Порт-Артур — Токио - Александр Чернов

Звали его Сосо. Или Иосиф. И прибыл он на учебу в Златоглавую из замечательного грузинского городка Гори. Кроме великолепных продуктов местного домашнего виноделия, город этот был замечателен еще и тем, что кроме сотоварища Вадика по факультету, дал миру еще одного своего знаменитого сына. Сосо родился в доме, стоявшем всего через пару дворов от того, где на сто с лишним лет раньше увидел свет его тезка по фамилии Джугашвили. И в честь кого, естественно, был назван и он сам.

Будучи человеком от природы общительным и по-грузински хлебосольным, Сосо не чурался общества младших сокурсников. На посиделках за картишками у него, Вадик впервые познакомился с достоинствами домашней семидесятиградусной чачи из огромных, десятилитровых бутылей, бережно упакованных в аккуратные, по их форме сделанные корзины, а также вкусил неповторимых ароматов домашних вин прямо из бурдюков: на родину Сосо летал часто и возвращался всегда с изрядным багажом.

В столице Иосиф устроился неплохо. Перепробовав много работ и ни на одной из них подолгу не задерживаясь, денежку он имел, тем не менее, всегда. И не плохую. Но вот играть на деньги — не любил принципиально, ссылаясь на некий богатый жизненный опыт. Поэтому расписывали пулю обычно на анекдоты или житейские байки на общую потеху. Так Вадик и услышал одну занимательную историю из жизни московского «вечного студента», к случаю вспомнившуюся ему сегодня…

Была зима. Снежная и довольно холодная даже по меркам средней полосы России. А горячий, южный человек Сосо в ту пору подрабатывал ночным сторожем. В зоопарке. Зарплату там платили приличную, режимом особо не жали, — «крепкий хозяйственник» градоначальник ко всяким зверюшкам вообще, и к зоосадовским, в частности, благоволил.

Обходядя свое заведование, Сосо опорожнил наполовину заветную фляжку любимого коньяка «Греми» и начал подумывать, где бы устроиться покимарить, поскольку в сторожке, как на грех, его коллега решил уединиться с кем-то из запорхнувших на огонек представительниц прекрасного пола — сегодня была его очередь. Оставшиеся варианты не сильно нравились. У кошек — воняет. У обезьян — шумно что днем, что ночью. В любимом аквариуме — профилактика, как бы не побить там колбы всякие и прочие стекла… Так нелегкая и занесла Сосо в серпентарий. К змеям. А что? Тепло, тихо. Диванчик даже есть кожаный, надежный, середины прошлого века…

Одним словом, устроился он вполне сносно. Допил вторую половину живительного напитка, свет везде притушил, только лампочки подсветки в вольерах горят, да и залег на боковую.

Сколько ему удалось поспать — история о том умалчивает. Той ночью вдруг приснилась Сосо старушенция из заслуженных зоопарковских ветеранов, с ее рассказом о пропавшем без вести пару лет назад здоровенном щитоморднике. И «испарилась» сия гадючина как раз из дальнего вольера в этом зале…

Проснулся наш бедняга в холодном поту, окруженный со всех сторон шипящими эфами, гюрзами, гремучниками, кобрами и прочими смертельно ядовитыми гадами. Причем накативший страх был такой силы, что буквально парализовал его так, что ни рукой пошевелить, ни голову повернуть. А шипение-то и вправду доносилось со всех сторон не шуточное: кто знает, что в эту ночь побеспокоило зубастых чешуйчатых, может быть раскатистый храп незадачливого сторожа? Как сам Сасо признался, такого ужаса он не испытывал никогда в жизни, не сразу и поняв, что подползающие к нему змеи — всего лишь плод его богатого воображения во сне. «А ведь, до инфаркта или инсульта мнэ, наверна, минута-две оставалась…»

Сегодня, поймав на себе ЭТИ взгляды царских дядьев, Вадик по-настоящему осознал, что мог почувствовать тогда бедолага Сосо. Проснувшись ночью, один… в серпентарии…

Едва лишь за последним из депутатов закрылись двери на лестницу, Николай быстрым шагом пройдя через всю залу прямо к Вадиму, совершенно неожиданно для подавляющего большинства окружающих, за исключением разве что Дурново и Ширинкина, заявил: «Ну что ж, Михаил Лаврентьевич, я готов. Отец Иоанн только что прибыл, просите господина Фридлендера включать там все: мы начинаем, как и договорились». После чего подозвав к себе Фредерикса и Гессе, направился в Кавалерский зал.

