Сочинения. Том 3 - Евгений Тарле

4 ноября Наполеон приказывает изготовить ноту для русского посла. Куракину необходимо «очень вежливо, очень мягко» указать, что «если Россия хочет серьезно воспрепятствовать торговле колониальными товарами, то Англия раньше, чем через год, заключит мир». Но «нужно говорить откровенно»: «колониальные товары, которые появились на последней лейпцигской ярмарке, были туда привезены на 700 повозках из России; теперь вся торговля колониальными товарами идет через Россию». И опять повторяется указание на необходимость конфискации английских судов, под чьими бы флагами они ни шли. «Теперь нет нейтральных». «До тех пор, пока английские и колониальные товары будут приходить из России в Пруссию и Германию и их нужно будет арестовывать на границах, будет вполне очевидно, что Россия не делает того, что надлежит делать, чтобы причинить вред Англии». Так кончалась эта зловещая инструкция[79].

В таком духе и была составлена и отослана нота князю Куракину: тут только еще больше, чем в первоначальной инструкции, настаивалось на том, что все иностранные флаги «служат лишь маской для англичан»; прибавлено было конкретное указание, что англичане переправляют свои товары в Россию через Готеборг и Швецию[80]. Эта мысль, что всякий колониальный товар есть английский, становится своего рода навязчивой мыслью у Наполеона, в 1810–1811 гг. особенно. Он не только много раз к ней возвращается, но и часто в одном и том же письме на все лады ее повторяет[81].

При этих обстоятельствах если что-нибудь могло еще более раздражить и оскорбить императора Александра, русский земледельческий класс и русское купечество, то это был вопрос о лиценциях, необычайно обострившийся в 1810 г.

С 1809 г., а особенно с 1810 г., Наполеон стал все чаще выдавать лиценции разным лицам для вывоза французских товаров в Англию или куда они хотят с разрешением ввезти за это на ту же сумму колониальных товаров. Это прямое отступление в свою пользу от принципов континентальной блокады Наполеон ни перед кем из европейских государей и не думал оправдывать, ибо совершенно их не стеснялся. Но Александр был единственным монархом в Европе, с которым еще должно было объясняться, и Наполеон поясняет ему через Коленкура, что эти лиценции будто бы даются только для вывоза хлеба и вина, но не для ввоза колониальных продуктов. Но, во-первых, была сущая неправда, будто обладатели лиценций вывозят только хлеб и вино; напротив, они даже обязаны были вывозить французские шелковые материи. А во-вторых, даже если бы лиценции и давались Наполеоном только для вывоза хлеба и вина, то на каком же основании в таком случае Александр стал бы губить вывоз русского хлеба в ту же Англию, куда Наполеон позволял на пользу французам вывозить французский хлеб «в виде исключений»?

Русское правительство не удовлетворялось этими не вполне логичными объяснениями.

Первые сдержанные представления о лиценциях, выдаваемых Наполеоном, были сделаны Румянцевым Коленкуру в январе 1810 г., и Коленкур, сам еще ничего не зная и не будучи в курсе дела, ничего не мог ответить. Какова же линия поведения самой Франции? — недоуменно спрашивал Румянцев. «Мы так сказать, в этом деле ваши ученики, и мы не хотим делать ни больше, ни меньше, чем вы», — многозначительно прибавил русский министр[82], который не преминул заявить, что и беседу эту он ведет по приказу императора Александра.

В конце июня (20-го) 1810 г. у Коленкура был новый неприятный разговор о лиценциях с императором Александром на этот раз. Его величество, доносит Коленкур, сказал, что лиценции восстанавливают торговлю, но только с обязательной уплатой налога англичанам; что, несомненно, опыт прошлого заставляет императора Наполеона смягчить былые меры строгости; что только Россия теперь сохраняет принцип блокады во всей первоначальной суровости[83]. Коленкур пробовал возражать, что французы сбывают лишь продукты почвы, а русские доставляют англичанам военные средства; что даже и лиценциатам не дозволено ввозить во Францию английские товары и английские колониальные продукты. Но Александр указал, что англичане открыто говорят, что с некоторого времени французы ведут значительную торговлю с ними. В конце концов император заметил, что он говорит об этом как о предмете общего разговора[84].

Этот «разговор» повторился.

