Королева Юга - Артуро Перес-Реверте

— Иногда все становится слишком сложным, — просто ответил он. — Человек запутывается, окружает себя вещами, которые становятся необходимыми. Мне дали возможность выйти, сохранив то, что я имею… Начать с чистого листа.

— Да. Думаю, это я тоже могу понять.

Это слово — понять, — казалось, снова промелькнуло в мозгу Тео предвестником надежды. Он смотрел на нее очень внимательно.

— Я могу рассказать тебе то, что ты хочешь знать, — сказал он. — Не будет нужды меня…

— Допрашивать.

— Да.

— Тебя никто не будет допрашивать, Тео.

Он все вглядывался в нее, ища признаков надежды, анализируя каждое ее слово. Потом снова заморгал.

Быстро глянул на Поте Гальвеса и вновь устремил глаза на нее.

— Весьма хитроумно… сегодняшнее, — осторожно проговорил он наконец. — Использовать меня, чтобы навести их на пустышку… Мне и в голову не приходило… Это был кокаин?

Разведка, подумала она. Он еще не отказался от мысли пожить еще немного.

— Гашиш, — ответила она. — Двадцать тонн.

Тео сидел, обдумывая. Его губы снова изогнулись в слабой попытке изобразить улыбку.

— Раз ты мне все рассказала, полагаю, ничего хорошего мне это не сулит, — резюмировал он.

— Это точно. Не сулит.

Тео больше не моргал. Он по-прежнему вглядывался в нее, силясь отыскать какие-то важные для себя знаки — ему одному известно, какие. Мрачно. Если ты не можешь прочесть ничего в моем лице, подумала она, если не понимаешь, почему я молчу о том, о чем молчу, и слушаю то, что тебе еще нужно сказать мне, значит, все то время, которое ты провел рядом со мной, ничему тебя не научило. Ни ночи, ни дни, ни разговоры, ни молчание. Только тогда скажи мне, куда ты смотрел, обнимая меня, скотина. Хотя, быть может, в тебе больше мужской породы, чем я думала. Если так, клянусь тебе, это меня успокаивает. И радует. Чем больше настоящей мужской породы в тебе и во всех, тем больше это меня успокаивает и радует.

— Мои девочки, — вдруг прошептал Тео.

Казалось, он наконец-то понял — как будто до этого представлял себе и другие варианты развития событий.

— У меня же две девочки, — повторил он, как во сне, глядя на Тересу и не видя ее. В слабом свете каютной лампочки его щеки казались более впалыми: два продолговатых черных пятна от скул до челюстей. Он больше не походил на испанского надменного орла.

Тереса глянула на бесстрастное лицо Поте Гальвеса. Ей доводилось читать истории о самураях: когда кто-нибудь один делал себе харакири, друг добивал его, чтобы не дать ему потерять самообладание. Чуть сощуренные глаза киллера, ловящие каждый жест хозяйки, лишь подчеркивали ассоциацию. Жаль, подумала Тереса. Самообладание. Тео держался хорошо, и мне хотелось бы видеть его таким до самого конца. Вспоминать его таким, когда будет больше нечего вспомнить, если я сама останусь в живых.

— Мои девочки, — снова повторил он.

Его голос звучал глухо и слегка дрожал, точно внезапно озяб. Невидящие глаза, устремленные в никому не ведомую точку. Глаза человека, который уже далеко, уже мертв. Мертвая плоть. Она знала ее крепкой, твердой. Она наслаждалась ею. А теперь это была мертвая плоть.

— Перестань, Тео.

— Мои девочки.

