присоединюсь к тебе, Хви, на пиршестве богов!»

Обжигающая вспышка пузырьков — и всего его охватила смертная мука — злобные потоки воды захлестнули его со всех сторон. Он ощутил, как его царапает о скалы пока он борется, продвигаясь вперед, чтобы вырваться из стремнины. Его тело изгибалось в конвульсиях непроизвольных корчей, отчаянных бултыханий. Стена каньона, мокрая и черная, проносилась перед его обезумевшим взглядом. Отрывались отдельные куски бывшей кожи. Казалось серебряный дождь, стремящийся в реку, ошеломительное движение чешуйчатых блесток песчаной форели, покидающей его, чтобы начать свою собственную жизнь организмов-колоний.

Агония продолжалась. Лито изумило, что он до сих пор сохраняет сознание, все еще ощущает собственное тело.

Его вел инстинкт. Он уцепился за ближнюю скалу, на которую его швырнул поток, почувствовал, как его вцепившийся палец отрывается от руки прежде, чем он смог разжать хватку — и это была лишь малая толика его боли.

Речка поворачивала налево через каменный перекат в ущелье, и, словно говоря, что ему уже достаточно, вышвырнула его крутящееся тело на пологий песчаный берег. Он пролежал там мгновение. Голубая краска его спайсовой эссенции растеклась вниз по течению. Им управляла агония, тело червя двигаясь само по себе, убегало от воды. Вся покрывавшая его песчаная форель ушла. Давно утраченное чувство осязания каждого прикосновения вернулось тогда, когда он мог от этого испытывать только боль. Он не видел своего тела, но чувствовал, как что-то, бывшее прежде Червем, заставляет его, корчась, отползать от воды. Он поглядел вверх. В глазах, смотрящие сквозь завесы пламени боли, образовывались нестойкие сливающиеся формы. Наконец он узнал это место. Река вынесла его к повороту, за которым она навсегда покидала Сарьер. Позади него находилось Туоно и, чуть дальше за Барьерной Стеной царство Стилгара — остатки сьетча Табр — место, где спрятан весь запас его спайса.

Извергая голубые дымки его агонизирующее тело корчилось и шумно прокладывало себе путь вдоль полоски пляжа, оставляя синий след на разбитых валунах, устремляясь в сырую пещеру, которая когда-то была частью прежнего сьетча. Теперь это был лишь неглубокий грот, проход закрыт упавшей скалой. Ноздри Лито ощутили сырой грязный запах пещеры и чистый запах эссенции спайса.