Овидий в изгнании - Роман Львович Шмараков

начинал рассказывать историю Красной шапочки, в какой-то момент прерывался, и тогда Эпистрофадий подхватывал и вводил историю Русалочки, пытаясь приспособить ее к зачину, сделанному сантехником, а потом сантехник возвращался к Шапочке и в свою очередь деформировал ее так, чтобы приспособить к рассказу Эпистрофадия. В конце концов, утомленные, они вынуждены были бросить в лесной глуши пересыхающее женское тело в шляпке, бессильно бьющее перламутровым хвостом по пыльной крапиве, в окружении обомлевших волков, в то время как в далекой хижине удачливая соперница, напевая колоратурным сопрано, угощала принца хрустящими пирожками, и Эпистрофадий начинал уже подремывать, когда на горизонте обрисовался берег со струганным столбом, призывавшим к чему-то общественно ответственному, сантехник, потрепав Эпистрофадия по холке, спрыгнул с него по колено в воду, и халат расплылся вокруг него багряным пятном.

— Эгей! — кричал он, выходя из моря, человеку, понуро сидящему под столбом, и крутящемуся близ него единорогу в расстегнутой рубахе. — Как ваши дела?

— Брожу над морем, — отвечал Генподрядчик, неопределенно разводя руками, — жду погоды. Маню ветрила кораблей. Сдать что-нибудь желаете?

— Нет, — сказал сантехник. — Я сантехник. Вы ничего не слышали обо мне? Василий меня звать.

— Нет, не имел удовольствия, — апатично сказал Генподрядчик. — Здесь очень ограниченный круг знакомств. Никаких новых лиц не встречается.

— Пацаны спать ушли все, — пояснил единорог. — Всю ночь ведь тут.

— Вы к нам с осмотром приходили, — настаивал сантехник. — Улица К. Фридриха, дом тридцать семь.

Генподрядчик повернул к нему лицо с выражением недружелюбного интереса. «Вот как», — сказал он. Единорог, прекратив скакать кругами, подошел ближе. Не давая им времени на решительные действия, сантехник обрисовал существо дела и воззвал к их благоразумию и лично благоразумию Генподрядчика. Он хотел ему сразу польстить, и это удалось.

— Как интересно, — сказал Генподрядчик, выслушав рассказ о пастыре тюленей. — Так вот для чего Платон Александрович меня сюда отправил. Он, значит, тоже заранее знал. Старый сардоник.

— Корабль строить надо, — сказал сантехник. — Успех ждет нас на море. Есть такое мнение.

Генподрядчик огляделся.

— Вы видите пригодные для этого материалы? — спросил он.

Действительно, сделать из песка, яблонь и железных кабинок для переодевания корабль, совместимый с жизнью, казалось непросто.

— Помощи надо просить, — предложил сантехник.

— У кого? — поинтересовался Генподрядчик.

— Пацаны ушли все, — представил единорог. — Всю ночь на столбах. Сколько провода нарезано, все без толку.

— У автора, — сказал сантехник. — Ах, да, — опомнился он. — Что это я, в самом деле. Тогда, может быть, у сюжета? — предложил он. — Он же тоже заинтересован. Если мы его сейчас не двинем, он так и будет стоять.

Генподрядчик обдумал.

— Не выйдет, — с сожалением сказал он. — У какого сюжета? Который уже совершился? Так вот — мы здесь, это его результат, а больше с него клока шерсти не возьмешь. У того, который должен совершиться? Так он не совершится, пока мы его не двинем, а когда мы его двинем, то его помощь нам не понадобится. Замкнутый круг.

— Утонченно-порочный, — оценил сантехник. — А если у внесюжетных элементов? В хорошем произведении они создают изобилие образности.

— То в хорошем, — сказал Генподрядчик. — А тут шаром покати. Сухость рассказа иногда до «Жиль Блаза».

— Я попросил бы, — щекотливо сказал сантехник, которого такие разговоры лично затрагивали.

Генподрядчик извинился.

— Ну, а какие, например, элементы? — спросил он.

