Рекламщик в ссылке для нечисти - Олли Бонс

Дальше Василий расспрашивать не стал.

Выспаться не удалось. Ни свет ни заря прибыли мужики из Косых Стежков — явились, понятно, с опаской, с угрюмыми лицами, озираясь по сторонам. Их увидел Хохлик (неясно, что он забыл на лугу), поднял крик, что лихие люди с косами пришли тут всех порешить, да и понёсся по всей Перловке.

С одной стороны, местные знали, чего стоят слова Хохлика. С другой, проклятый Казимир мог устроить любую подлость, и постоянный страх не отпускал, потому косарей встретили не то чтобы хорошо. Завиду с Василием пришлось бежать, разбираться и извиняться.

— Я же предупреждал! — сердился Завид. — Я же говорил, позвал мужиков траву косить...

— Ну, мы как-то... Вроде и помнили, да мало ли, — смущённо бормотали местные, отводя глаза. — Это Хохлик головы-то заморочил нам! Где он, паскуда?

Но Хохлик уже скакал по холму, убегая домой, и весь день оттуда носа не казал.

К вечеру луг стал красивый, гладкий, как поле для гольфа. Эти работники, по счастью, брали еду с собой, а на закате ушли, не то их всех было бы не прокормить, не разместить. Какие-то из них обещали прийти назавтра, помочь со строительством корчмы.

Ещё бы им не вызваться, если только и было разговоров, что о кладовике. Василий уже запретил местным упоминать о нём и отправил бабку Ярогневу к Раде, забрать корзину с берестой, если что-то осталось, но как уймёшь эти слухи? Люди шептались, причём как о деле решённом, как будто каждый с гарантией отыщет клад. Прикидывали, как много получат, и мечтали о том, как истратят.

— Рада уж всё разнесла, — сообщила Ярогнева, вернувшись, и со вздохом развела руками.

— Блин, — сказал Василий. — Ну ладно, главное, народа будет много. Посмотрим, какое ещё у нас представление с Казимиром выйдет — может, люди и забудут про клады.

В глубине души он боялся, что случится беда. По взгляду бабки Ярогневы понял, что и она думает о том же.

— Ничего, — сказала она бодро. — Не так он и силён, ежели сюда одну слабую нечисть загнал.

— Ну да, целого Гришку, — с сомнением ответил Василий. — А остальных, говорят, вообще убивал, так что они в другие земли сбежали.

— Может, и не так всё было, — отмахнулась Ярогнева. — Вон там Любим не тебя ищет?

Василий ненадолго отвернулся, и она как сквозь землю провалилась. И спокойствия этот разговор не прибавил.

Со следующего дня тихая Перловка окончательно стала шумной. Вокруг озера докашивали траву, и там же ходил полевик со своими детьми, упрашивал цветы проклюнуться и раскрыться. Через канавку бросили мост, и корчма росла на глазах. Тут же, во дворе, складывали уличные печи.

С какими-то работниками пришли их жёны, а за теми увязались дочери и сыновья. Кто дразнил лозников, кто обходил Перловку, с открытым ртом заглядывая во все углы, даже и в курятники — вот что им мерещилось удивительного в курятниках? Крутились у будущей корчмы, толпились вокруг Деяна (тот сидел здесь же, вытёсывал перила для второго моста), подбирали стружки и щепки, напустили в озеро лодочек.

— Опять вычищать, — ворчал Баламут. Но не слишком возражал, потому что надеялся любоваться водяницами, пока работает.

Он ещё не знал, что именно в тот день им выдали новые платья.

Молчан был страшно доволен. Свесившись из окна, нараспев читал свои креативы о зачарованных сетях и соседях-душегубах. Дети пищали от радости. Василий, проходя мимо, слышал краем уха, что история обросла совсем уж нехорошими подробностями вроде того, что убитый поднялся в виде костомахи, да и повадился ночами бродить у соседей под окнами. И кого-то подстерёг, когда тот пошёл в отхожее место.

Дети восторженно гудели, предлагая свои версии дальнейших событий.

Марьяша то и дело попадалась на глаза. То они вместе с Умилой несли обед к берегу озера, то она мела двор, то шла откуда-то с корзинкой яиц. Иногда смотрела, иногда отводила взгляд.

Но рядом всё время были другие люди, да и Василия тоже ждали, звали, дёргали — то в лес за берёзой для веников, то одобрить новые лавки, то спросить у кузнеца, готов ли заказ, и дать новый — на донные косы, на гвозди, на дверные петли. Некогда было и словом перемолвиться, да он и сам не знал, что хочет ей сказать.

Мудрик тихо работал наравне со всеми. Косил, а когда всё выкосили, сел рядом с Деяном, подавал ему то брус, то инструмент. Дети, не без того, пытались дразнить, но матери быстро их приструнили. То одна, то другая подходила, гладила Мудрика по голове, совала в руку нехитрый гостинец — то горсточку земляники, то печёное яичко, то хлеб с солью.

— Ишь, — тихо переговаривались они, — каков же он подменыш, ежели подменыши все злыдни да бездельники?

— Ну, ясно: царю-то справный сын нужон, а этот, вишь, не уродился, вот Борис от него и отрёкся. А всё ж родная кровь, нешто можно так? Сердца у него нет!

— Да что ж поделать, на царство такого не поставишь. Тихий он, безответный, и за что доля такая?

И вздыхали, утирая слёзы.

К вечеру Мудрик уже мастерил лодочки с детьми. Он ещё иногда пугался весёлых криков, втягивал голову в плечи, как будто боялся, что это смеются над ним. Кое-кто из детворы ещё в шутку скашивал глаза, дразня, но матери грозили пальцами, и шалуны утихали. Водяной прыгал из воды большой