Каменный след - Николай Иванович Леонов

дружили. Я была знакома с его женой, бывала у них в гостях. Когда она родила, то он позвал меня в ресторан отметить это событие. Напился, лез обниматься, но даже в таком состоянии не хотел чего-то большего. Домой возвращались на такси. Сначала решили забросить домой меня, а потом уже его. Такси остановилось напротив подъезда моего дома. Мой друг и начальник вышел из машины вместе со мной и всего лишь обнял меня на прощание… Вот и вся «измена». Кто уж там это увидел, кто рассказал моим близком – я не знаю. Но им хватило и того, что они услышали.

Самое обидное заключалось в том, что мне не дали права высказаться. Все решили за меня. Муж просто перестал разговаривать и попросил развод. А когда я сказала, что без сына не уйду, то свекровь пригрозила поднять все свои старые связи, и тогда меня вообще могут лишить родительских прав. И вот тогда я поняла, с кем связалась…

С сыном я, конечно, пыталась наладить контакты. Поговорила с его классной руководительницей, попросила разрешения изредка приходить и видеться с Женей, понадеялась на понимание, но она сказала, что не может мне помочь в пределах школы. Ну, то есть общаться с ребенком я могу только за ее пределами, а здесь у них учебный процесс, детей волновать не надо, а то им и без того приходится сложно.

Это был проклятый замкнутый круг. Мой друг, тот самый, с кем меня видели возле подъезда, даже сначала мне не поверил. Рвался встретиться со свекровью и набить морду моему мужу. Но я уже понимала, что этим только сделаю себе хуже.

Про сына я не забывала. Ждала его возле школы, пыталась обнять, поцеловать. Хотелось затащить его в машину и украсть к чертовой матери! Но Женька вдруг стал обходить меня стороной. И я поняла: они промыли ему мозги. Все. Все, понимаете? Это был конец.

Спасла меня работа. Индия, Пакистан, командировки в Европу. Я занялась рисованием, писала стихи, могла проснуться ночью и начать капитальную уборку или двигать мебель. Доводила себя до последнего издыхания, лишь бы не думать о том, что со мной произошло. Иногда спасалась алкоголем. И выжила.

Людмила замолчала и с тоской посмотрела на стакан, который держала в руке.

– Человеческий организм на самом деле удивительная вещь, – грустно улыбнулась она. – Я все выдержала. Меня не разбил инсульт, я не заболела раком и ни разу не думала о самоубийстве. Единственное – стала часто простужаться. Порой читаю новости и понимаю, насколько много тех, кто не справляется с неприятностями. Может быть, это потому, что я не искала смерти, а смиренно приняла ту страшную действительность, в которой оказалась по собственной воле? Как вы думаете, Лев Иванович?

– Я думаю, что вы оказались сильнее, чем вам самой казалось, – просто ответил Гуров. – Смена обстановки, говорят, может заменить полноценный прием у психотерапевта. У вас уютная квартира, Людмила Артемовна. Здесь легко дышится.

Людмила обвела взглядом комнату.

– Нет, – покачала она головой. – Эта квартира стала для меня местом силы, но я прекрасно вижу, что она не в лучшем состоянии. Для меня важно, чтобы здесь все было так, как я хочу. Чтобы не давили чужие стандарты.

– Ремонт? – попробовал угадать Гуров.

– Может быть.

– Людмила, получается, что вы не виделись с сыном со времени его учебы в школе?

– Я была у него на выпускном, – ответила Людмила. – Правда, он об этом не знал. Стояла за спинами других родителей и изображала радость. Я так и не решилась к нему подойти, хоть и могла бы. Просто он мог не захотеть меня видеть. Тогда я четко поняла, что буду для него чужим человеком. А что касается многоуважаемой Елизаветы Ильиничны, то я вполне допускаю, что она могла избавиться от Жениной девушки. Как, вы сказали, ее зовут?

– Карина. Карина Михайлина, – повторил Гуров.

– Редкое имя. Так вот, насчет бывшей свекрови. Даже когда мы жили вместе, всем заправляла именно она. Диктовала, что нам есть на завтрак, покупала мужу одежду, а мне даже тапочки не подарила. Но окончательно ее переклинило, когда я родила. Она сразу же поставила детскую кроватку в свою комнату: «После родов ты должна отдыхать». Дальше – хуже. Она установила режим кормления Жени и отнимала его от моей груди, чтобы он не переел. Мужа подпускала к ребенку в определенные часы. Сама занималась с Женькой, когда он сделал первые шаги. Разработала собственную систему воспитания, в которой мне было отведено последнее место.

– И вы терпели?

– Почему же? – удивилась Людмила. – Я спорила, но каждый раз побеждала она. А муж во всем ее слушался, хоть и пытался меня поддержать, когда мы оставались наедине. Со временем я нашла в этой ситуации свои плюсы. Сын был под надежным присмотром энергичной бабушки, но его мамой все равно оставалась я. О том, что меня попросту подвинули, я старалась не думать, и обратила плохое в хорошую сторону – вышла из декрета пораньше и вернулась на работу. Само собой, в семье меня никто за это не стал упрекать. А вам не приходило в голову, что свекровь могла точно так же относиться и к Карине? Молодежь сейчас не та, какими были мы. Терпеть не будет.

Подобные мысли уже посещали голову Гурова. Он предполагал, что мотивом для убийства Карины мог стать страх оказаться в одиночестве. Лигунова боялась перемен, которые могли бы заставить ее родных перестать обращать на нее внимание. Тогда бы она стала никому не нужна, превратилась в обузу. Поэтому и боролась за свое место под солнцем, считая всех обязанными ей по гроб жизни. Появление внука, вот он, нужный момент, который Елизавета Ильинична не могла упустить. Взяв под свою опеку ребенка, она сразу поняла, что только так сможет удержаться на троне. Профессия, которой она посвятила жизнь, отложила отпечаток на ее и без того сложном характере. Если прибавить к этому годы брака с человеком в погонах, то можно догадаться, что казарменный образ жизни, который Лигунова навязывала близким, был придуман ею не просто так. Это играло ей на руку. С ней считались. Ее слушались и боялись.