— Портрет, прежде всего, — начал перечислять сантехник. Он пытливо посмотрел на Генподрядчика, потом на единорога и понял, что их портреты, даже самые детализованные, будучи включены в текст, конечно, прибавят ему пряности, но корабль построить не помогут. — Дальше, интерьер. Это когда канарейка кричит: «Я тоже Собакевич». Тут этого в заводе не имеется. Потом, лирические отступления.

— Куда несешься ты, — с тоской произнес Генподрядчик.

— В техническом смысле — никакого проку, — решительно отмел сантехник. — Хотя красиво, конечно. Потом, внутренние монологи и вообще вся диалектика души, которую при экранизациях вырезают.

— Может закадровый голос читать, — воспротивился Генподрядчик, который любил диалектику своей души, особенно борьбу противоположностей, происходившую в ней с особой жестокостью, и не хотел расставаться с нею вот так, за здорово живешь.

— Какие теперь голоса, — сказал сантехник. — Расстройство одно. Вот был Копелян, а теперь что.

Они сошлись во мнении, что закадровые голоса теперь не те и что доверять им чью бы то ни было диалектику можно лишь с крайней осторожностью.

— Пейзаж еще, — вспомнил сантехник.

Они огляделись.

Берег, решенный в простых линиях, двумя-тремя горизонтальными движениями акварели, скупо ограничивался справа черной вязью, в которую сплелись «родные дети русской Флоры», как сказал поэт, а далеко у линии горизонта его прямолинейные черты перебивались одиноким хороводом ветряной мельницы.

— Я думаю, — сказал Генподрядчик, — что выражу общее мнение.

— Сомнений нет, — подтвердили все.

Мельницу они с трудом, упершись кто рогом, кто чем, завалили сначала набок, потом поставили вверх ногами, и сантехник удачно приобретенной мастикой зашпаклевал бедному строению крышу, ставшую дном.

— Лишь бы не протекла, — сказал он.

Единорог тем временем, отлучившись на минуту, с криками удовольствия катил по берегу крылья, оторванные с мясом у соседней мельницы.

— Иначе на месте крутиться будет, — пояснил он. — Вторая лопасть нужна.

С его деятельной и удивительно толковой помощью они быстро сделали из мельницы нечто вроде водного велосипеда, с педалями внутри, вращавшими обе пары крыльев, и вскоре этот ужас кораблестроения, спущенный на воду, покачивался у берега в нетерпеливом ожидании великих географических открытий. Заминка вышла с именем: единорог настаивал на том, чтоб свое детище наречь «Свирепый», Генподрядчик предпочитал титло «Балетмейстер Иван Вальберх», а сантехник хотел только отплыть скорее и ради этого убедил товарищей принять компромиссный вариант. Наконец они поддались на уговоры, единорог для такого случая разбил об мельницу остатки водки, и «Свирепый балетмейстер Иван Вальберх», вращаемый неутомимыми ногами единорога как младшего по званию, дрогнул и рассек прибрежные буруны.

Они плыли час и два. Тюлени сопровождали их, выныривая из воды веселой стайкой, подплывавшие сирены напевали милые кафешантанные непристойности, горбачи и нарвалы с официальной отчужденностью держались в отдалении, и сантехник смотрел не моргая прямо по курсу, чтобы увидеть самому ему неведомо что.

— Лес, — с волнением произнес он.

Перед ним открылся, среди неопрятно-серой воды, густой лес, шелестящий приветными кипарисами, воздымающимися из волн, оглашающийся задорным ауканьем бродячих старух и туристическими песнями у костра, извещавшими морскую фауну о желании лирического героя куда-нибудь вернуться, надеть фрак и стать-таки просто мужиком, как ему давно хотелось.

— Остановимся, — сказали все.

Сантехник повернул было руль, но замедлился.

— Нельзя, — грустно сказал он. — У нас сюжет. Успех не ждет нас в лесу.

— Да ладно — сюжет! — кричал единорог из машинного отделения. — Ноги устали! Суббота, в конце концов! Будут выходные на этой неделе?

— В самом деле, — сказал