Бывает же такое, удивленно подумала Тереса. Твои девочки — сестры моего сына или, может, станут ими, если через семь месяцев я все еще буду дышать. А мне наплевать на то, что во мне. И точно так же мне наплевать на то, что оно еще и твое, и что ты уходишь, даже не зная, и незачем, черт побери, тебе о нем знать. Она не чувствовала ни жалости, ни печали, ни боязни. Лишь такое же безразличие, как к тому, кого носила в утробе. А еще ей хотелось скорее положить конец этой сцене, как, бывает, хочется покончить с каким-либо неприятным делом. Корабль, который отчаливает, сказал Олег Языков. Ничего не оставляя позади. В конце концов, подумала она, это они привели меня сюда. В это место, к этим мыслям. Все они: Блондин, Сантьяго, дон Эпифанио Варгас, Кот Фьеррос, сам Тео. И даже Лейтенант О’Фаррелл. Тереса посмотрела на Поте Гальвеса, и он ответил взглядом своих прищуренных, выжидающих глаз. Это ваша игра, подумала Тереса. В которую вы играли всегда, а я просто меняла доллары на улице Хуарес. Я никогда не рвалась прыгнуть выше головы. Не я выдумывала ваши идиотские правила, но в конце концов мне пришлось усвоить их. Тереса поймала себя на том, что начинает злиться, и поняла: в таком состоянии она не должна делать того, что еще осталось сделать. Поэтому, опустив голову, мысленно сосчитала до пяти, чтобы успокоиться. Потом медленно, едва заметно кивнула. Поте Гальвес достал из-за пояса револьвер и потянулся к лежащей на койке подушке.

Тео еще раз прошептал «мои девочки», а потом этот шепот перешел в долгий стон, похожий на протест, или на упрек, или на рыдание. Или, может, на все сразу вместе. Направляясь к двери, она заметила, что его расширенные глаза по-прежнему устремлены в какую-то отдаленную точку, и поняла, что он не видит ничего, кроме темного, наполненного тенями колодца, к краю которого его толкают. Тереса вышла в коридор. Лучше бы он успел надеть ботинки, подумала она. Не дело мужчине умирать в одних носках. Она услышала приглушенный выстрел в тот момент, когда взялась за перила трапа, чтобы подняться на палубу.

За спиной послышались шаги киллера. Не оборачиваясь, Тереса ждала. Подойдя, он облокотился рядом на мокрый планшир. На востоке едва начинала брезжить светлая полоска, огни берега все приближались; точно на севере то вспыхивал, то гас маяк Эстепоны. Тереса натянула на голову капюшон. Становилось холодно.

— Я вернусь, Крапчатый.

Она не сказала, куда. Излишне. Массивная фигура Поте Гальвеса чуть ниже наклонилась над планширом.

Киллер молчал и думал. Тереса слышала его дыхание.

— Настала пора свести старые счеты.

Он молчал. Наверху, на капитанском мостике, подсвеченные бортовыми огнями, вырисовывались два силуэта: капитан и вахтенный матрос. Глухие, немые и слепые. Отрешенные от всего, кроме своих приборов.

Они получали достаточно, чтобы их не касалось ничто из происходящего на корме. Поте Гальвес по-прежнему стоял, наклонившись, глядя на шумящую внизу черную воду.

— Вы, хозяйка, всегда знаете, что делаете… Но, сдается мне, это может плохо обернуться.

— Прежде я позабочусь о том, чтобы ты ни в чем не нуждался.

Он растерянно провел рукой по волосам:

— Да что вы, хозяйка… Одна?.. Вы уж не обижайте меня.

В его голосе прозвучала настоящая боль. И упрямство. Некоторое время оба стояли, глядя на мерцающий вдали свет маяка.

— Нас могут скрутить обоих, — мягко сказала Тереса. — Крепко скрутить.

Поте Гальвес помолчал еще. Иногда молчание подводит итоги целой жизни. Искоса глянув на телохранителя, Тереса увидела, как он снова провел рукой по волосам и чуть ссутулился, повесив голову. Как большой медведь, подумала она. Преданный и бесхитростный. Покорный и решительный, готовый платить не торгуясь. Потому что правила есть правила.

— Ну, уж там как получится, хозяйка… В конце концов, не все ли равно, где умирать.

