Русалка - Кэролайн Черри

— Малый! — сказал старик в тот момент, когда свет, слепивший глаза, приобрел красный оттенок, а потом стал черным, превращаясь в мглистую дымку. — Он собирается выходить, малый. Сам Черневог собирается выходить, так что забудь о водяном, и будь внимателен!

Саша моргнул, протер слезящиеся глаза и, взглянув в сторону дома, увидел как на крыльце появился светловолосый молодой человек и направился прямо к ним, держа в руках книгу.

— Петр! — позвал Саша, подчиняясь естественному желанию, чтобы Петр был вместе с ними. Но совершенно неожиданно он почувствовал мучительный страх от того, что теряет Петра из вида. Кроме того, ему казалось, что молнии обрели прежнюю силу, а между ними вновь замелькали случайные призраки, холодные и пронзительно кричащие. Теперь молнии были направлены в то место, где находился Петр… Одна из них ударила прямо в дерево, с оглушительным грохотом, так что земля задрожала у них под ногами.

— Черневог! — закричал Ууламетс, несмотря на сильный ветер, пытаясь привлечь внимание своего врага и Саши. — Вспомни свое ученье, вспомни, молодой дурак, то, что я говорил тебе о безрассудстве…

Худенький светловолосый мальчик подошел к дому на берегу реки, его замкнутость говорила о том, что у него было гораздо больше силы, чем достаточно для любого молодого колдуна, столь же высокомерного, как и он…

Он очень опасен, подумал Саша. Этот мальчик был глуп, но имел определенный дар…

Ууламетс говорил громко, стараясь перекричать ветер:

— Я преподам тебе еще один урок, парень! Есть способ уничтожить прошлое!

— Сдается мне, что ты потерял остатки ума, старик!

— Но ведь это же так просто, Кави. Разве тебе не хотелось бы узнать конечные результаты? И свести их на нет!

— Так тебе понадобилось прошлое, старик? Я тебе покажу его!

Мысли Черневога метнулись далеко назад, но в них появился не Ууламетс, сидящий с книгой около очага, а Драга. Затем вновь молодой Черневог, в десять-двенадцать лет. А затем уже в шестнадцать, в постели у Драги…

— Любовник Драги! — громко сказал Ууламетс и рассмеялся с сарказмом, от которого Сашу бросило в дрожь. — Бог ты мой, женщина сбегает из моей постели, чтобы соблазнять красивых мальчиков, ни больше, ни меньше! Я должен был бы знать, что вы были очень осторожны. Так значит, это все Драга. Она подбивала тебя к воровству, малый?

В этот момент в завываниях призраков появились паузы.

— Этого не было, — сказал Черневог, — это все Драга.

— Спроси себя самого.

Еще одна пауза.

— Бедный малый, — сказал Ууламетс.

— Бедный малый, — воскликнул Черневог, и Саша пожелал, чтобы внимание Черневога было обращено на них обоих, чтобы он понял, что они оба знали все о Драге, и не только о ней.

— Я убил ее, — сказал Черневог. От скопления молний у всех троих поднимались волосы, и ветер трепал их во все стороны. Черневог выглядел как сумасшедший. — Я убил ее, когда она зашла со мной очень далеко, старик… Я спал с твоей женой, неужели тебя это не заботит?

— Не более, чем ее, — сказал Ууламетс. — Ведь это она использовала тебя, малый. Она же съела тебя живым.

Молнии продолжали бить, продолжали бить то ли в них, то ли в Черневога. Саша чувствовал, как у него шевелятся волосы, а между пальцами рук пляшут искры-молнии…

И он желал, чтобы молнии били по-прежнему в баню, в то место и по тому направлению, которому никто не сопротивлялся, и которого никто не ожидал. Земля вздрагивала от ударов, призраки кричали.

Неожиданно, сквозь клубящийся дым, сзади Черневога появился Петр. Саша увидел его, выдавая его присутствие своей невольной мыслью, и неожиданно решил, что Петр представляет опасность для них, отвлекая его внимание от Ууламетса, ослабляя их собственную защиту, в то время как все больше и больше молний сверкало в воздухе.

Ууламетс, напрягая свою волю, желал сам, когда неожиданно…

Черневог, ослепленный последней яркой вспышкой, повернулся… и тут же получил удар, единственный удар камнем по голове, который нанес ему Петр в тот самый момент, когда Ууламетс сам упал около Саши. Саша, обезумевший, все еще тщетно пытался поднять старика, когда тот скользнул из его рук на землю.

Черневог упал, еще раньше упал Ууламетс, призраки с криками канули в тишину, а Саша стоял на коленях перед Петром, отделенный от него Ууламетсом и Черневогом, все еще ощущая внутри себя память Ууламетса, но уже не ощущая самого источника воспоминаний. В том месте, где до этого постоянно чувствовалось присутствие, теперь была лишь переполнявшая его тишина.

— Что с дедушкой? — спросил Петр, под шум и треск горевшего дома.