Когда через четверть часа из подъезда Зимнего начали выходить первые представители рабочей депутации, над главными воротами дворца распахнулись настеж балконные двери, и перед народом и войсками предстал Государь Император. Рядом с ним были лишь отец Иоанн Кронштадский и несколько молодых флигель-адъютантов. Николай был в светло-серой офицерской шинели с полковничьими погонами на плечах и легкой фуражке вместо подходящей по погоде зимней папахи.

От неожиданности толпа внизу сразу попритихла, и именно этим коротким моментом замешательства, как самих рабочих, так и эсэровских провокаторов, находящихся среди них, необходимо было воспользоваться.

Быстро подойдя к решетке ограждения, на перилах которой были видны какие-то темные предметы, похожие на перевернутые бутылки, без всякой паузы, не дав народу времени опомниться, Николай заговорил. И над онемевшей от удивления площадью, неожиданно для всех собравшихся мощно и звонко прокатились многократно усиленные смонтированными на фасаде Зимнего дворца громкоговорителями его слова:

— Рабочие Санкт-Петербурга! Гвардейцы! Все русские люди, кто стоит сейчас здесь и слышит… К вам обращается Ваш Государь.

Сегодня, среди господ-депутатов, прибывших к Нам с перечнем прошений от имени рабочих столицы, подосланы были к Нам двое убийц с револьверами. Они, слава Богу, арестованы. А Ваш Государь — жив…

При этих словах со стороны огромной толпы, подобно единому вздоху пронесся приглушенный ропот удивления и возмущения. И в ответ на него царь, немного возвысив голос, продолжил, четко рубя хлесткие фразы:

— Мы не верим, что это вы, господа рабочие, смогли замыслить сие подлое дело. Посему, Мы рассмотрели все ваши просьбы. И не сочли эту манифестацию мятежным бунтарством во время войны. Сами разберитесь с господином Гапоном: как такое безобразие могло приключиться? Завтра, после дачи показаний следствию, он будет Нами освобожден.

Спросите его: что сталось бы с Вами, с вашими чадами и домочадцами, приведенными им на эту площадь, ежели бы черное дело сегодня совершилось. Как бы ответили на цареубийство воины-гвардейцы? Понимаете ли, господа рабочие, что ждало вас? Перед дворцом стоят пулеметы, а дальше — пушки с картечью…

С этими словами Николай указал жестом на шатры-палатки, стоящие вдоль дворцовых стен. Внизу раздалась команда: «Руби!» И в тот же миг, почти одновременно, передние драпировки с них рухнули в снег, явив собравшимся восемь пулеметных расчетов со снаряженными «Максимами» в положении «на изготовку».

— Не многие из вас ушли бы отсюда живыми… Или, может быть, так все и было задумано? Нам интересно — задумано кем? Ваши вожаки были заранее предупреждены, что вокруг дворца расположены войска и провокаций или беспорядков допущено не будет. И теперь Нам господин Гапон твердит, что он ничего не знал, не ведал… Нет этому человеку больше веры Нашей! Отныне и впредь…

После этих слов Император сделал многозначительную паузу. Над площадью висела ватная, физически осязаемая тишина. Люди явно пребывали в шоке, не понимая, что же теперь им делать, а затесавшиеся среди них провокаторы просто не были готовы к такому развороту событий. Они не рискнули предпринять что-либо: сначала убойная своей логикой газета, а теперь вот и эта неожиданная речь царя, не испугавшегося-таки выйти к народу. Что такое огонь восьми пулеметов в упор — тоже было понятно… Их противник явно перехватил инициативу, а за безрассудную попытку прямо сейчас призвать народ к штурму дворца, толпа может запросто забить и стоптать.

Убедившись, что вступление его речи достигло должного эффекта, и народ почти не дыша внемлет каждому его слову, Николай решительно перешел к главному:

— Что же до ваших прошений, господа рабочие, Нам депутатами от вас переданных… Новое рабочее уложение законов принято будет с учетом пожеланий ваших. И в самом скором времени. Создание профсоюзов будет вполне дозволено Нами, дабы они помогли разные несправедливости на заводах и фабриках поскорее прекратить.

Народное представительство будет созвано Нами вскоре после победы нашей над Японией. И после обсуждения с народными избранниками, будет дарована Нами всему народу русскому Конституция!

И еще… — Николай легким мановением руки остановил покатившийся было над площадью гул одобрительных выкриков, — Четверых нерадивых путиловцев, тех самых, из-за которых кто-то взбаламутил чуть не весь город, на работе восстановят… Но пусть они помнят всю жизнь — что часы и дни этой вашей стачки, оплачены кровью братьев ваших — русских солдат и матросов — гибнущих сейчас на войне. Тех, кому из-за вашего простоя не хватит патронов и снарядов, чтобы отбиться от лютого врага!