Дети Кронарха. Путь Наследника - Артем Буряк

на помощь. Я держал две трепыхающиеся туши, а двое обреченных на смерть неистово и яростно били и кололи их железом. Кроксы по всему телу имеют вживленные острые колющие и режущие предметы, одеты в колючие жилеты, пояса и ошейники. Один из таких шипов проткнул мое левое предплечье, но я буду держать их, пока не пойму, что они уже не причинят никому вреда. Похоже, мы побеждаем. Тела кроксов все еще трепыхаются, но они уже не смогут убивать.

Трибуны взревели от восторга, а двое бойцов не верят своим глазам и чувствам, ведь они живы. Бугостор отозвал раненого, но еще живого крокса и, приковав его к цепи, пинками погнал прочь. Его лицо не выражало ничего, кроме негодования и гнева. К начальнику состязаний подбежал человек и что-то прошептал на ухо. Выслушав его, тот вернулся к своей усилительной трубе.

— Что ж, свободные люди, битва состоялась совсем не так, как это было нужно, ведь, как я сказал ранее, от этих рабов отказались их владельцы, и они должны умереть. И так как уважаемый Бугостор не смог исполнить это предназначение, то не все бойцы умрут. — На лицах моих боевых товарищей появляется улыбка, но распорядитель продолжил. — Останется только один, и, поверьте, это уже очень много выживших для сегодняшнего дня.

Улыбки с лиц моих бывших товарищей пропали. Они переглянулись и совершенно неожиданно вдвоем бросились ко мне с криком и занесенным оружием. Это были те самые опытные бойцы, они видели меня в деле и понимали, что поодиночке против меня не выстоят. Они планируют победить меня вдвоем, а потом сразиться на равных друг с другом. Атака была такой яростной, что я едва успевал уворачиваться от быстрых ударов. После победы над кроксами я слегка потерял концентрацию, а теперь терял ее все быстрее. В итоге один из врагов свалил меня подножкой на песок. Я кубарем катался по арене, стараясь уворачиваться от ударов оружием, но удары ногами всё-таки начал пропускать. Один, другой, третий… Эти удары сбили с меня концентрацию полностью, и я окончательно потерял свои усиления. Вдруг во время одного из перекатов я наткнулся на труп «остолбенелого». Еще год назад обезглавленное тело испугало бы меня, но сейчас я не почувствовал ничего, кроме надежды на победу. Ведь этот несчастный выходил на арену с оружием, я нащупываю его клинок в песке рядом с собой. Враги не заметили этого, они самоуверенно подходят, и ближайший из них получает молниеносный удар прямо в сердце. Второй не ожидал такого и растерянно занес руку, которую я тут же отсек, с удивлением отмечая, какой хороший, новенький клинок достался остолбенелому. Как странно, что в момент убийства я подумал об этом. Неужели я стал настолько черствым и безжалостным после всего, что со мной приключилось? Но я не виноват. Это все злые глупые люди, которые позволяют таким вещам быть и плодиться. Даже сейчас два оборванца, которых я спас от губительных лап кроксов, не задумываясь набросились на меня, лишь завидев тонкий луч надежды на спасение. А ведь они могли отказаться, бросить оружие, могли хотя бы придумать свой план не так быстро. В случае отказа сражаться нам наверняка бы выдвинули новые условия, а может быть, пощадили всех. Конечно, это маловероятно, скорее всего, нас бы всех казнили, так что меня постиг лучший исход из всех возможных. Или нет?

Последний боец держится за обрубок руки и припадает на одно колено, щурясь смотрит на меня, на его лице постепенно пропадает гримаса боли. Теперь у меня нет тех сил, той воли, что были вначале и я, не долго думая, пронзаю грудь несчастного. Жизнь покидает тело человека, а я толкаю его ногой, одновременно извлекая хороший острый клинок. Смерть совсем рядом, я принес ее, но не чувствую ничего. Ни хин, ни Ки не говорят со мной. Будто у человека передо мной не было ни души, ни духа, которого он только что должен был лишиться. Я оборачиваюсь к трибунам, которые ликуют, скандируют: «Дикарь!» и машут в такт руками.

— Так тому и быть, свободные люди! Дикарь вернется к своему хозяину, но плох будет тот, если не выпустит вновь на арену этого превосходного бойца! Иди же, воин, а трибуны с нетерпением будут ожидать твоего возвращения!

Трибуны уже голосили и шумели так, что различить что-либо не представлялось возможным. Я устало побрел к открывающимся дверям, держа в руке клинок, который теперь не отдам никому. Рана в левой руке все еще кровоточит, но мне все равно. Когда я спустился в комнату для бойцов, меня встретили несколько крепких мужчин и попытались отнять оружие. Я огрызнулся и встал в боевую стойку. К моему удивлению, служители арены испугались и отпрянули в стороны. Они прижались к стенам и растерянно смотрели друг на друга — я произвел сильное впечатление. Но такое поведение ничем для меня не закончится. С оружием меня отсюда не выпустят. Тогда я бросил клинок на холодный сырой пол, гневно заорал: «Это мой клинок, поняли!? Я вернусь за ним, я вернусь сюда, чтобы побеждать только этим клинком, и если я не получу его в следующем бою, я всех вас разорву на части!» Затем я рухнул на колени и, опустив голову, ожидал дальнейшего развития событий. Мне ничего не ответили. Меч подобрали, а меня заковали, аккуратно взяли под руки и повели наверх.

Через некоторое время я оказался в доме Тагона. На сей раз для меня подготовили хорошую комнату на втором этаже, у входа в которую ожидал лекарь. Меня положили на мягкую постель, и лекарь принялся осматривать все ссадины и повреждения. Он обработал рану на руке и наложил повязку. Затем я остался один, погруженный в печальные мысли и воспоминания о сражении. Больше всего меня заботило и повергало в отчаянье то, что эти двое, ставшие за несколько минут боя для меня чуть ли не братьями, так легко напали на меня, когда это стало им выгодно. Конечно, таких очень много, может быть, даже большинство. Скорее всего, большинство, потому что я узнаю все больше людей, и почти все они скрывают свою настоящую натуру, боятся ее показывать, в то время, как она становится все хуже и хуже. Когда я пришел в Кромен, ко мне отнеслись как к обычному человеку из лесов. Но стоило Нире проявить внимание в мою сторону, как сразу поползли слухи, начали появляться гадости и заговоры за моей спиной. И никто, кроме нескольких человек, не пришел и не сказал