— Я думаю, что он умер, — сказал Саша, не двинувшись с места, и увидел что Петр, подняв камень, собирался снести голову Черневогу раз и навсегда.

Может быть, именно сашино желание остановило его, а может быть, это было собственное желание Петра, когда рука его медленно опустилась вниз, и на лице застыли поблескивающие капельки пота.

— Ради Бога, скажите мне, что нам с ним делать?

Память подсказывала, что. Напоминание было таким настойчивым и сильным, что Саша даже вздрогнул: «Желай только добра».

Память же протянула его руку, точно так же, как не раз проделывал с ним Ууламетс, и он осторожно коснулся пальцами лица Черневога, как раз над самыми бровями, и пожелал ему долгого сна без всяких сновидений.

— Петр! — закричала Ивешка откуда-то со стороны дома, где еще полыхал огонь. Саша смог разглядеть ее, когда она уже была на крыльце и торопливо спускалась, держась за перила. Ее лицо и изношенное голубое платье были покрыты копотью и сажей. Петр рванулся было в ее сторону, и споткнулся, с трудом удержавшись на ногах, а Ивешка уже со всех ног бежала к нему, прямо в его объятья, приговаривая: — Саша? Папа?

Память вновь подсказала ему ясно и отчетливо, так что Саша почувствовал, будто Ууламетс еще раз пережил свою смерть: «Сделай, это, малый. Позаботься о моей дочери…"

Память напомнила ему: «Воскрешение всегда стоит чьей-то жизни».

И Саша вновь подумал о том, что старик был намерен убить Петра или его самого: ему было безразлично, как именно это произойдет, он не собирался умирать сам ради нее. Но он проложил для него путь к прошлому Черневога, чтобы он мог победить, только и всего.

И поэтому он не знал, что сказать Ивешке.

Но в конце концов он все-таки сказал, потому что хотел закончить с этим, и не хотел ничего скрывать от нее за приличествующей маской:

— Он передал мне все.

Но он не думал, что Петр должен был хоть что-то понять.

— Помоги мне затушить огонь, — сказа он, пока Ивешка молчала. Она даже не плакала, а просто молча продолжала стоять, бледная и потерянная. Потом она посмотрела ему в глаза, и он встал, продолжая смотреть на нее, чувствуя сколь велики и сколь запутанны охватившие его воспоминания.

Казалось, что они никогда не кончатся.

— Что происходит? — спросил Петр. — Что случилось, черт возьми?

— Огонь, — повторил Саша, обращаясь к Ивешке. — Помоги мне, пожалуйста, Ивешка.

Они нашли мертвого ворона, сжавшийся комочек перьев, недалеко от расщепленного дерева, и длинную-предлинную лужу, тянувшуюся к ручью.

Петр поднял его, разгладил перья, чувствуя неподдельную жалость к этому созданью, которое спасло его, даже если оно и было просто глупой птицей. Он вернулся назад и положил его рядом с Ууламетсом, вокруг которого они уже сложили груду камней, похожую на пирамиду.

— Он должен быть рядом с ним, — сказал он, как бы в свое оправдание.

У него были смешанные чувства по поводу собственного поступка, потому что Ивешка тут же начала рыдать, хотя держалась до тех пор, пока он не сказал это.

33

Они развели небольшой костер из щепок, обломанных веток и сучков, совсем рядом с погруженным в сон телом Черневога, чтобы следить за ним, по мере того как начинало темнеть, и чтобы холодный ветер не так беспокоил его. День угасал, угасало тепло от тлеющего пожара, уносящееся в сторону от них вместе с дымом. Петру казалось, что это было до глупого чрезмерное милосердие.

— Пусть он лучше замерзнет, — было его единственным замечанием на этот счет.

Но Петр все-таки не снес голову Черневога, и поэтому то, что он говорил, не следовало рассматривать как его поступки или намерения, потому что, в конце концов, он был самым обычным человеком. И поэтому Петр еще меньше хотел убивать Черневога именно теперь, поскольку его кровь уже успокоилась в тот же момент, когда опустилась рука, сжимавшая камень, а в противном случае он уже давно бы сделал это. Ведь он мог остановиться по своим собственным причинам или Бог знает по каким еще. Даже Саша не был уверен, что именно остановило Петра: он ли сам, Ивешка ли воспротивилась этому, подействовал здравый смысл или, возможно, и тут Саша не мог решить для себя, склонность Петра к противоречиям.

Итак они сидели уставшие и изможденные. Петр был так плох, что уже едва ли мог встать со своего места, Ивешка была абсолютно измучена, а Саша находил у себя все новые и новые ссадины и ушибы, про которые и не помнил, где и как получил. Но он не отваживался отвлекать свое внимание от их пленника ни на минуту, опасаясь какого-нибудь обмана с его стороны. Петр был абсолютно беззащитен, а что касается Ивешки, то Саша до сих пор опасался ей верить, учитывая, сколько лет она провела на грани общения с Черневогом, и он не мог придумать ничего лучшего, как продолжать бодрствовать, не оставляя происходящее без своего внимания.