Время пепла - Дэниел Абрахам

нашли. Поскольку ты – это не я, то ты сходишь туда, выйдешь обратно и принесешь вещи мне.

– За медяк?

– За два, коль поторопишься.

Девчонка облизала губы – осмотрительность боролась с корыстью.

– Чего тебе принести?

– Чуток из одежды. Сумку. Кошелек – и я знаю, сколько в нем, не польстись. И небольшой ящичек.

– А что в ящичке?

– Пепел, – проговорила Алис. – Всего лишь пепел.

Близившаяся ночь носила имя собственное. «Гаутанна». Слово из прошлого, со времен до нашествия ханчей. Оно означало мгновение пустоты или переход от натяжения к ослаблению. От напряженного вдоха к испусканию выдоха назад в небеса. Этой ночью над Китамаром не будет князя, и разные вещи, в иное время невероятные, сегодня станут возможны.

Во всяком случае, так об этом болтали люди. Может, скрашивали, как могли, смутные времена после смерти правителя. Может, им нравилось понарошку играть, будто по улицам бродят боги. Поднагнать капельку жути безо всяких последствий. В прошлый раз, едва ли не год назад, Алис, Оррел и Сэммиш всю вещую ночь напролет строили планы на утро – на повальное веселье и пьянство в честь венчания на престол. И Алис ничего не предчувствовала, кроме крупной поживы после удачного дня. Но Оррела ныне не стало, Сэммиш ушла, и представление об истончении мироздания, о богах на городских улицах, о дремлющем под землей волшебстве казалось очень правдоподобным.

Мать ее уже ждала. Пожилая женщина сидела на табурете у двери, курила трубку и смотрела, как закат красит облака золотом и кровью. Когда Алис присела рядом на корточки, она улыбнулась.

– Все в порядке? – спросила мать.

– Более-менее. Обо мне кто-нибудь спрашивал?

– Никто.

– Он еще у тебя?

Мать длинно, задумчиво затянулась трубкой.

– У меня.

– Ты на него глядела?

– Нет. Ты сказала не смотреть, я и не стала.

– Ты врешь?

– Ох, родная, конечно. Но только что не глядела. Все прочее – правда. – Она ухмыльнулась, подвинулась и вытащила из-под ляжки сверток рогожи. Алис развернула его, осмотрела кожаные ножны, затем вынула клинок и проверила насечки на серебре. Не то чтобы она не верила матери. Просто прекрасно понимала, что мать – истинная долгогорка. Если пожилая женщина и обиделась, то ничего не сказала.

– Приноси его обратно, и мы найдем солидного покупателя.

– Не все деньги стоят сопутствующих им неприятностей.

– Слышу глас мудрости, – сказала мать. – Я серьезно. Чтобы понять эту истину, мне понадобилось больше лет, чем тебе.

– Никому не говори, что он лежал у тебя.

Мать с любовью взъерошила ей волосы.

– Понятия не имею, о чем ты тут мне толкуешь.

Алис затолкала кинжал вместе с мешковиной в одежную сумку. Когда она встала, облака уже начали выцветать. На востоке замерцали первые звезды. Скоро их будет намного больше.

– Придешь меня навестить?

– Приду, как смогу, – сказала Алис и повернулась к звездам спиной.

Этой ночью Кахон был черен и гладок, словно стекло. Если прислушаться, журчанье воды содержало странные оттенки, словно музыкант дал волю своему инструменту и надеялся, что тот вывезет какую-нибудь новую мелодию. Алис перешла самый южный из четырех мостов, что вели к подножию Старых Ворот. Сверху поднимались загибы дороги, взбиравшейся к Дворцовому Холму и тому, что происходило там этой ночью. Подъем освещали фонари и факелы, но Алис не собиралась туда идти.

Она прошлепала вдоль западной кромки реки. Навстречу двигались двое синих плащей – стражники с подозрением оглядели ее, но не окликнули. С виду она не представляла опасности, не обещала и развлеченья. Разминувшись, они отправились по своим делам, как и она по своим.

Под самым северным из четырех мостов змеилась тропа.

При свете солнца каменные плиты зеленели водорослями. Ночью же камни были черны, как сама река. Алис спустилась по старым, истертым ступеням и далее по тропе, скользкой, как лед, от илистой слякоти. Врезаясь в каменные опоры, река подбрасывала белую пену. Алис немного выждала, прислушиваясь. Иногда тут, в тени моста, находили приют бездомные, но не сегодня. Этой ночью она в одиночестве. И неясно ей было, радоваться этому или жалеть.

Она не знала, когда созрел ее замысел. Может, когда Сэммиш рассказала ей про обряд и Алис поняла, что именно увидела у работорговцев той ночью, когда забрала у них Тиму. Может, после кражи, когда уходила с клинком. Она не совершала свой выбор, а скорее осознала его после того, как выбор уже был сделан. Жаль было умалчивать об этом при Сэммиш. Неправильно обрывать дружбу на лжи, но та не поняла бы ее. Может быть, даже остановила. И какой бы хорошей подругой Сэммиш ей ни была, она не была родной кровью.

Не была ее братом.

Алис уселась над водой. Если бы захотела, могла бы снять сапоги и остудить в реке ноги, но вместо этого стянула сумку и поставила возле себя. Кожаная сумка оказалась более темной, чем она думала, и понадобилось время, чтобы расстегнуть все ремни. Первым она вынула оттуда кинжал – развернула тряпку, а потом извлекла серебро из ножен. Оно, в свою очередь, казалось более ярким, чем полагалось, словно лунный луч падал на клинок, не подсвечивая ничего другого вокруг.

Следом очередь ящика. Ящика Дарро. Очередь Дарро. Она провела пальцем по бороздкам насечки. Коробку она принесла на всякий случай, если подведет память, но, когда час настал, выяснилось, что помнит каждую линию и изгиб. Слишком много ночей в году с ней не делил никто, кроме Дарро, чтобы об этом забыть. Сдавило горло, и слезы подступили к глазам. Она не заплакала – лишь впустила в себя тоску.

Временами она не помнила горя. По крайней мере, забывала его почувствовать. Порою днями подряд. Нынче Алис скорбела – до самых глубин.

Мешковиной она чисто вытерла участочек каменной кладки. То есть чисто, насколько смогла. Покончив с этим, взялась за кинжал и надавила серебряным лезвием на предплечье. Лезвие было острым. И ужалило ее с легкостью. Охотно. Проступила кровь, черная в темноте, и тогда она промокнула в ней кончик клинка, как перо в чернилах.

Подстегивало желание поторопиться, но она сопротивлялась ему. Алис не знала, не восприняла ли зов спешки неправильно, поэтому зорко следила, не промелькнет ли луч света. Медленно, тщательно она выводила посмертный знак, именно так, как то проделывал убийца, одетый кучером, – когда-то в ее прошлой жизни. Только этот знак принадлежал Дарро. Истончение мироздания вокруг нее, казалось, заколыхалось, как занавеска.

Закончив, она снова села, сжимая нож в руке. И понадеялась, что ничего не произойдет. Она пыталась, потерпела неудачу, и ничего с этим не сделать.