Том 10. Письма. Дневники - Михаил Афанасьевич Булгаков

и Лю, две открытки от тебя (от 23 и 24). Ага! Видишь, и плотину закрыли, и дождь! Уж я знаю, когда куда ездить. Но было бы хорошо, если бы устроилось наоборот: сюда — дождь, а вам московскую погоду. Там в садах вам ее переносить было бы легче. Висит духота, небо затянуто и грязновато местами, но капли нет дождя. Нету воздуху, хоть плачь! Воротничок нельзя надеть — он через минуту превращается в раскисший жгут. Томительно хочется пить. Нарзану нет. Пил Березовскую воду, пил Миргородскую, но их тоже трудно достать. А работается неплохо. Мысль остра сравнительно. Впрочем, об этом будем толковать с тобою в больших письмах. Радуюсь тому, что Сергей с тобой. Ах, как это хорошо. Но, умоляю, не перекармливай его. Ему вредно это. Ку, подумай насчет этого! Целую! Твой М.

Только что написал — затянуто, как опять голубизна и жжет, жжет!

43. 26 июля 1938 г. Вечером.

Сейчас, дорогая Ку, получил телеграмму и открытку, где сообщение о случае с Сергеем. Потрясающий малый!

Надеюсь, что это быстро заживет. Ты не надорвалась, когда тащили его? Ведь он же тяжелый как комод! Кстати, Ку, как состояние твоего здоровья? Напиши!

Пьесу никому не читал и не буду читать, пока мы ее с тобой не перепишем на машине. Пиши мне поподробнее. За книгу большое спасибо!

И вечер не приносит спасения от духоты. Сейчас половина одиннадцатого, все окна открыты, но воздух почти не входит в комнаты. Впрочем, и воздух-то такой, что хоть бы и не входил. Настя спит теперь на балконе.

До завтра, Ку! Целую тебя, а Сергею скажи, что я просил его погладить по голове от меня.

М.

44. 27 июля 1938 г. Час дня. Савеловский вокзал

Дорогая Лю! Забыл дома открытку, написанную тебе, и пишу эту, проклиная вокзальные чернила и перо. Сейчас поеду к Федоровым на дачу, вернусь вечером. Напиши, каково состояние твоего здоровья?

Кихота никому не читал и не буду читать до переписки. Работа пока идет интересно. Духота неописуемая. Целую!

Твой М.

45. Телеграмма. 27 июля 1938 г.

Как твое здоровье. Целую.

Михаил

46. Телеграмма. 28 июля 1938 г.

Телеграфируй порядке ли твое здоровье.

Михаил

47. 28 июля 1938 г. Днем.

Ку, дорогая! Я не понял твоего ответа насчет здоровья и поэтому дал вторую телеграмму. Твое здоровье в порядке, надеюсь? Ответь — в порядке или нет!

Сознайся, что ты поручила составление телеграммы коту Бегемоту! Он и устроил головоломку — «здорова»! Нате вам! Что это значит?

Сегодня буду писать тебе большое письмо. Целую тебя крепко!

Твой М.

48. 29 июля 1938 г. Днем.

Дорогая Лю! Телеграмму, где обещаешь телеграфировать о здоровье, получил. Жара давит, трудно работать. Ку! Две деловых вещи: не ходи по солнцу много! Серьезно говорю. Поплатишься за это, я боюсь. Сиди в тени! А второе: не давай Сергею объедаться! Ведь ему на глазах это приносит вред. Довольно! Сейчас буду писать тебе большое письмо. Целую тебя крепко.

Твой М.

49. Телеграмма. 29 июля 1938 г.

Целую крепко. Все благополучно.

Булгаков

50. 30 июля 1938 г.

30 de julio de 1938 [...]

Милый друг!

Все твои письма получаю и читаю их с нежностью. Не ломай головы над этими испанскими посланиями, мой дорогой Шампольон Младший! Отдыхай! И тени, тени больше. Совсем не ходи по солнцу, послушайся меня, друг мой! Меня ты можешь пожалеть. Здесь кромешный ад. Не только не видно конца жаре, но с каждым днем становится все хуже. Вечером в открытые окна влетают ночные бабочки, тонут в варенье. За ними какие-то зеленые мушки, которые дохнут на книгах. Настасья с мокрой тряпкой на голове, хнычет. Рассказывает, что в очереди за льдом упал мужчина и еще кто-то. Работать стало трудно. Если бы можно было надеяться, что, приехав куда-нибудь, найдешь номер в гостинице, я хоть на три-четыре дня уехал из Москвы. Ну, хоть, скажем, глянуть на море. Но об этом и разговору быть не может.

Дмитриев очень зовет меня навестить его в Ленинграде. И сгоряча я было стал склоняться к этому. Судя по телефонному разговору, у него все вышло худо. А сам он в Москву приехать не может. Но сейчас вижу, что сочетание звезд совсем не для этой поездки. Прежде всего я чувствую себя отвратительно и подвиг этот выполнить не могу просто физически. И притом целый узел дел может связаться для меня как раз в эти дни. Так что буду бить отбой и продолжать штурмовать «Кихота».

В Москве плохо (вчера пошел в Эрмитаж, ушел через десять минут). Интересно: не встретил ни одного знакомого лица! Потом пошел в ресторан Жургаза, в чем тоже раскаиваюсь. Там, правда, знакомые лица на каждом шагу. Могу их подарить кому-нибудь. А под Москвой, по-моему, еще хуже. Ездил к Федоровым на дачу. Очаровательно, как всегда, встретили меня, но эта подмосковная природа! Задымленные, забросанные бумагой, запыленные дачные места, и это на десятки километров. А купанье! Вспомнил я Дон, песчаное дно!

А эти курятники-дачки! Возвращался, когда солнце уже село, смотрел в окно и грустил, грустил. И особенно остро тебя вспоминал. Вот бы сейчас поговорить с тобой!

Больше писать не в силах, изнемогаю. О S., театре, романе и прочем в следующем письме. Будь бодра, здорова (отчего нет обещанной телеграммы, недоумеваю), целую крепко! Сергея погладь по голове.

Твой М. Нездоровится — из-за жары, что ли?

51. 31 июля 1938 г. Утром.

Дорогая Ку! Ты — молодец! Тебе надо иероглифы читать! Во многом ты ошиблась, но смысл письма и его основа разобраны верно. Я не помню точно текст, а то бы я прислал тебе перевод для сличения. При свидании сличишь.

Беспокоит меня то, что нет телеграммы. Что же это значит? Ну, надеюсь, что все благополучно.

Мучает жара. Целую крепко.

Твой М.

52. 31 июля 1938 г.

Mosca. 31 Iuglio 1938 [...]

Дорогая Лю!

Я вижу, что испанским языком тебя не удивишь[488], поэтому перехожу на итальянский.

Беспокоюсь, что от тебя нет телеграммы. Как ты чувствуешь себя? Надеюсь, что у вас все благополучно?

Сейчас пришла открытка от 30-го (12 ч. дня). А телеграммы нет! Фотографии не получал.

Целую тебя!

Твой