7 декабря 1810 г. Коленкур имел продолжительную беседу с императором Александром о континентальной блокаде. Посол настаивал на принципе, который громко провозгласил Наполеон: всякий колониальный товар есть товар английский и как таковой должен быть конфискован. Речь шла о том, чтобы воспретить американским судам являться в русские порты. Император заявил, что он с Англией — в открытой войне, что с ней никаких сношений нет; что Россия несет большие жертвы во имя этой системы; что русские не пользуются даже лиценциями благодаря которым торговля процветает «в других местах» (ailleurs). «Будем говорить откровенно, — сказал Александр. — Какова для Франции цель принимаемых вами мер? Иметь одной выгоды торговли колониальными товарами, иметь монополию этой торговли. Я этому не противлюсь, я не мешаюсь в то, что происходит у других. Пусть так действуют и относительно меня. Почему бы я не имел права получать сахар от американцев, когда за ту или иную пошлину вы позволяете у себя и у других потреблять продукты ваших и даже чужих колоний?»[85]

Но Наполеона эти сообщения Коленкура о беседах с Александром ничуть не останавливали.

И чем дальше, тем более бесцеремонно Наполеон желал именно свои владения и свою казну избавить от потерь, которые влекла за собой им же установленная континентальная блокада для остальной Европы.

Летом 1811 г. создалось, по собственным словам Наполеона, следующее положение вещей. В Англии (в том году) нет хлеба; Германия и Польша завалены хлебом. Англичане скупают этот немецкий и польский хлеб, который и идет через Данциг и море в Англию. Прекратить это и бесполезно («если англичане не получат хлеба с Балтийского моря, они получат его из Америки»), и невозможно («наша бдительность была бы бессильна против того, на что окажется способной алчность»). А потому «нельзя ли дать заработать не Данцигу и прусской казне, а принадлежащим Франции ганзейским городам и, следовательно, французской казне»? Другими словами: нельзя ли направить этот континентальный хлеб в Англию через Гамбург, Бремен, Любек, обложив вывоз его известной пошлиной, заставив принять ту же пошлину Пруссию и Мекленбург? Император обращался к тому самому, что он не хотел позволить делать ни России, ни вообще континентальной Европе[86].

И русские землевладельцы не могли бы без раздражения отнестись к той таблице цен на хлебные злаки, которая была составлена 29 июня 1811 г. во французском министерстве иностранных дел на основании консульских донесений из разных пунктов Европы, если бы они знали эту таблицу; выходило, что хлеб дешевле всего в Петербурге и в Данциге (и в Петербурге дешевле, чем в Данциге, кроме ячменя, который несколько дороже). Во всех других городах Европы и именно в подвластных Наполеону — в Париже, Триесте, Милане — хлеб был в ½–2–3 раза дороже, а урожай в этом году (и в предшествующем) почти во всей Европе был прекрасный, и сам Наполеон признавал, что, например, Германия завалена хлебом. Между тем хлеб в Дрездене был в среднем в 1½ — 1⅓ раза дороже русского, во Франкфурте — в 2–2½ раза дороже хлеба русского. И сам же Наполеон признавал, что так или иначе этот германский хлеб идет не на внутренний рынок, уже насыщенный, а в Англию. Русские землевладельцы, страдавшие от блокады, могли объяснять эту разницу тем, что русское правительство слишком покорно Наполеону, слишком соблюдает тильзитские условия, больше еще, чем трепещущие перед Наполеоном германские государи и чем сам Наполеон. Спора нет, что в разнице цен повинны были или могли быть и другие факторы, но видимость факта в 1811 г. была такова, что способна была жестоко раздражить и огорчить русское землевладение.

Вот «средние цены» (во франках и сантимах, по курсу) на хлебные злаки и овес (в квинталах), относящиеся к маю и июню 1811 г. Берем некоторые пункты континента — лондонские цены в таблице отсутствуют вовсе[87].

В Европе знали, что блокада ссорит императоров, и с волнением ждали развязки, от которой зависели судьбы Европы. Английское правительство чутко следило за тем, как отражается континентальная блокада на русских делах. Император Александр съездил летом 1810 г. в Москву и Тверь, — и уже летят с острова Гельголанда в Лондон донесения: 1) о тяжком состоянии русских финансов и 2) что император поехал специально, чтобы повидаться с Растопчиным (врагом французского союза)[88].