Он оглянулся и посмотрел на кильватерную струю «Синалоа», туда, где опустилось в море тело Тео Альхарафе с привязанным пятидесятикилограммовым свинцовым грузом.

— И хорошо, — прибавил он, — что иногда можно выбирать. Если можно.

Глава 17

Мой стакан остался недопитым

Над Кульяканом, штат Синалоа, шел дождь, и дом в районе Чапультепек, казалось, был заключен в серую печаль, словно в большой воздушный пузырь. Будто существовала четкая граница между цветами и оттенками сада и свинцовыми тонами за пределами его. Самые крупные капли дождя растекались по стеклам длинными струйками, отчего все за окном выглядело волнистым, а зелень травы и кроны индийских лавров смешивались, расплываясь, с оранжевыми, белыми, лиловыми и красными пятнами цветов; однако все цвета умирали там, где вздымались высокие стены, окружающие сад. За ними существовала лишь размытая, унылая панорама, в которой за невидимым провалом русла Тамасулы едва можно было различить только две башни и большой белый купол собора, а дальше за ним, справа, выложенные желтыми изразцами башенки церкви Святилища Господня.

Тереса стояла у окна небольшой гостиной на втором этаже, хотя полковник Эдгар Ледесма, заместитель командующего Девятой военной зоной, убеждал ее не делать этого. Каждое окно, сказал он, глядя на нее своими холодными глазами опытного и ко всему привычного военного, — это шанс для снайпера. А вы, сеньора, приехали сюда не для того, чтобы давать шансы кому бы то ни было. Полковник Ледесма достойно нес свои пять десятков прожитых лет: полевая форма, очень коротко, как у молоденького солдатика-новобранца, подстриженные волосы, корректное, приятное обращение. Но Тереса была уже по горло сыта ограниченным обзором из окон первого этажа, большой гостиной, обставленной вычурной мебелью вперемешку со стеклом, пластиком и кошмарными картинами на стенах (дом был реквизирован у одного наркобарона, сейчас отбывавшего срок в Пуэнте-Гранде), террасой и крыльцом, откуда были видны только кусочек сада и пустой бассейн. Сверху же она угадывала вдали очертания города Кульякан, дополняя их тем, что хранила в памяти. А еще ей был виден один из федералов, несших службу внутри ограды: в фуражке и непромокаемом плаще, натянутом на пуленепробиваемый жилет, с автоматом Р-15 в руках, он курил, прислонившись спиной к стволу мангового дерева, под кроной которого прятался от дождя. Значительно дальше, за воротами, выходящими на улицу Генерала Анайи, виднелся армейский фургон, а рядом — зеленые силуэты двух солдат, охранявших его в полном боевом снаряжении. Так предусмотрено соглашением, сообщил ей полковник Ледесма четыре дня назад, когда самолет «Лирджет», доставивший ее специальным рейсом из Майами (единственная остановка после Мадрида: ДЭА рекомендовал не делать никаких промежуточных посадок на мексиканской земле), приземлился в аэропорту Кульякана. Девятая зона брала на себя ответственность за общую безопасность, а за ближнюю отвечали федералы. Судебную полицию и дорожников решено было не привлекать, потому что обычно они оказывались более податливыми на подкуп, а некоторые довольно регулярно служили наркобаронам киллерами. Федералы также бывали неравнодушны к пачке долларов, однако элитная группа, доставленная из столицы (в нее запретили включать агентов, имеющих родственные или дружеские связи в Синалоа), как говорили, была неоднократно проверена в деле и доказала свою порядочность и эффективность. Что касается военных, не то чтобы они были абсолютно неподкупны, но их дисциплина и организованность повышали им цену. Военных труднее купить, а кроме того, их больше уважали. Даже когда они занимались в горах конфискациями, крестьяне считали, что они выполняют свою работу, не превращая ее в сведение счетов. Сам полковник Ледесма пользовался репутацией человека порядочного и твердого. К тому же от рук наркомафиози погиб его сын, молодой лейтенант. Это говорило само за себя.