Ада, или Отрада - Владимир Владимирович Набоков

Нико, а еще его именем названы острова Тобаго или Тобакофф, не помню, какие именно, это было так давно, пятьсот лет тому назад».

«Я упомянула ее только потому, что прежнюю возлюбленную легко раздражают неверные выводы, за которые она цепляется, как кошка, которая, не одолев изгороди, отбегает, не делая новой попытки, и останавливается, чтобы оглянуться».

«От кого ты узнала об этой похотливой корделюдии, я хотел сказать, интерлюдии?»

«От твоего отца, mon cher, мы с ним часто виделись на Западе. Ада сперва решила, что Таппер – вымышленное имя и что ты дрался на дуэли не с ним, но это было еще до того, как пришло известие о смерти другого человека в Калугано. Демон сказал, что ты должен был просто отколотить его палкой».

«Я не мог, – сказал Ван, – крыса уже подыхала на больничной койке».

«Но я говорю о Таппере! – воскликнула Люсетта, превратившая свой визит в кошмарную чехарду. – Не о своем бедном, обманутом, отравленном, ни в чем не повинном учителе музыки, которого даже Ада, если не врет, не смогла излечить от импотенции».

«Дройня», сказал Ван.

«Не обязательно его, – возразила Люсетта. – Любовник его жены играл на виоль д’амур в концерте для трех скрипок. Слушай, я возьму что-нибудь почитать (просматривает корешки на ближайшей полке: “Гитаночка”, “Клише в Клиши”, “Мертваго навсегда”, “Гадкий янки”) и свернусь клубочком, комонди, в соседней комнате, пока ты… Ах, обожаю “Изменчивые грани”».

«Спешить некуда», сказал Ван.

Пауза (до конца действия остается около четверти часа).

«Когда мне было десять, – сказала Люсетта, чтобы прервать молчание, – я находилась на стадии Vieux-Rose Stopchin, а вот наша (используя в разговоре с ним, тем днем, в тот год, неожиданное, тронное, авторское, курьезное, технически неточное и запретное притяжательное множественное число) сестра прочитала в этом возрасте на трех языках намного больше книг, чем я к двенадцати годам. Но все же! После той ужасной болезни в Калифорнии я восстановила силы: Пионеры против Пиогенов, и бактерии потерпели поражение. Не хочу хвастать, но не знаком ли тебе случайно мой большой любимец Герод?»

«О да, – небрежно ответил Ван. – Грубоватый современник римского ученого Юстина. Да, отличный выбор. Ослепительная смесь утонченности и остроумной похабщины. Ты, милая, читала его в подстрочном французском переводе с греческим оригиналом en regard, не так ли? Но один мой здешний приятель показал мне фрагмент из новонайденной рукописи, ты не могла видеть, о двух детях, брате и сестре, которые делали это так часто, что в конце концов померли спаренными, и сколько их ни пытались разделить, ничего не выходило – он просто тянулся и тянулся, всякий раз втягиваясь обратно, едва ошарашенные родители отпускали его. Ужасно неприлично и ужасно трагично и страшно смешно».

«Нет, я не знаю этого отрывка, – сказала Люсетта. – Но Ван, почему ты —»

«Сенная лихорадка, сенная лихорадка!» – крикнул Ван, обшаривая пять карманов одновременно в поисках носового платка. Ее сочувственный взгляд и бесплодные поиски вызвали такой прилив горя, что он предпочел выбежать из гостиной – на ходу схватил письмо, уронил его, поднял и, отойдя в самую дальнюю комнату (благоухающую ее «Деграсс»), вмиг прочитал его.

О дорогой Ван, это моя последняя попытка. Можешь назвать ее «распиской в безумии» или «покаянной рутой», но я хочу приехать и жить с тобой, где бы ты ни был, с тобой, до скончанья времен. Если ты отвергнешь деву у твоего окна, я пошлю аэрограмму о своем безотлагательном согласии на предложение руки и сердца, сделанное твоей бедной Аде месяц тому назад в штате Валентина. Он русский, из Аризоны, порядочный и покладистый, не слишком утонченный и совсем не светский человек. Единственное, что нас объединяет, это живой интерес ко многим растениям пустыни, имеющим такой воинственный вид, особенно к разновидностям агав, укрывающим гусениц благороднейших американских существ, мегатимид, именуемых по-английски Гигантскими Шкиперами (как видишь, Кролик снова роет норы). Он владеет лошадьми, полотнами кубистов, «буровыми скважинами» (чем бы они ни являлись – адский отче наш, тоже владеющий несколькими, не стал объяснять, отделавшись, по своему обыкновению, непристойными намеками). Я сказала своему терпеливому Валентинианцу, что дам твердый ответ после того, как снесусь с единственным мужчиной, которого я когда-либо любила или буду любить. Постарайся дозвониться до меня сегодня. На ладорской линии какие-то серьезные неполадки, однако меня заверили, что неисправность будет обнаружена и устранена до речного прилива. Твоя, твоя, твоя. А.

Ван вынул чистый платок из аккуратной плотной стопки в ящике комода – действие, которое он тут же повторил, выдернув листок из блокнота. Удивительно, насколько могут быть полезны в такие расколотые моменты эти машинальные ритмичные движения со схожими между собой (белизна, прямоугольность) случайными предметами. Он написал короткую аэрограмму и вернулся в гостиную. Там он увидел надевающую свои меха Люсетту и пятерых неотесанных ученых, которых впустил его идиот камердинер: в совершенном молчании они стояли вокруг любезной стройной красавицы, показывавшей моды зимнего сезона. Бернард Раттнер, черноволосый, краснощекий, крепкого сложения молодой человек в больших очках, приветствовал Вана с радостным облегчением.

«Гоже мой! – воскликнул Ван. – Я полагал, что мы встречаемся в доме твоего дяди».

Быстрым жестом он центрифугировал их по креслам и стульям гостиной и, невзирая на протесты своей очаровательной кузины («Всего двадцать минут пешком, не провожай меня»), вызвал по кампофону свой автомобиль. После чего он затопал, догоняя Люсетту, вниз по катаракте узкой лестницы, катракатра (quatre à quatre). Пожалуйста, дети, не нужно катракатра (Марина).

«Я также знаю, – сказала Люсетта, как если бы продолжала разговор, – кто это такой».

Она указала на надпись «Вольтеманд-Холл» на стенном выступе дома, из которого они вышли.

Ван бросил на нее быстрый взгляд, но она просто имела в виду придворного в «Гамлете».

Они прошли через темную сводчатую арку, и когда оказались на окрашенной нежным закатом улице, он остановил Люсетту и дал ей записку. В ней он призывал Аду нанять аэроплан и быть в его манхэттенской квартире завтра утром, неважно насколько рано. Он покинет Кингстон на автомобиле около полуночи. Он все еще надеется, что ладорский дорофон починят до его отъезда. Le château que baignait le Dorophone. Как бы там ни было, он предполагал, что аэрограмма дойдет до нее за несколько часов. Люсетта сказала «да ну», сперва она отправится в Монт-Дор, то есть Ладору, а если сделать пометку «срочно», то ее доставит ослепленный рассветными лучами посыльный, скачущий во весь опор на восток, верхом на искусанной блохами кляче почтмейстера, потому что по воскресеньям мотоциклы запрещены, старое местное предписание, l’ivresse de la vitesse, conceptions dominicales; но даже если так, у нее будет вдоволь времени, чтобы собрать вещи, отыскать коробочку голландских цветных карандашей, которые Люсетта просила ее привезти, если