Око Судии - Р. Скотт Бэккер

Сорвил вскочил на ноги, шагнул вперед, протянув к нему руки.

— Порспариан!

Но нечто вроде уважения к чужому религиозному ритуалу удержало его. Сорвил вспомнил тот случай, когда слеза Порспариана ожгла ему ладонь и его охватило свербящее беспокойство. Он почувствовал себя листком бумаги, который смяли, скатали и сложили фигурку человечка. Казалось, любой порыв ветра превратит его в воздушный змей и швырнет к небесам. Что еще за новое сумасшествие?

Не убирая от глаз перепачканные в земле пальцы, старик корчился и вздрагивал, как будто его били и пинали изнутри. Дыхание со свистом вырывалось из раздувающихся ноздрей. Слова слились в неразборчивое клокотание…

И вдруг, как прижатая ботинками трава, пружиня, возвращается в исходное состояние, Порспариан выпрямился и застыл. Он развел руки, похожими на красное желе глазами посмотрел на землю…

На лицо в земле.

Сорвил затаил дыхание, зажмурился, словно отгоняя наваждение. Мало того, что у раба покраснели глаза (фокус, наверняка это какой-то фокус!), но и рот, выдавленный на земляном лице, — приоткрылся!

Приоткрылся?

Сложив руки лодочкой, Порспариан опустил пальцы к нижней губе и принял скопившуюся там воду. Старый и согбенный, он с улыбкой повернулся к своему хозяину и встал. Глаза его вернули себе обычное выражение, но знание, которое в них светилось, не выглядело обычным. Порспариан сделал шаг вперед, вытянул руки. С подушечек его пальцев, словно кровь, капала грязь. Сорвил отшатнулся, чуть не споткнувшись о койку.

На фоне разгорающейся утренним светом парусины Порспариан казался существом, созданным из темной земли, вылепленным из ила древней реки и глядящим на мир вечным взглядом желтых глаз.

— Слюна, — сказал старый раб, поразив его чистотой своего сакарпского произношения. — Чтобы… лицо… чистое.

Несколько секунд Сорвил молча смотрел на него, потрясенный. Откуда? Откуда вода?

Что за фокусы Трех Морей…

— Тебя прятать, — выдохнул старый раб. — Прятать взглядом!

Но проблеск понимания остановил начинавшуюся панику, и внутри все зарыдало, закричало от муки и облегчения. Старые боги не забыли! Сорвил прикрыл глаза, поняв, что иного разрешения от него и не требуется. Он почувствовал, что пальцы мажут ему щеки, вжимаются в кожу с основательностью, свойственной старикам, которые все делают на пределе сил, не от злости, но чтобы превзойти беззаботную жизненную энергию молодых. Сорвил почувствовал, как ее слюна, грязня, очищает.

Мать вытирает лицо нежно любимого сына.

«Ну ты только посмотри на себя…»

Где-то снаружи жрецы воззвонили Интервал: единую ноту, разносящуюся чистым и глубоким звуком над равнинами беспорядочно наставленных шатров. Вставало солнце.

Глава 14

Кил-Ауджас

Глубина мира простирается лишь настолько, насколько способен проникнуть наш взгляд. Потому глупцы почитают себя глубокими. Потому чувство, которым сопровождается божественное откровение, — это страх.

Весна 20-го года Новой Империи (4132 год Бивня), к югу от горы Энаратиол

Древность. Древность и мрак.

Для народов Трех Морей «Хроника Бивня» была главным мерилом истории. Не было ничего до нее. И не могло быть. И все же сейчас Шкуродеры шли по залам, которые были старше, чем даже сам язык Бивня — не только слоновая кость, на которой были вырезаны его слова. Не было нужды им об этом напоминать, но время от времени они бросали взгляды на Ахкеймиона, словно моля его сказать, что все неправда. История витала в тусклом воздухе. Они чувствовали ее запах, примешивающийся к окружающей пыли. Ощущали, как она вползает в слабеющие конечности и присмиревшие сердца.

Здесь царила слава, равной которой не в состоянии снискать ни один человек, ни одно племя и народ, и души охотников трепетали от сопричастности. Ахкеймион читал это на лицах: сжатые в линию губы или открытые в изумлении рты, шарящие по сторонам глаза, отсутствующий взгляд задир, осознавших безрассудство своего предприятия. Даже эти люди, так легко пускающиеся в грех и разврат, считали, что по их жилам течет кровь богов.

Кил-Ауджас, храня молчание, возвещал иное.

Просторная галерея, которую Ахкеймион счел входом, оказалась подземной дорогой. Вереница путников быстро разобралась на две колонны, одна пошла с Клириком во главе, вслед за его парящей в воздухе точкой колдовского света, а другая выстроилась за Ахкеймионом и его Суррилическим Заклинанием Иллюминации. Первое время они не шагали, а шаркали ногами, тупо таращась по сторонам и мучительно ощущая себя непрошеными гостями. Когда кто-то заговаривал, от одного звука голоса все втягивали голову в плечи. Путь им устилали какие-то осколки, возможно — костей. Щиколотки туманом окутывала пыль.

Изображения. Повсюду. Ими были испещрены все поверхности, нетронутые, как свежевырытые могилы, пропитанные мраком векового одиночества. Стиль повторял оформление Обсидиановых Врат: по стенам шли полосами многоуровневые барельефные картины, внешний ряд которых составлял искусное обрамление для внутреннего, уходя вверх футов на сорок. По каменной крошке под ногами — угольно-черным завиткам с вкраплениями серого — было понятно, что барельефы высечены из цельной скалы. Целые участки камня блестели, как черное или коричневое стекло. Оказавшись между двумя движущимися источниками света, стены поистине оживали и словно бы приходили в обманчивое подобие движения.

В противоположность воротам, каменные украшения зала не подверглись выветриванию. Детальность изображений поражала глаз, от кольчуг воинов-нелюдей до волос человеческих рабов. Костяшки пальцев, покрытые шрамами. Ручьи слез на щеках у молящихся. Все было передано с маниакальной подробностью. На вкус Ахкеймиона, картины получились чересчур правдоподобными, слишком перегруженным было их скопление. Изображения не столько превозносили и живописали, сколько проникали в самую суть, так что больно было смотреть на тянущийся мимо калейдоскоп образов, на бесчисленные шествия, целые армии, прорисованные до последнего солдата, до каждой жертвы, их беззвучные сражения, от которых не доносилось ни звуков дыхания, ни лязга оружия.

Пир-Пахаль, догадался Ахкеймион. Весь зал был посвящен этой великой древней битве между нелюдьми и инхороями. Ахкеймион даже узнал основных действующих лиц: предателя Нин’джанджина и его повелителя Куъяара Кинмои, императора нелюдей. Могучего богатыря Гин’гуриму, с руками толщиной в ногу обычного человека. И инхоройского короля Силя, в доспехах, среди трупов, в окружении своих нечеловеческих соплеменников, крылатых чудовищ с уродливыми конечностями, повисшими фаллосами и черепами, растущими один из другого.